Каэтана, которая прошла огонь и воду, тренируясь с Вечным Воином, навсегда запомнила его науку: никогда не отвлекаться на посторонние мысли во время сражения. Особенно — с опасным противником. И потому ей было нелегко заставлять себя, впитавшую в плоть и кровь это наставление, в этот раз поступать диаметрально противоположным образом. Но, думая о поединке, она бы неминуемо проиграла.
Жажда мести, ненависть к врагу, просто безразличие или равнодушие; боль и скорбь об умерших — все, что таится в глубине души, использовал Мелькарт в своих интересах, все обращал на пользу себе. И потому Каэтана думала о невозможном.
Она думала о Мосте, о том месте, которое изредка принимало ее и давало возможность встретиться с самым необходимым и дорогим человеком. Она отдыхала душой, вспоминая Эко Экхенда и последние дни, проведенные с Тиермесом.
Показалось ли ей, что Имр засомневался, немного замедлил нападение?
Во время путешествия Каэтана неоднократно повторяла своему спутнику о том, насколько опасно для него прямое столкновение с пространством Мелькарта. И теперь Аэ Кэбоалан метался в своем золотом кругу, находясь в относительной безопасности, вынужденный смотреть на отчаянное сражение между маленькой богиней и Имром, который стал чем‑то другим за истекшие тысячелетия. Кэбоалан беспокоился за нее, но помнил наставления и старался удержать самого себя от глупостей.
Наконец Каэ удалось высоко подпрыгнуть и изо всех сил вонзить лезвие Такахая в плоть врага. Клинок заскрежетал, словно резал металл, но все же одолел бешеное сопротивление и по рукоять погрузился в тело Имра, пригвоздив к нему талисман Джаганнатхи, словно диковинную брошь. Два жутких вопля слились в один; корчился на дне каменного колодца умирающий демон, и медленно умирало украшение из зеленого золота.
Наконец все стихло.
— Уф, — сказала Каэ, вытирая пот со лба. — Правда, бывает и пострашнее, но это тоже не мед. Подержи‑ка меня, сияющий.
— Восемнадцать, — сказал Ниппи, обращаясь в пространство.
В этот момент у Каэтаны подкосились ноги, а тело стала сотрясать мелкая дрожь. У нее стучали зубы и холодный пот заливал глаза. Даже панцирь Ур‑Шанаби был не в состоянии обогреть свою хозяйку, даже тепло Солнечного бога не могло дать ей желанного покоя. Это была усталость — старая, как само сражение за Арнемвенд, и оттого еще более сильная.
— Некогда сознание терять, дорогуша, — продолжал перстень. — Остался последний рывок, и я искренне советую не расслабляться прежде времени. Искрящегося я попросил бы быстрее доставить госпожу на колесницу и немедленно возвращаться на Вард вплоть до моих дальнейших распоряжений.
Бесстрастные морды золотых грифонов впервые за все время их существования выразили что‑то похожее на недоумение.
* * *
Тиермес не слишком часто посещал свои храмы. А посещая, на глаза жрецам не показывался, на моления почти никогда не отзывался, справедливо полагая, что смерть — вполне реальное явление и лишний раз подтверждать факт своего существования не имеет смысла. Будучи истинно могущественным существом, он не нуждался в том, чтобы это могущество за ним признавали те, чье мнение его не интересовало. Правда, даже если бы со Жнецом решил поболтать на эту тему дух Вселенной, и тот был бы выслушан весьма холодно и сдержанно. Владыка Ада Хорэ прекрасно знал как свои сильные, так и слабые стороны. И потому в старый храм, находящийся в Мерроэ, он явился без особой охоты, подчиняясь исключительно собственному внутреннему голосу.
Жнец предпочел бы, чтобы внутренний голос отправил его в более уютные и приятные для души места, чего, однако, не случилось. И он спокойно принял этот щелчок судьбы.
Грозные жрецы Тиермеса, пожалуй единственного из Древних богов, которому во все времена поклонялись истово, не имели счастья общаться со своим богом. Многие их поколения выросли и прожили всю жизнь в непоколебимой уверенности, что Тиермеса видеть нельзя — это смертным, сколь бы высокого ранга они ни были, запрещено. И когда поздно ночью в двери храма постучал высокий седой человек, назвавшийся гуахайокой Гейерредом и потребовавший ни много ни мало разговора с грозным богом преисподней, в храме случилась настоящая суматоха. Просто так прогнать самого гуахайоку было невозможно, следовало измыслить удобную форму отказа. К тому же верховный жрец, как только окончательно проснулся, моментально сообразил, что в одиночку, без свиты и охраны, на взмыленном коне, полководцы и верховные военачальники прибывают только в случае крайней нужды. Неурочный час посещения подтверждал эту мысль. Следовательно, Гейерреда нужно было выслушать, но как тогда поступить с ним?
Рассуждал Теронай недолго. И уже бежали к серебряным воротам младшие жрецы, чтобы приветствовать позднего посетителя и предложить ему свое гостеприимство.
Нельзя сказать, что Тиермес пальцем не шевелил для защиты своих приверженцев. Около трехсот лет тому назад один из правителей Мерроэ позарился на богатства храма, особенно же поразили его серебряные тяжелые ворота, выложенные сапфирами, аквамаринами и алмазами и полыхавшие нестерпимо ярким синим огнем. По велению короля был послан к храму обоз и отряд из пяти сотен тяжело вооруженных, закованных в сталь рыцарей, чтобы немедленно перевезти все эти сокровища в королевскую казну. Конечно, Тиермес так и не явился на зов своих жрецов; но зато пальцем небрежно указал, и несколько демонов смерти и два или три младших божества явились на место событий, после чего события стали развиваться явно не в пользу королевских слуг. Их оторванные головы той же ночью были выставлены на всеобщее обозрение в парадном зале дворца в Кайембе. После этой неудачной попытки серебряные ворота никого и никогда не привлекали иначе как произведение искусства.
— Что привело к нам славного гуахайоку? — спросил верховный жрец, выходя навстречу гостю.
Был он мал ростом, худ и абсолютно лыс. Его сморщенное личико чем‑то напоминало обезьянью печальную мордочку, но боялись Тероная отчаянно. Жрец был и сильным магом, и прекрасным врачевателем, и довольно хорошим провидцем. Никто не хотел бы испортить отношения с ним. Тень Тиермеса защищала его от тех, кого не останавливали все вышеперечисленные качества самого жреца.
Одетые в серебристо‑голубые шитые серебром одеяния служители Жнеца столпились вокруг своего повелителя.
— Мне необходима твоя помощь, Теронай, — молвил гуахайока. — Мне нужно поговорить с самим Тиермесом. Я бы обратился еще к кому‑нибудь, но не знаю бога столь же могущественного и храма столь же близкого.
— Ты удивительно откровенен, — заявил жрец с едва заметной усмешкой. — Впервые слышу, чтобы бога выбирали только потому, что его храм находится на удобном месте. Это что‑то новое в религии.
— Перестань насмехаться, жрец. Лучше подумай серьезно, прежде чем задавать свой следующий вопрос.
Теронай задумался: нет, не угроза слышалась в голосе гуахайоки — смертельно уставшего, пыльного, грязного, — но настойчивая просьба.
— Что в Кайембе? — спросил жрец. Перестав думать об этикете, он моментально включился в происходящее. Внешний вид да и скрытый намек в словах Гейерреда сказали ему многое о том, что случилось за несколько последних дней. Гуахайока явно впал в немилость, но еще двое суток тому назад прибывший из Кайембы посланец ничего подобного не докладывал. Значит, переворот? Всем известно, какую слабость питает его величество Колумелла к своему храброму и верному полководцу — он бы не дал его в обиду. Гуахайока торопится — ищет храм поближе. Значит, дело у него спешное; зачем строить догадки, если можно все услышать от него самого?
— Аджа Экапад! Это горшее зло, какое могло случиться с государством. Теронай, вели принести вина и еды какой‑нибудь — умираю от голода, — совсем другим голосом произнес Гейерред. — Я хотел бы за этим ранним завтраком посовещаться с тобой и выслушать, какую помощь ты можешь мне предложить.
Жрец негромко хлопнул в ладоши, и тут же несколько служек со всех ног кинулись выполнять его приказ. В небольшой комнате установили стол черного дерева, покрыли его небесно‑голубой, искрящейся скатертью (Гейерред не мог не отметить, что ткань эта стоит целое состояние), принесли блюда с дичью, жареным мясом, овощами, хлебом и кувшин вина. Затем все растворились в темноте, и только Теронай остался за столом вместе со старым военачальником.
— Итак…
— Итак, Аджа Экапад убедил короля Колумеллу объявить войну аите Зу‑Л‑Карнайну. Ничего, кроме злого умысла, в данном совете я не вижу.
— Ты прав, — молвил жрец. — А что, армия готова к походу?
— Нет, нет и еще раз нет. Мы слабее многократно; наши войска разбросаны по всей территории страны, однако король не пожелал даже выслушать меня. У нас нет ни запасов еды, ни оружия, ни коней. К любому походу нужно готовиться долго и серьезно, иметь план, — да ты и сам все знаешь.
