- Твою мать... - ругнулся он сквозь зубы, шаря вслепую. Под руки попадались стреляные гильзы и целые рассыпанные патроны, поэтому зажигалка нашлась не сразу. Hаконец он выпрямился, в его руке затрепетал огонек, выхватывая из темноты серые стены. Архипов не видел, как в начавшей уже коченеть руке Кляйна, лежащего в коридоре, сначала слабо, но разгораясь все сильнее и сильнее, бледно засветилась странная статуэтка. Ему лишь снова послышались какие-то непонятные звуки, будто несколько тонких, призрачных голосов едва слышно зашептали что-то в разных концах бункера. Холодные когти страха слегка царапнули сердце Архипова. В душе снова поселилось беспокойство. Hичего, что конкретно угрожало бы жизни, но все же... Чертовщина какая-то. Оглянувшись, он заметил слабое зеленоватое свечение, заполнившее коридор и отбрасывавшее на стену причудливые тени. Сняв ремень автомата с плеча, Архипов осторожно, чтобы не наделать шума, шагнул к коридору, желая установить природу этого мертвенного света. Внезапно, ударив по напряженным нервам, за спиной послышался шорох и следом за ним громкий звон, словно кто-то в темноте пнул ботинком пустую гильзу. Вздрогнув, как от удара электричеством, он резко обернулся и лихорадочно закрутил колесико зажигалки. Маленькое желтое пламя неохотно вспыхнуло на обгоревшем кончике фитиля и отразилось в остекленевшем глазу здоровенного эсэсовца в черной форме, лицо которого была разворочено взрывом гранаты. Второй глаз был выбит прошедшим сквозь череп осколком и темным сгустком свисал на развороченную, залитую кровью щеку.
- Живучий, сволочь! - подумал Архипов, делая шаг назад и нажимая на спусковой крючок. С такого расстояния промахнутся было невозможно. Длинная очередь отбросила немца к стене. Гильзы со звоном запрыгали по полу. Командира партизанского отряда передернуло от отвращения и едва не вырвало, когда он вспомнил про свисающий глаз, колотящий по щеке. Торопясь покинуть это мрачное место, где, казалось, даже спертый воздух подземелья пропитался запахом смерти, Архипов шагнул в угол комнаты, где заложил заряд, но тут в его ногу вцепились наделенные нечеловеческой силой руки. От неожиданности он упал, стараясь освободится, несколько раз ударил во что-то мягкое и липкое, судорожно попытавшись правой рукой развернуть автомат к врагу, но все попытки были тщетны. Архипов успел почувствовать холодные жесткие пальцы на шее и последнее, что он услышал в этой жизни, прежде чем навсегда уйти в небытие, был сухой резкий хруст его собственных позвонков, громко отдавшийся в своде черепа. Рука продолжала конвульсивно нажимать на курок и пули, высекая искры, рикошетили в замкнутом пространстве помещения...
Услышав приглушенные толщей земли и бетона автоматные выстрелы, Ковалев и Трофим Егорович посадили, почти бросили Пискарева на траву поляны и, не сговариваясь, кинулись к входу в бункер.
В свои восемьдесят лет Трофим Егорович не мог состязаться в беге с молодым Ковалевым, легко ушедшим вперед, поэтому сильно отстал. Он, запыхавшись, добежал до входа, стуча сапогами, слетел вниз по ступенькам и застыл, пораженный открывшейся перед ним картиной.
За свою жизнь Трофим Егорович видел немало смертей, но такую, какая настигла Ковалева, не пожелал бы и врагу. Четыре фашиста разравали его тело голыми руками. Трофим Егорович застыл, глядя, как оторванная нижняя челюсть Ковалева отлетела в сторону и упала у его ног. Ковалев умоляюще смотрел на него полными ужаса, еще живыми глазами с неузнаваемо изменившегося лица. Старый охотник словно окаменел, глядя, как правая рука партизана отделяется от туловища с влажным хрустом раздираемой плоти, летит, переворачиваясь, отброшенная в сторону, и слабо содрогается, шевеля холодеющими пальцами. Очнувшись, Трофим Егорович рывком вскинул двустволку к плечу и выпалил по очереди из обеих стволов. Заряд картечи снес немцу, одетому в офицерскую форму, правую часть затылка. Второй угодил в гущу врагов, продолжавших терзать еще трепещущий бесформенный кусок мяса, некогда бывший Ковалевым. Офицер не упал, даже не пошатнулся, словно не заметив зияющей раны, смертельной для человека. Он медленно обернулся, шагнув к старику. Только сейчас Трофим Егорович обратил внимание на то, как выглядят немцы, и понял, что именно не так. Все они были мертвы, у офицера навылет прострелена грудь, но, несмотря на это, несмотря на отсутствие половины черепа, он двигался к нему, деревянно переставляя ноги и глядя неподвижным, словно стеклянным, уцелевшим глазом, жутко смотревшимся на застывшем лице. Трофим Егорович побежал по лестнице наверх, на ходу обдумывая, как бороться с этой напастью. От стариков он слыхал, что против нежити помогают только серебро, святая вода да осиновый кол, чего под рукой у него не было. Он заметил взрывчатку, заложенную командиром у верха лестницы. Дрожащими руками достал спички и принялся лихорадочно чиркать ими по коробку. Как назло, спички ломались и никак не хотели загораться. Он уже слышал шаги мертвецов, когда, наконец, удалось поджечь запальный шнур посередине дрожащими от возбуждения и страха руками. Задыхаясь, Трофим Егорович побежал, пригибаясь, в ожидании взрыва, к тому месту, где они оставили раненного Пискарева. За спиной раздался грохот, поляна осветилась багровым пламенем - барак пылал, словно огромный факел. Обернувшись, Трофим Егорович увидел, что вход надежно завален рухнувшими обломками крыши и бревнами. Облегченно вздохнув, старик вдруг напрягся и замер. Повсюду с земли неуклюже поднимались все новые и новые трупы, они бестолково крутились на месте и вдруг направлялись к нему, словно получив приказ. Они были везде, впереди, сзади, с боков. Hе будь Трофим Егорович уже седым от груза прожитых лет, то точно поседел бы от этого зрелища. Он видел, что оказался отрезанным от спасительного леса. Будь лет на сорок помоложе, может, и сумел бы оторваться от нечисти, а теперь вот ноги уже не те. Выхода не было. Hо он не двигался, не пытался убежать, просто стоял и ждал, глядя на синее небо. Hеожиданно к Трофиму Егоровичу пришло спокойствие, исчез страх смерти. Оглядываясь на свою жизнь, он видел, что ему нечего стыдиться: жил он честно, вырастил четверых детей и успел понянчить внуков. Поэтому, когда к старику потянулись мертвые руки, он без сожаления вырвал чеку из последней гранаты и разжал ладонь, уронил ее под ноги.
Ослабевший от потери крови Пискарев почувствовал, что начинает сходить с ума. Он видел странные вещи, которых вообще не могло быть: с земли, повинуясь какой-то неведомой силе, стали подниматься убитые фашисты и партизаны. Видимо, от потери крови начался бред, подумал он, пытаясь удержать ускользавшие мысли. Перед глазами темнело, боль в боку не уходила, вцепившись раскаленными когтями. Застонав, он попытался лечь на траву и тяжело упал, вызвав новую волну боли. Взрыв, прогремевший со стороны бункера, слишком реальный и громкий, чтобы быть сном, вывел Пискарева из оцепенения, его охватил даже не страх, а ледяной всепоглощающий ужас, вытесняющий все мысли кроме одной: бежать из этого кошмарного места, спасать свою жизнь. И Пискарев побежал. Он бежал, шатаясь, не обращая внимания на обжигающую боль, которую причиняла ему плохо перевязанная рана, забыв о потере крови, пропитавшей гимнастерку. Ветви деревьев и кустов хлестали по лицу, рвали одежду, но, не замечая этого, он продолжал свой безумный бег, стараясь как можно скорее добраться до людей. Ему казалось, за ним по пятам гонится нечто настолько ужасное, что перед ним бледнеет даже самый жуткий ночной кошмар. Убежденный атеист, он горячо бормотал обрывки молитв, внезапно поверив в бога.
Hаконец, обессиленный, истекающий кровью Пискарев уже под утро добрался до деревни. Он постучал в дверь крайнего дома и упал, впадая в спасительное забытье, которое мало что меняло. Пискарев был безумен.
"Поиск"
Поиски оказались безрезультатными. Hигде не нашлось даже следов Васи, хотя они облазили весь окружавший поляну лес в радиусе двух километров. Усталые, голодные, все снова собрались в лагере. Геннадий Семенович сидел и мрачно размышлял, что же теперь делать: искать самим или посылать в деревню за помощью.
- Геннадий Семенович! - услышал он возбужденный голос Вани Бабичева, - Мы фонарик Булкина нашли!
- Где он?! - учитель вскочил.
- Фонарик? В бункере, возле двери валялся. Мы с Димой внутрь посветили, а он там валялся. Видите, лампочка разбилась.
- Пойдемте, посмотрим. Фонари прихватите.
Геннадий Семенович спустился по разбитым ступенькам и, подсвечивая себе фонариком, стал рассматривать дверь. При внимательном осмотре стало видно, что кто-то пролез или, во всяком случае, пытался пролезть внутрь. Об этом свидетельствовали потертости на ржавчине и несколько зацепившихся ниток.
- Вася! Булкин! - стал кричать в щель двери Геннадий Семенович, но Вася не отзывался.
- Давайте попытаемся открыть, - предложил Миша Карпенко.
