— А куда ты, говоришь, едешь? — спросила Лотта.
Налле Лапсон загрустил.
— Точно не знаю, — сказал он. — Вообще-то я маму ищу, но не знаю, куда она направилась. Может, вообще в другую сторону.
В этот самый миг взгляд Лотты упал на заголовок в газете, лежавшей на диване в купе. Он гласил:
— Ничего особенного, — соврала Лотта и попыталась улыбнуться.
— Я-то пока читать не умею, — сказал Налле Лапсон. — Но, может, ты меня научишь.
— Думаешь, моя мама там? — спросил Налле Лапсон.
— Не знаю, — сказала Лотта, — я просто позаботилась бы о тебе, если ты — пока ты не найдешь свою маму. Я живу у бабушки в городке под названием Лильбакка. Ездила вот погостить в Лулео к тете Карин, а теперь возвращаюсь домой к бабушке. Она такая славная и добрая, правда! И у нее есть мед!
— Я еду с тобой! С ужасно преогромным удовольствием, — сказал Налле Лапсон.
Глава шестая. Зубной сорочкой и ночной щеткой кто-нибудь поделится
Поезд замедлил ход.
— Следующая станция — Лильбакка! — объявил кондуктор.
— Выходим, Налле Лапсон, — сказала Лотта. — Где твой багаж? В смысле — чемодан!
— Я еду без габажа, — смутился Налле Лапсон. — Это одни нервы — возить с собой кучу вещей, когда ты летишь, как птица.
— Надеюсь, зубную щетку и ночную сорочку ты с собой взял? — спросила Лотта.
Налле Лапсон смутился еще больше. Но набрался смелости:
— Зубной сорочкой и ночной щеткой кто-нибудь поделится. Главное — не забыть себя.
— Главное — не забыть трубу, — сказал трубач. Он как раз вышел в коридор.
— Ты тоже выходишь в Лильбакке? — спросила Лотта.
— Почему бы и нет? — ответил трубач. — Хорошая мысль! В Лильбакке я еще не бывал, а ее жителям наверняка хочется послушать духовую музыку.
— По-моему, будет здорово, если ты пойдешь с нами, — сказала Лотта. — Бабушке ты наверняка понравишься.
— Старушка любит музыку? — удивился трубач.
— Еще как! — сказала Лотта. — Особенно трубу и гармонь. Потому что слышит уже неважно.
Тут паровоз загудел, и поезд остановился.
— Надо поторапливаться, — сказала Лотта. — Ну-ка, ничего я не забыла? Чемодан, сумка в цветочек, мячик и кукла Роза.
— И я, — сказал Налле Лапсон.
Вокзал в Лильбакке был очень красивый. Красный с белыми наличниками, и в каждом втором окошке виднелась красная герань, а в каждом первом — белая. Тут же стоял начальник станции и отдавал честь. Он был в красной фуражке и белых перчатках и любезно встречал всех сходивших с поезда.
— Здравствуйте, здравствуйте, фру Петтерсон, с возвращением! Добрый день, господин Стрём, как съездили? А вот и маленькая Лотта, ну, здравствуй, что, опять на севере гостила, в Норланде? Ой, а кто это с тобой?
— Налле Лапсон, — сказал Налле Лапсон и поклонился.
— Станс, — представился начальник станции и снова поднес руку к фуражке.
— Это мой старый друг, — объяснила начальнику Лотта, — а это мой другой друг. И он трубач.
— Верно, — сказал трубач и, поднеся трубу к губам, выдул такие звучные фанфары, что конь по имени Август шарахнулся с дороги вместе с коляской господина Стрёма.
Паровоз дал нетерпеливый гудок, машинист высунулся в окно.
— Почему не отправляемся? — крикнул он начальнику станции.
— Еще минутка, — сказал начальник. — Сегодня отправление в 15.19. 15.18 — это вчера было. А завтра будет в 15.20.
— Забавно, — сказал трубач. — А станционные часы показывают двенадцать!
— Очень верное наблюдение, — сказал начальник станции. — Они отстают на три часа восемнадцать минут. А через минуту отстанут на три часа девятнадцать минут. Это одни из самых удивительных часов во всей Северной Европе.
Налле Лапсону все это очень нравилось.
— У нас в лесу таких интересных штук не увидишь, — шепнул он Лотте.
— Ты не поможешь мне с вещами? — спросила Лотта. — Возьми сумку и мяч, а я понесу чемодан и Розу.
— А я пойду с вами и буду играть на трубе, — сказал трубач и пошевелил ушами.
