В этом смысле метаморфоза Карамзина из посланника европейского Просвещения в апостола самовластья и крестьянского рабства действительно предвещала грядущую метаморфозу России. Он и впрямь оказался своего рода Иоанном Крестителем самодержавной революции Николая. И тем не менее ровно ничего фатально предопределенного русской историей в том, что произошло на перекрестке 1825 года, как мы видели, не было — сколько бы ни пытались убедить нас в этом «восстановители баланса». Решающую роль в перегруппировке сил в российской элите сыграло вторжение Наполеона в Россию, приведшее, в свою очередь, к её собственному восхождению на сверхдержавный Олимп.
Любопытно, что лет 150 назад Герцен, словно предвидя наш сегодняшний спор, занял в нём вполне определенную позицию.
«Мы ни в какой мере, — писал он, — не признаем фатализма, который усматривает в событиях безусловную их необходимость, — это абстрактная идея, туманная теория, внесенная спекулятивной философией в историю и естествознание. То, что произошло, имело, конечно, основание произойти, но это отнюдь не означает, что все другие комбинации были невозможны: они оказались такими лишь благодаря осуществлению наиболее вероятной из них — вот и всё, что можно допустить».151
151 А.И. Герцен. Собр. соч., М., 1954, т. 3, с. 403.
глава первая ВВОДНЭЯ
глава вторая
глава третья Метаморфоза Карамзина
«Процесс против рабства
глава пятая Восточный вопрос
глава шестая Рождение наполеоновского комплекса
аЬа
ЧЕТВЕРТАЯ
гл
глава седьмая Национальная идея
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ «ПрОЦвСС 189
против рабства»
Напрасно мы начали останавливать у себя образование, стеснять мысль, преследовать ум, унижать дух, убивать слова, уничтожать гласность, гасить свет, распространять тьму, покровительствовать невежеству.
М.П. Погодин. 1854
Как точно заметил Брюс Линкольн, «вопрос о том, хороша или дурна была николаевская эпоха между революциями 1830-1831-го и серединой 1840-х, не так, наверное, важен, как вопрос, чего она достигла или не достигла».1 В устах историка, с самого начала обещавшего нам, как мы помним, показать, что именно в николаевскую эпоху «Россия вступила в период экономического прогресса и внутреннего спокойствия»,2 это вопрос и впрямь решающий. Вот и попробуем подойти к внутренней политике этого царствования под углом зрения, рекомендованным самым известным из американских «восстановителей баланса».
Глава четвертая
«Процесс против рабства» ЭКОНОМИЧвСКИЙ
прогресс? По поводу «внутреннего
спокойствия» мы уже говорили. А вот по поводу экономического прогресса трудно не заметить, что по мере того, как Линкольн переходит от общих деклараций к конкретной практике эпохи, тон его заметно снижается. Вот лишь один пример.
Обнаруживается вдруг, что только на семнадцатом году после своего воцарения Николай одобрил проект первой железной дороги в России (между Петербургом и Москвой), что продолжалось её стро-
1 Bruce Lincoln. Nicholah Emperorand Autocrat of All Russias, Northern Illinois Univ. Press, 1989, p. 153 (emphasis mine. AY.)
2 Ibid.,p. 151.
«Другой
ительство почти десятилетие и что поэтому протяженность железнодорожного полотна, которым располагала к середине века империя, крайне невыгодно отличалась от ситуации в развитом индустриальном мире. В Англии, например, была она в и раз больше, а в США в 14. Даже в сравнительно отсталой и раздробленной тогда Германии было 8 тысяч километров железных дорог (против 1040 российских).
Еще более яркий пример николаевского «прогресса» даёт нам рост производства чугуна (без которого невозможно было ни железнодорожное, ни военное строительство) между 1820-м и 1850 годами. При Александре I Россия производила 160 тысяч тонн чугуна и вполне еще могла конкурировать — во всяком случае с Францией (113 тысяч). По производству на душу населения Россия, конечно, отставала, но разрыв был не очень существенным. Тридцать лет спустя «разрыв, — по словам самого же Линкольна, — увеличился феноменально».[20] Франция в 1850 году производила 406 тысяч тонн чугуна (рост на 400 %), Англия 2 миллиона тонн (рост на 540 %), а Россия 227 тысяч (рост на 41 % — за три десятилетия). И так было по всем без исключения народнохозяйственным показателям. Если это называется экономическим прогрессом, то что же тогда назвать катастрофическим отставанием?
С замечательной яркостью проявилась тотальность этого отставания на открытии первой Всемирной выставки в Лондоне в мае 1851 года. В ней участвовали 39 стран, представивших 8оо тысяч экспонатов. России принадлежало четыреста из них (0,005 %), и исчерпывались они образцами сырья, холодного оружия и изделий придворных ювелиров. Премию получили два таких изделия: демидовские малахитовые двери вышиной в пять с половиной метров и восьмиметровый серебряный подсвечник, представленный купцом Сазаковым.
Глава четвертая «Процесс против рабава»
ВЗГЛЯД» «Этот кризис, — признает Линкольн, — становился все острее на протяжении николаевского царствования». И объясняет почему: «Без фундаментальных социально-экономических изменений Россий-
Глава четвертая «Процесс против рабства»
екая империя была неспособна ответить на [технологический] вызов Запада».4 Но поскольку при Николае на эти фундаментальные изменения оказалась она неспособна, вывод вроде бы напрашивается сам собою: «отрезавшись» от развивающейся Европы, николаевская Россия, по сути, обречена была топтаться на месте, безнадежно отставая от современного ей мира. И прав в таком случае не Линкольн, а Рязановский, заключивший, как мы помним, что «моровые» николаевские десятилетия были попросту потеряны для России.5 Иначе говоря, были они временем, когда она, как и в московит- скую эпоху, опять словно бы выпала из истории.
Естественно, что такой вывод устроить Линкольна не может.
Он ведь брался за перо не для того, чтобы согласиться с Рязановым ским и еще раз констатировать общепризнанное, но затем, чтобы 1 «восстановить баланс в пользу Николая». Ему нужен какой-то новый поворот темы, какие-то по крайней мере смягчающие обстоятельства такого тотального отставания России. Что ж, кто ищет, тот всегда найдет.
Первое такое обстоятельство находит Линкольн в том, что Николай, оказывается, просто смотрел на современный ему мир другими, не современными глазами. И соответственно «измерял силу империи не экономическими или технологическими мерками, но числом войск под ружьем».6 Атакой «другой взгляд» вовсе «не требовал активной программы индустриализации». Тем более, что конфликт с Европой рассматривал Николай исключительно «в идеологических и военных терминах»/
Второе смягчающее обстоятельство видит Линкольн в том, что «не предпринимая шагов по ускорению экономического развития», император преуспел тем не менее в том, чтобы «отложить те социальные кризисы, которые переживала Европа в ранние годы индустриальной революции».8
4 Ibid.
s N.V. Riazariovsky. Nicholas I and Official Nationality in Russia, Berkeley: Univ. of California Press, 1969» P- 270.
Bruce Lincoln. Ibid., p. 183.
«Другой взгляд» 191
Ibid.
Вот такие преимущества принес России «другой взгляд» Николая с точки зрения восстановления баланса. Тут, однако, возникает у меня совершенно отчетливое ощущение, что автор запутался. И причем окончательно, безвыходно. Прежде всего, куда же все-таки подевался обещанный нам вначале экономический прогресс? Получается ведь, что не только никакого такого прогресса не было, но по причине «другого взгляда» Николая и быть не могло. Во-вто- рых, откладывая социальные кризисы, связанные с индустриализацией, император не только переложил их на плечи последующих поколений, но и, по сути, готовил почву для грандиозного кризиса, которому суждено было и вовсе смести в России монархию. В-третьих, наконец, именно «другой взгляд», по словам самого Линкольна, «принес стране несчастье [proved disastrous] в Крымской войне».9
Так восстанавливают ли на самом деле соображения Линкольна баланс в пользу Николая или усугубляют его вину перед своей страной?
Глава четвертая
«Процесс против рабства» <<Hg ^ОЛЬНЫХ
ОДИН ЗДОРОВЫЙ» Темболее,
что и в военном отношении, в том самом, которое император считал, как мы слышали, главной, наравне с идеологией, ареной конфликта с Европой, отставала от неё Россия опять-таки безнадежно. Никаких военных реформ не только не проводилось, но даже не замышлялось. Ни тактика, ни вооружение армии ни на шаг не продвинулись со времени наполеоновских войн. А порядки в войсках неизмеримо ухудшились. Некоторый свет на ситуацию проливает секретный отчет генерал-адъютанта Н. Кутузова, командированного в 1841 году императором для оценки положения в стране. Мы еще не раз обратимся к этому документу. Сейчас остановимся лишь на том, что увидел он в армии.
