до начала всю историю своих отношений, они на некоторое время умолкли.
После паузы Нино спросил:
— Скажи честно, Никола: знал ты перед сделкой об этих деньгах или нет?
— Конечно, знал, иначе я не стал бы меняться.
— Значит, ты признаешься, что обманул меня!
— Почему? А разве ты ничего не знал об этих деньгах?
— Нет, честное слово!
— Ну, вот видишь! Значит, ты все равно хотел провести меня! Иначе как мог ты взять у меня за никчемный кусок бумаги радиоприемник? А?
— А откуда ты знал про деньги?
— Я видел, как за два дня до этого один посетитель положил их туда — пожертвовал святому Антонию.
Нино прикусил губу.
— И много там было денег?
— Не больше и не меньше стоимости моего радиоприемника, — ответил Никола.
— Значит, весь наш спор — из-за святого Антония, которого я вырезал из журнала, — задумчиво сказал Нино.
Никола почесал в затылке.
— Так оно и есть, — пробормотал он, — и ты можешь получить его назад, Нино.
— Ни в коем случае! — великодушно возразил Нино. — Уговор есть уговор! Ведь мы же ударили по рукам, как честные люди!
Тут оба рассмеялись. Они спустились по каменным ступеням, встретились в середине заросшей площадки и обнялись, хлопая друг друга по спине. После этого заключили в свои объятия Момо и сказали: «Большое тебе спасибо!»
Когда они уходили, Момо еще долго махала им вслед рукой. Она была довольна, что два друга опять помирились.
В другой раз маленький мальчик принес Момо канарейку, которая отказывалась петь. Это было для Момо трудной задачей. Целую неделю она терпеливо прислушивалась к едва слышному голосу канарейки, пока та опять весело не запела.
Момо терпеливо выслушивала всех: собак и кошек, цикад и жаб. Она умела прислушиваться к шуму дождя и шороху ветра в листве. И всяк рассказывал ей о чем-нибудь на свой лад.
Вечерами, когда ее друзья расходились по домам, Момо еще долго сидела в середине амфитеатра, над которым простирался мерцающий звездами купол неба, и просто слушала тишину. Ей представлялось, что сидит она в середине огромной ушной раковины, внимающей музыке звезд. И казалось ей тогда, что она слышит тихую, но мощную музыку, доходящую до сердца.
В такие ночи ей снились особенно прекрасные сны.
А тот, кто думает, что в умении слушать нет ничего особенного, пусть попробует — может быть, и он научится слушать не хуже Момо.
Глава третья
ИГРУШЕЧНАЯ БУРЯ И НАСТОЯЩАЯ ГРОЗА
Само собой понятно, что Момо никогда не делала различия между взрослыми и детьми — она слушала и тех и других. Но дети приходили в старый амфитеатр еще и по другой причине. С тех пор, как в театре поселилась Момо, они научились играть, как не умели раньше. И никогда больше не скучали. И вовсе не потому, что Момо предлагала что-нибудь очень интересное. Нет, просто Момо была тут и играла вместе с ними. И именно поэтому — неизвестно отчего — детям стали приходить в голову прекрасные идеи.
Каждый день изобретали они новые игры — одну лучше другой.
Однажды, в душный знойный день, десять детей сидели на каменных ступенях и ждали Момо, которая пошла немного прогуляться. В небе висели тяжелые черные тучи, предвещая грозу.
— Лучше я домой пойду, — сказала одна девочка, которая пришла сюда с маленькой сестренкой, — я боюсь грома и молнии.
— А дома? — спросил мальчик в очках. — А дома ты этого не боишься?
— Боюсь, — ответила девочка.
— Вот и оставайся здесь, — решил мальчик.
Девочка пожала плечами и кивнула. Через минуту она сказала:
— А вдруг Момо не вернется?
— Ну и что? — вмешался в разговор мальчик, выглядевший каким-то беспризорным. — Мы все равно можем играть — и без Момо.
— Хорошо, но во что?
— Я тоже не знаю. Во что-нибудь.
— Что-нибудь — это ничего. У кого есть предложение?
— У меня, — сказал толстый мальчик тонким, девчачьим голосом, — давайте играть в морское путешествие — как будто вся эта развалина — огромный корабль, и мы плывем по неизвестным морям, и у нас разные приключения. Я капитан, ты первый штурман, а ты натуралист, профессор, потому что наше путешествие научно-исследовательское, понимаете? А все другие — матросы…
— А кто мы, девочки?
— Вы матроски. Это корабль будущего.
Это был хороший план! Они стали играть, но у них не было согласия и дело не клеилось. Вскоре они все опять сидели на каменных ступенях — и ждали.
Но вот пришла Момо.
Высоко вскипала носовая волна. Исследовательский корабль «Арго», тихо покачиваясь на мертвой зыби, полным ходом спокойно продвигался в одно из южных коралловых морей. С давних времен ни один корабль не отваживался заплывать в эти опасные воды, здесь полно мелей, коралловых рифов и морских чудовищ. В этих краях царствовал так называемый «Вечный тайфун», смерч, который никогда не стихал. Как некое коварное чудовище бродил он по этому морю в поисках жертвы. Неведомы были его пути. И все, что захватывал этот ураган в свои огромные лапы, он не отпускал, пока не разнесет в щепки — не толще спичек.
Исследовательский корабль «Арго» был, естественно, по-особому оснащен — для встречи с этим «Бродячим смерчем». Он целиком был выстроен из особой голубой стали — такой же гибкой и неломающейся, как та, из которой делают клинки. Он был отлит из единого куска, без сварных швов.
И все же вряд ли другой капитан и другие матросы отважились бы подвергнуться подобной опасности. Но капитан Гордон отважился. Гордо смотрел он с капитанского мостика на матросов и матросок, а они все были знатоками своего дела.
Рядом с капитаном стоял его первый штурман, Дон Мелу, старый морской волк, переживший сто двадцать семь ураганов.
На тентовой палубе можно было видеть профессора Айзенштайна, научного руководителя экспедиции, с ассистентками Мауриной и Сарой — своей исключительной памятью они заменяли профессору целую библиотеку. Все трое склонились над точнейшими инструментами и о чем-то тихо советовались на сложном научном языке.
Немного в стороне сидела, скрестив ноги, прекрасная туземка Момосан. Время от времени исследователь расспрашивал ее об особенностях этого моря, и она отвечала ему на благозвучном хула-диалекте, попятном одному лишь профессору.
