— Поговорим об Анне, — предложил Киллиан, отрываясь от журнала.
Я повернул голову и посмотрел на него.
— Ты был у нее в гостях. Несмотря на голод, обоняние мне не отказало.
— Она подарила мне мой портрет.
— Вот как. Не знал, что она рисует портреты. Можно взглянуть?
— Он в машине. Так уж и быть, я свожу тебя в город и угощу сытной эмоциональной трапезой.
Киллиан вернул журнал в стопку и допил уже остывший глинтвейн. Он по-прежнему казался мне изменившимся и чужим, но под этой маской я различал знакомые черты. Когда-то он учил меня всему, что знал. Если бы не он, не было бы моего увлечения темной медициной и темным языком. Иногда ему приходилось меня терпеть, мне доводилось злиться на его закрытость и холодность, мы оба менялись, менялся мир, а нас до сих пор связывала крепкая нить. Дружба — самая странная форма общения обращенных существ, особенно один — вампир, а другой — почти что человек.
— Мы с тобой нарушаем все темные законы, — улыбнулся я.
Киллиан удивленно поднял бровь.
— Мы? А я-то думал, что это твоя прерогатива. Моя функция — это предпринимать тщетные попытки отговорить тебя от очередной авантюры, а потом ввязаться в нее и сделать вид, что все так и задумано.
— У меня есть идея. Но она тебе не понравится.
— Не сомневаюсь.
— Мы поймаем Ролана на живца.
Он положил ногу на ногу, сцепил пальцы на колене и наклонился ко мне.
— Кто будет живцом?
— Анна. Кэцуми хочет ее голову, так? Ролан хочет принести эту голову и получить от Кэцуми то, что ему нужно, так? Им обоим нужна Анна, так? Остается привести ее в «Токио» — и дело с концом. Пусть она позвонит Ролану и назначит встречу. А дальше как по нотам.
Киллиан кивнул.
— А если Ролан нас опередит?
— Этого не случится, — убежденно возразил я. — Ты защитишь Анну. Можешь поселиться у нее. Или пусть она поживет у тебя.
— Да, ты прав, Винсент. Это мне не нравится.
Я заметил, что он снова тянется за журналом, и подвинул стопку ближе к себе.
— Все пройдет без сучка и задоринки.
— Условный сигнал к тому, чтобы начать беспокоиться всерьез.
— У нас нет других вариантов. Разве что снести половину Треверберга.
— Тут ты прав. Лучше снести только «Токио». Клубов тут много, с них не убудет.
Киллиан отнес стаканы на кухню, вернулся в гостиную и присел на подлокотник кресла. Я надел куртку и порылся в карманах в поисках перчаток.
— Ты, должно быть, не бывал нигде, кроме «Токио»? Я тебя кое-куда отведу. Там есть эльфийки.
Он поднял глаза к потолку, делая вид, что глубоко задумался.
— Не вздумай отказываться, Киллиан. Когда мы в последний раз проводили время подобным образом? Полторы тысячи лет назад, когда работали в Отделе Науки?
— Может, после сытной эмоциональной пищи ты будешь рассуждать более здраво, — высказал предположение он. — А если нет — заглянем на часок.
— Расскажи про Анну. У тебя были веские причины для того, чтобы не отвечать на телефон. Погода с этим не связана, это я понимаю.
— Да, Киллиан. Расскажи и мне.
Эмили стояла у подножия лестницы, сложив руки на груди, и смотрела на нас так, будто намеревалась растерзать на мелкие клочки.
— Детка, — начал я. — Что случилось?
Киллиан поднялся, посмотрел сначала на Эмили, потом — на меня, потом — снова на Эмили, но не произнес ни звука.
— Не делай вид, будто ничего не произошло! — взорвалась она. — Что ты молчишь?! Мне тоже интересно, как там у вас с Анной! Теперь я поняла! Дурочка Эмили тебя не устраивает! Со мной ты должен был прятаться по углам, тебе нужна настоящая вампирша, с которой не стыдно показаться на глаза и выйти в свет! Высшая — хорошо, Незнакомка — еще лучше! Вот кем я должна была быть для того, чтобы ты выбрал меня, да? Незнакомкой?!
— Эмилия, я понятия не имею, что все это значит, но я требую, чтобы ты прекратила истерику. — Заметив, что она собирается продолжать, я поднял руку, останавливая ее. — Ты меня поняла? Немедленно. Сейчас ты извинишься, а потом отправишься в свою комнату.
— Черта с два! — Она вытерла слезы рукавом байковой рубашки. — Я сама буду решать, что мне делать и куда идти! Пусть он расскажет про Анну, мы оба послушаем! А потом пусть расскажет, как я приезжала к нему, надевала платье и каблуки, как полная дура, в надежде не то, что он обратит на меня внимание — но какое там! Ведь я не вампирша, да, Киллиан?! Я не Незнакомка! Нужно, чтобы тупая курица Аннет процокала перед тобой на каблучках! А я — кто я такая?! Просто дочь твоего друга, да?! Я не женщина?!
Пауза длилась несколько бесконечно долгих секунд. Эмили и Киллиан неотрывно смотрели друг на друга, не двигаясь с места, а я пытался понять, какая муха укусила мою дочь. Хотя что там, ответ я знал. И сейчас мне больше всего хотелось, чтобы все это оказалось слуховой галлюцинацией — от голода случается и не такое.
— Молчишь?! — наконец крикнула Эмили, упирая руки в бока. — Проглотил язык?! Будь мужчиной, отвечай за свои слова! Давай, расскажи папе, какая у него талантливая дочь, какой многогранный у нее внутренний мир, и целой вечности не хватит для того, чтобы постичь хотя бы частичку, а поэтому ты выбрал…
Я снял куртку и бросил ее в кресло, где недавно сидел Киллиан.
— Замолчи, Эмилия. Если вы меня разыгрываете, то это не смешно. Я хочу, чтобы вы объяснили мне, что здесь происходит. Сейчас же.
Холода во взгляде Киллиана с успехом хватило бы для того, чтобы вернуть в прежнее состояние все растаявшие ледники на полюсах. На один короткий миг в его глазах промелькнуло что-то, похожее на злость, но эта искра исчезла прежде чем я успел удивиться — давно я не замечал за ним проявления эмоций.
— До связи, Винсент, — сказал он.
— Осторожнее за рулем.
Эмили ждала, пока Киллиан прикроет за собой дверь. Все это время она стояла, обхватив себя руками и глядя в пол, но стоило мне подойти к ней — и она тут же вскинула голову, приготовившись возражать.
— Что это за мерзкие спектакли? — спросил я. — Как ты смеешь вести себя подобным образом, когда в доме гости? Что с тобой происходит, Эмилия? Ты репетируешь монолог из пьесы? Если так, я оценил, а Киллиан — тем более.
— Я могу кричать тебе в ухо о том, что что-то не так, а ты все равно ничего не поймешь! — Она махнула на меня рукой и побежала вверх по лестнице. — В двух мирах нет ни одного существа, которое захотело бы просто выслушать меня — не то чтобы понять или попытаться понять! Ненавижу тебя!
— Не поворачивайся ко мне спиной, Эмилия. Мы не закончили разговор.
— Мне не о чем с тобой разговаривать! — Она остановилась на верхней площадке лестницы и в сердцах топнула ногой. — Охота, Дана, Киллиан, вакханки, темная медицина, темный язык, рисование, стихи, дурацкие путевые заметки — но только не твоя дочь! Знаешь, что? Ты — самый отвратительный отец на свете! Понял?!
Я стоял посреди гостиной, слушая удаляющиеся шаги Эмили. Через некоторое время хлопнула дверь ее комнаты, щелкнул замок. И, если дверью она хлопала частенько, то запиралась впервые. Сказать «я чувствую себя полным идиотом» было бы все равно что не сказать ничего. За минуту мои эмоции описали полный круг, да не по одному разу — от гнева до разочарования, от желания убить первого, кто попадется под руку, до утомительного состояния опустошенности. Наконец я тряхнул головой и решил, что глубокомысленным молчанием и бездействием делу не поможешь.
— Никого нет дома, — отозвалась Эмили на мой стук. — Все ушли на войну и умерли.
— Открой, Эмилия. Ты ведешь себя как ребенок. С каких это пор ты запираешь двери?
— Думай, что я — пятнадцатилетняя смертная, и в моей жизни больше нет смысла, так что я перережу вены. Или выпью сто двадцать пять пригоршней снотворных таблеток.
— Прекрати упрямиться, детка. Нам нужно поговорить.
— Я буду лежать и усну, а потом никогда не проснусь.
— Не зли меня, Эмилия. Открой сейчас же.
— Уже уснула и храплю.
Я сел на пол возле двери.
— Ладно. Я голоден, но буду сидеть здесь, пока ты не откроешь. Это будет завтра? Хорошо. Но я, в отличие от тебя, действительно могу уснуть и не проснуться, потому что мне нужна эмоциональная пища. Ты хочешь, чтобы я умер?
— Эмоциональный шантаж, — заявила Эмили, открывая дверь и выглядывая в коридор. — Манипуляции — это низко!
Я прошел в комнату и сел на кровать, убрав ноутбук.
— Ты права. А теперь я слушаю.
Эмили села в кресло, обитое нежно-салатовым плюшем, понурила голову и всхлипнула. Несобранные пряди упали ей на лицо.
— Я его люблю, а он меня нет! — начала она. — Чем я хуже вампирши? Я приехала к нему тайком, давала первый черновик, надевала дурацкое девчоночье платье, а он… а он… а я ему не нужна!
Она спрятала лицо в ладонях и разрыдалась. Я терпеливо ждал, изучая спальню. Эмили вынесла отсюда половину мебели, после чего тут стало светлее и свободнее, и отделила стоявший у большого окна письменный стол ширмой из рисовой бумаги. Кочевая жизнь, которую мы вели не один век, приучила и ее, и меня довольствоваться малым и возводить практичность в культ.
