детям Элдита и повёл доисторические рати против драконьих орд. Как рассказывали мудрецы ученикам в Шароке, уцелело лишь несколько огромных тварей, сбежавших в земные глубины и укрывшихся за Великим Хребтом. Торадор не помнил имён героев и рыцарей, что находили и уничтожали оставшихся бестий, не говоря уж о погибших в таких поисках.
— Может, боги следят за этим, — сказал он растущей луне.
В сумерках он повернулся ко входу в пещеру и вытащил меч.
— Змей! — вскричал он и голос разлетелся по ущелью. — Отродье Элдита! Пожиратель невинных и мёртвых! Где награда, которую ты задолжал мне за сегодняшнее угощение?
Эхо его крика утонуло в море тишины. Затем из входа в пещеру раздался громовой раскат, первобытный рык, словно в самом сердце мира дробился камень. Из пещеры подул ветер, сладковатое зловоние, от которого Торадора замутило. Луна мерцала на его клинке, пока тряслась земля.
Сперва появились глаза, древние светочи прорезанного пламени, с бесконечным терпением приближающиеся из тьмы. Затем показались чешуйки морды, чёрные и зелёные от вековой патины. Из ноздрей извергалась смрадная мгла, заполнившая его лёгкие. Голова Торадора кружилась, он задыхался, перед глазами лопались огоньки, словно взрывающиеся солнца. За этой бредовой мутью он различал драконью шею, змееподобную и мерцающую отражённым лунным светом. Он изо всех сил пытался устоять, сжимая меч в побелевших пальцах. Тварь раскрыла свою невероятную пасть и внезапный грохочущий кашель оглушил Торадора.
Упав на колени и вонзив клинок в землю, чтобы удержаться, он увидел кусок, размером с валун, парящий чёрной слизью, скатившийся с драконьего языка на землю. Это был цельный источник Дыхания Дракона, хлеб насущный растленного Эмеран Таха. Торадора вырвало. Безымянные цвета заполняли его глаза и он понял, что слишком надышался испарениями бестии. Он отёр рот тыльной стороной руки и змеиная голова запульсировала перед ним. Её массивные зазубренные клыки были цвета костей из разорённой могилы.
Оно заговорило с ним на языке Эмеран Таха и его голос звучал, как горный обвал или удар молнии.
«Ты не из Города Султанов, — произнесло оно. — Ты — тот, кому предназначено найти меня».
— Я… лишь… Торадор.
Он бросился на огромную голову, а вверху звёзды вращались в бесконечной круговерти.
В далёкой деревушке крестьяне загоняли детей в хижины, когда с гор покатился вниз гром. Дождь так и не начался, а земля дрожала всю ночь напролёт.
Когда солнце поднялось над ущельем, его свет упал на лицо Торадора, лежащего среди разбросанных валунов и он очнулся. Недвижимый дракон лежал у входа в пещеру, клинок глубоко вонзился в его первобытный мозг. Большая часть тела, включая давно иссохшие крылья, ещё оставалась в пещерных глубинах. Он прожил так долго, так ослабел от истлевших эпох, что ему трудно было далеко выползать из своей норы. Теперь его глаза навечно закрылись и испарения уже не поднимались из ноздрей.
Торадор встал, весь в алых пятнах своей же пролитой крови, ощущая головокружение, но не боль. Дивные сияния плясали в алмазных небесах и крылатые существа, будто светлячки, порхали среди облаков.
Ошеломлённый, он выбрался из ущелья, хотя не смог найти своего коня. Тот сбежал от шума битвы. Поэтому, он пошёл пешком под диковинными небесами, пока не достиг деревни. Дети сбегались издалека, чтобы поприветствовать его, их лица мерцали. Они носили ниспадающие, изумрудные, пурпурные, багряные и лазурные одежды, да и крестьяне щеголяли в схожих нарядах. Они приготовили великое пиршество и омыли его в благоухающей мёдом воде из глубокого колодца. Дети называли его Отцом Торадором и принесли ему мантию священника, но он отказался.
Каждый день, когда дети собирались на изумрудных склонах гор, он рассказывал им истории о великих битвах и наполовину забытые легенды своей родины. Они играли на трубе, лютне и барабане, и учили его пасти коз и работать на плодородной земле. Он усердно трудился под сверкающим солнцем и удовлетворённо засыпал на груди ночи. Он восхищался растущей зеленью и наблюдал, как дети быстро вырастают в ладных юношей и девушек.
На закате одного особенно чудесного летнего дня полная луна поднялась в небеса и Торадор понял, что ему не хватает своего меча. Тот всё ещё оставался погребённым в мозге мёртвого дракона. Этот клинок всегда был ему старым другом. А временами — единственным другом.
— Я должен вернуться за ним, — сказал он луне.
— Да, — отвечала луна. — Ты должен.
Он незаметно покинул деревню и на рассвете добрался до драконьей пещеры. Там он обнаружил выцветшие кости змея и оголовье меча с золотым ястребом, торчащее из макушки оголённого черепа. На мгновение он задумался, что поделывает народ Эмеран Таха, лишившись своего давнего пристрастия.
Когда он взялся за рукоять меча, то увидел второй, меньший набор костей, лежащий среди валунов. Он слетел на землю, с клинком в руке и приблизился к изломанному скелету, узнав его. Руки и ноги были расколоты и растёрты в прах, череп пробит, плоть давно разложилась.
Глядя на свои собственные раздробленные кости, он наконец-то понял истинную мощь Дыхания Дракона. Он положил меч рядом со своими истлевшими останками и пропел молитву воина, пока звёзды мерцали через его просвечивающую грудь. Ветер дышал холодом, но не затрагивал его.
Когда золотая луна поднялась в небо, последнее затянувшееся влияние Дыхания Дракона навеки угасло в мире.
Там, где растёт белый лотос
— Посвящается памяти Дэвида Кэррадайна
Дым и кровь заполняли вечерние небеса. Призраки носились над колышущимися просторами летних трав и перемешивались с копотью умирающего пламени. Они кружили над обугленными остатками деревни Анфай, словно налетевшие на падаль птицы. В отличие от стервятников, которые с утра слетелись попировать непогребённой плотью, эти духи явились полакомиться рассеянными среди почерневших брёвен душами.
Анфай лежала в канаве, в тени упавшего бревна, с самого утра, когда огонь заплясал на соломенных крышах её клана. На груди она уберегала жизнь, драгоценную и тёплую. В сумятице криков и треске пламени, никто не услышал, как кричал ребёнок, даже когда мужчины, от которых несло кровью, прогрохотали по дороге на чёрных конях и проехали совсем близко от канавы. Сейчас младенец спал, укутанный в изношенный плащ. Она взяла его, когда покинула своё бревенчатое укрытие и поднялась наверх, на грунтовую дорогу. Первым, что она заметила, окунувшись в плавящийся жар заходящего солнца, было белое пламя, двигающееся, как человек.
Это бледное пламя проплывало через высокую зелёную траву, но не сжигало её. Призраки скользили мимо головы Анфай, притягиваемые пиршеством душ. Она не знала, что колдовство не пускало их в погибшую деревню, позволяя
