Я киваю.
— Для дедушки они слишком дорогие. — Я бы хотела купить их, если бы только нашла такие и у меня была такая сумма. — Раньше Нэн придумывала любовные истории о том, что делали танцоры, когда возвращались в свой домик. — Я приподнимаю бровь, глядя на мужчин. — Судя по всему, внутри тех часов много целовались.
Между Нэн и дедушкой всегда была сумасшедшая страсть, и иногда я задаюсь вопросом, посчастливится ли мне ещё когда-нибудь испытать что-то подобное. Может, я жду любви, которая сравнится с их чувствами друг к другу. Не знаю. Но, судя по ухмылке Пита, лучше мне не развивать эту мысль.
— Генри был сексуально озабоченным, — поёт он игриво.
Я качаю головой, хотя в душе мне не хочется его ругать.
— Она снова начала говорить об этом несколько недель назад. Я знаю, он хочет подарить ей такие часы, но вряд ли ему выпадет такая возможность.
Из кармана Пита раздаётся сигнал телефона, и, усмехаясь, он очень быстро что-то печатает. А затем поднимает взгляд на нас.
— Рейган пишет, что мне придётся ночевать на улице, если я не вернусь домой в ближайшее время.
Я смеюсь.
— Думаю, тебе лучше поторопиться.
— Она меня любит, — говорит он.
И его глаза светятся от счастья. Пит спокойный и счастливый, и я за него очень рада. Он смотрит на меня.
— Сколько стоят такие часы? — спрашивает он.
— Больше машины, — отвечаю я. — Даже в нерабочем состоянии.
Он морщится.
— Да уж. Я тоже думал купить себе такие.
Дэниел протягивает руку.
— Спасибо, что помог найти мастерскую, — говорит он Питу.
— Эй, хочешь провести завтрашнюю ночь с нами? Можем вместе пойти смотреть на фейерверки.
Дэниел качает головой.
— В полночь мне нужно быть в другом месте, — говорит он. — Но спасибо за предложение.
Пит хлопает его по плечу, а затем чересчур крепко обнимает меня и уходит. До меня доносится его свист, когда он шагает по тротуару.
Закрывая крышку часов Дэниела, я поднимаю взгляд к нему.
— Они так и не работают.
Его рот вытягивается в прямую линию.
— Я надеялся, что кому-то удастся починить их до того, как станет слишком поздно.
— Слишком поздно для чего? — спрашиваю я.
— Для меня, — отвечает он.
— Для тебя никогда не будет слишком поздно, глупенький, — говорю ему я.
Дэниел
Зёрнышко надежды расцветает в моей груди. Я ни на что не надеялся уже очень давно. Рассеянно потираю грудь, пытаясь утихомирить душевную боль и участившееся сердцебиение. Я уже очень давно мёртв внутри, с тех пор как очнулся в больнице без ноги, без друзей и без будущего. Но сейчас вдруг чувствую, что могу стать свободным.
— Ты в порядке? — спрашивает Фейт.
Она встаёт и подходит ко мне, неуверенно протягивая руку, чтобы коснуться моего лица. Девушка смотрит мне прямо в глаза, и я хочу потеряться в ней и раскрыть ей все свои секреты.
— Всё отлично, — бормочу я, хотя это не так. И добавляю: — У меня ПТСР[3]. В худшем из его проявлений.
— После того случая? — ласково спрашивает она.
Я утыкаюсь лицом в её ладонь и нюхаю её, как котёнок, а она улыбается, позволяя мне это.
— После дозоров. После людских смертей. И лицезрения мёртвых тел. А также того, во что превратилась моя жизнь.
Фейт указывает на диван, что стоит в другом конце комнаты, и я опускаюсь на него с одной стороны. Девушка садится с другой стороны, подтягивая ноги так, что её ступни оказываются между нами, и стягивает со спинки дивана вязаный шерстяной плед, чтобы прикрыть им ноги. Она укрывает им и мои колени. Где-то в районе груди снова начинает болеть, и я потираю это место.
— Что-то болит? — спрашивает она.
— Всё, — произношу я тихо.
Я никогда не рассказывал об этом дерьме. Но Фейт задаёт вопросы, и она не мой командир или грёбаный психотерапевт, который хотел залечить меня до бесчувствия. Чтобы я забыл всё, что видел. Но я не хочу забывать. Мне нужно помнить, потому что если не я буду помнить их живыми, то кто тогда?
— В тот день время для меня остановилось, — говорю я и утыкаюсь лицом в ладони, сосредотачиваясь на дыхании.
— Тебе нужен бумажный пакет, чтобы подышать в него? — спрашивает Фейт.
Я смеюсь.
— Может, он понадобится мне чуть позже.
— Расскажи мне о том дне, — просит она.
Я качаю головой.
— Не могу.
— Почему? — шепчет она.
— Потому что вспоминать больно, — признаюсь я.
Хотя предпочёл бы промолчать.
— Они все мертвы? — тихо спрашивает Фейт.
Я киваю.
— Сколько их было?
Она поправляет плед, чтобы тот лучше меня укрывал, и я чувствую, как её ступня скользит чуть ниже моего бедра. Я улыбаюсь. Мне это нравится. Нравится намного больше, чем должно бы.
— Десять человек, — отвечаю ей.
— Как их звали?
Боль в моей груди становится невыносимой, а от возникшего комка начинает болеть и горло, потому что я не могу проглотить прошлое. Когда я перевожу взгляд на неё, то замечаю, что её глаза блестят от непролитых слёз. Блядь. Я её расстроил.
— Мне так жаль, — говорю я. — Мне не следовало обременять тебя этим.
— Нет, следовало, — произносит она с лёгким смешком. Этот переливающийся звук приятен, как перезвон колокольчиков в ветреный день на крыльце дома моей бабушки. — У меня всё равно нет других дел.
Мыслями я возвращаюсь в прошлое. Я всё ещё вижу их лица. Вижу, какими они были до и после взрыва. Как раз это и не даёт мне покоя.
— Джимми. Ему было девятнадцать, он любил играть в покер. И сколько бы раз мы не играли, он всё время побеждал.
Повернувшись ко мне лицом, она опускает голову на спинку дивана и уютно устраивается на подушках. А потом зевает.
— Кто ещё? — спрашивает она.
— Рон, Бобби, Дэвид, Джон и Дружище. Все родом из Теннеси, а познакомились в Бейсике.
— Дружище? — фыркает девушка.
— У него были огненно-рыжие волосы, и звали его Шеймус О'Мэлли.
— Дружище звучит намного лучше.
Она усмехается, и боль в моей груди становится сильнее.
— Алекс, который был той ещё занозой в заднице. Как-то он стырил мои тапочки для душа и спрятал их. Он не собирался их носить, просто не хотел, чтобы такая возможность была и у меня. — Я скучаю по его приколам. — Джефф, что был мне как брат. Я знал его дольше всех.
— А ещё двое? — спрашивает Фейт, подняв два пальца.
Я киваю.
— Рекс и Рик. Они были как близнецы — куда один, туда и другой.
Она кивает, удобнее устраивая голову на диване, а мне хочется, чтобы её голова лежала на моей груди, и я мог её чувствовать. Я хочу чувствовать её дыхание на своей коже. Блядь.
— Рик, как и я, пережил взрыв, — выпаливаю я.
Она поднимает голову.
— Я думала, ты сказал, что они все мертвы.
— Он, как и я, пострадал при взрыве, но, когда понял, что я потерял ногу, поднял меня и потащил, перекинув через плечо.
Меня мутит, и я подумываю, а не сделать ли перерыв, чтобы отойти и избавиться от содержимого желудка. Но вдруг Фейт пододвигается ко мне и кладёт голову мне на плечо. При этом она сдвинула ноги, и теперь они не касаются моего бедра, поэтому я кладу их себе на колени и укутываю в плед. Она сидит рядом со мной. Я чувствую, как бьётся её сердце в груди, прижатой к моей руке.
— Что произошло? — шепчет она.
Мой голос надламывается, и я собираюсь с силами, чтобы продолжить:
— Мы добрались до безопасного места, но стоило нам оставить переезд позади, как в него попал снайпер. Он упал. Я пытался поднять его и потащить дальше, но тут подбежали медики и забрали меня. Позже мне сказали, что он умер.
Рик спас мне жизнь, а сам, блядь, умер. Он мог оставить меня лежать там. Но не сделал этого.
Я чувствую влагу на щеках и ненавижу себя за это. Фейт не смотрит на меня. Она просто лежит рядом, и я чувствую слёзы на моём плече.
— Чёрт, я не хотел, чтобы ты плакала, — говорю я, притягивая её лицо к своему, и она смотрит мне в глаза.
— Как после всего этого ты продолжаешь жить? — спрашивает она.
Её рот так близко, что я могу чувствовать аромат чипсов, которые она недавно ела. Я облизываю губы. Так как хочу её поцеловать. Но мне не следует начинать что-то. Ведь мои дни сочтены.
— Не уверен, что я и вправду всё ещё живу, — признаюсь я. — В некоторые дни особенно трудно.
— Сколько времени потребовалось, чтобы научиться жить с этой ногой? — спрашивает она.
Её рука касается моего бедра, и мои мышцы напрягаются.
— Много.
Фейт утирает лицо о мой рукав и вздыхает. Я знаю, она заметила мои повлажневшие щёки, но мне всё равно. Не знаю почему, но это так. Хотя мне стоило бы об этом побеспокоиться. Ведь мужчины не плачут, не так ли?
— Мужчины плачут, — шепчет она.
Чёрт. Я что, сказал это вслух?
— Ну, если ты так говоришь, — легкомысленно выдаю я и вытираю лицо.
— Ты когда-нибудь задумывался, почему остался в живых? — спрашивает она.
— Я задаюсь этим вопросом каждый чёртов день, — брюзжу я.
Я не был достоин этого. Не был лучше перней. Выжить должен был кто-то другой. Дома меня не ждала мать, жена или хотя бы подружка. Я был одинок, в отличие от них.
