– Ну, наверно, я пойду, – говорю я нерешительно.
Ника вскидывает голову. По её глазам я вижу, что она хочет сказать мне «останься», но она говорит глухо:
– Да… Да, иди. Спасибо тебе.
Глава 28. Беспокойная ночь
Тишину майского позднего вечера нарушает звонок домофона. Я делаю телевизор тише и озадаченно иду в прихожую. Может быть, это Диана? Но Диана сначала позвонила бы и предупредила, что приедет, а Костя вряд ли пришёл бы так поздно – в двенадцатом часу.
– Настя… Настя, – слышу я голос в трубке.
Кажется, это уже было. Я открываю дверь и впускаю Нику. Переступив порог, она прислоняется спиной к стене и смотрит на меня, то и дело прищуриваясь, будто плохо меня видит. В пакете у неё что-то стеклянно звенит. Я чувствую от неё запах, и меня бросает в холодный пот. Да, это было. Всё как в тот раз.
– Ника, что случилось?
Она странно улыбается и гладит меня по щеке.
– Нет… Нет, не бойся. Не бойся, я никого не убила. Просто нажралась, как свинья. Мамка дала мне денег на новую одёжку, а я… пропила их. – Она открывает пакет и показывает три стеклянных бутылки пива. – Вот такая я сволочь, Настёнок. И беспросветно тебя люблю.
Ошарашенная её неожиданным приходом, да ещё в таком состоянии, я не могу вымолвить ни слова, а она, щекоча мне лицо дыханием, шепчет, как одержимая:
– Люблю… Люблю тебя…
Я в растерянности: что с ней делать? Ясно одно: отпускать её нельзя, я не повторю той ошибки. Обняв её за плечи, я бормочу:
– Ника, пойдём… Присядь, отдохни.
Обнажив зубы в жуткой улыбке, она говорит:
– Спасибо, уже насиделась…
Я всё-таки тащу её в комнату и чуть ли не силой водворяю на диван.
– Так, ложись и спи, – приказываю я довольно жёстко. – Чтобы к утру проспалась и стала человеком!
– Хорошо, Настенька, я лягу, – бормочет она. – Только если ты ляжешь со мной…
– Об этом не может быть и речи, – отвечаю я.
Она неожиданно проворно для своего состояния поднимается с дивана, на который я её такими усилиями затащила.
– Тогда мне здесь делать нечего.
Это всё было, сотни раз было – с отцом. Проклятая водка, гори она вся синим пламенем! Во мне мучительно поднимается что-то тяжёлое, как раскалённая каменная глыба.
– Я сказала, ты никуда не пойдёшь! – срываюсь я. – Останешься здесь и проспишься, и не смей со мной спорить!!
Да, всё это было, я часто так орала на выпившего отца, но он мне никогда не отвечал, а Ника и не думает молчать.
– А ты не смей на меня орать, сука! – кричит она с перекошенным лицом.
Влепив ей пощёчину, я убегаю на кухню. Белая пелена ужаса на миг застилает мне глаза, сердце как будто опустили в жидкий азот, а кишки превратились в студень.
– Настя… Настя, Настенька! Прости… Прости, родная… Я дрянь, я сволочь… Я люблю тебя.
Держа моё лицо в горячих ладонях, она почти касается меня губами, но не целует. Её веки опущены, ресницы дрожат, она дышит мне в лицо запахом алкоголя, столь ненавистным мне, от которого в душе поднимается давняя боль. Заорать, ударить её, выгнать? Нет, нельзя, иначе она снова что-нибудь натворит. Любой ценой не допустить этого! Я прикладываюсь ртом к её губам, и она яростно впивается, душит меня, прямо-таки вгрызается в меня, так что даже наши зубы стукаются друг о друга.
– Пожалуйста, не уходи никуда, – шепчу я. – Всё будет, как ты захочешь. Пойдём на диван…
Возбуждённо дыша, она развязывает пояс моего халата, а я увлекаю её в комнату. Раздвигаю диван и стелю постель, мягко осаживая её неуклюжие домогательства.
– Подожди, Никуля… Сейчас. Ты пока ложись, а я сейчас приду.
– Куда ты? – встревоженно спрашивает она, обвив рукой мою талию. – Не уходи!
Я глажу её по стриженой голове, мягко снимаю её руку с талии.
– Не волнуйся, я в ванную. Я скоро. Пять минут.
Яростный поцелуй-укус, и она говорит:
– Ладно, пять минут… Я жду.
Но я не спешу: не пять минут, а двадцать пять я нахожусь в ванной, тщательно моюсь, а потом ещё и сушу волосы феном. Когда я возвращаюсь, Ника уже спит, даже не раздевшись. Укрыв её одеялом, я ухожу в свою комнату и ложусь в постель.
Конечно, я долго не могу заснуть – какой уж тут сон! Что-то похожее на дрёму всё-таки подкрадывается ко мне около трёх часов ночи, но дверь моей комнаты открывается, и я слышу тихие шаги. Затаившись, я жду, что будет, и лицо мне щекочет шёпот Ники:
– Настенька, ты спишь?
Я не отзываюсь, притворяясь спящей, и она, опустившись возле моего изголовья на колени, склоняется надо мной и гладит по волосам.
– Ну, спи, спи, родная… – Нагнувшись ниже к моим губам, она очень осторожно и нежно меня целует – тихонько, самыми кончиками губ.
И так же тихо, как вошла, она выходит.
В пять утра мы обе уже не спим – пьём кофе на кухне. У Ники виноватый и хмурый вид, но я не говорю ей ни слова упрёка. В тишине тикают часы, за окном утренняя синева, на столе стоит блюдце с печеньем и бутерброды с колбасой. Я пододвигаю Нике блюдце, а она ловит мою руку и накрывает своей.
– Насть… Прости.
У меня вырывается вздох.
– Ника, я просто боюсь за тебя… Если ты будешь так себя вести…
Нахмурив брови и качнув головой, она перебивает:
– Не надо нравоучений, Настя. Я и так знаю, что умру не своей смертью.
– Знаешь? – содрогаюсь я. – Откуда ты можешь это знать?
– Мне нагадали, – щурится она с усмешкой.
– На кофейной гуще? – хмыкаю я.
Ника поворачивает руку ладонью вверх, водит пальцем по линиям.
– Вот здесь это написано.
Едва дотронувшись до её ладони, я чувствую как бы лёгкий удар током. Я не спутала бы его след ни с чьим другим, ведь я сама сражалась с ним и изгнала его! Эпизоды этой битвы снятся мне теперь ночами, в снах я переживаю всё заново, удар за ударом. Хоть он и был изгнан, но он оставил на мне отметину, и точно такую же отметину я чувствую на Нике: он прикасался к её руке. Сначала я чувствую дрожь в коленях, потом во всём теле, дыхание сбивается с нормального ритма, сердце бухает, как кувалда, и меня обдаёт жаром адского пламени. Может быть, он предсказал ей судьбу, а может, и специально солгал: на такое коварство он был способен. Цель? Цель – сбить её с пути, тем самым причинив мне новую боль.
– Настя, ты что?
Ника гладит моё лицо и волосы, заправляет прядку мне за ухо. Я стискиваю её за плечи что есть сил.
– Кто? – требую я. – Кто это был?! Кто сказал тебе это? Отвечай!
Испуганно моргнув, она покорно отвечает:
– Да ходила я как-то к одной тётке… Экстрасенсу. Ну, узнать про жизнь… как мне быть дальше. Давно это уж было, ещё до… – Она хочет сказать «до срока», но хмыкает и проглатывает эти слова. – А она мне и говорит: «Умрёшь не своей смертью». Вот такие дела.
– Тётка? – непонимающе хмурюсь я. – Точно?
– Да точно, точно. – Ника крутит свою чашку кофе, поворачивая то по часовой стрелке, то против. – Чёрная такая… Крашенная. Кажется, Ириной её звали.
Я роняю голову на трясущиеся руки. Она гладит меня по голове.
– Настя, тебя чего так колбасит? Ну, ну… Не надо, успокойся! Может, и ерунда всё… Настёнок! Всё нормально.
– Ника, я очень тебя люблю, ты очень дорога мне, – шепчу я, всё ещё дрожа. – Не верь никому, кто станет тебе что-то предсказывать. Всё это – от лукавого. Верь только мне. А я говорю тебе: у тебя всё будет хорошо. Обещаю.
А когда Асахель даёт обещание, она его выполняет.
Ника целует меня, но не яростным укусом, как вчера, а тихонько и нежно – в щёку.
– Насть, я тебе верю. Всё будет хорошо… Не волнуйся за меня. Я больше не собьюсь, слово тебе даю. Вчера просто бес попутал…
– Вот именно – бес! Поверь мне, Ника, я видела его и знаю…
– Кого? – недоуменно хмурится она.
Я замолкаю. Да будет предано забвению твоё имя, нечистый.
– Неважно, – говорю я. – Допивай кофе – остынет.
– Если позволишь, я лучше пивка, – улыбается она и лезет в свой пакет. – Ну, ну, не хмурься… Завязываю.
Я пью вторую чашку кофе, а она потягивает пиво из горлышка, сидя на подоконнике и глядя на занимающийся рассвет. Я всё-таки как следует отчитываю её, и она терпеливо всё выслушивает с серьёзным и покаянным видом.
– Не успела вернуться домой – опять за эти глупости! Ты о маме не думаешь? О её нервах, о её сердце? Она у тебя… святая! А ты так себя ведёшь!
Ника слушает ещё минут пять, потом слезает с подоконника, обнимает меня и виновато упирается своим лбом в мой.
– Насть… Ну, всё, хватит. Не забывай, что мне сегодня ещё предстоит получить втык от мамки. Сжалься, а?.. Мне и так хреново после вчерашнего.
Но я ещё минуты три обрушиваю на её коротко стриженую голову всё, что я считаю нужным сказать, и только потом отпускаю её на балкон курить. На работу идти ещё только через два часа, и я забираюсь на диван, чтобы ещё немного поклевать носом; через десять минут приходит пахнущая табаком Ника, ложится и укладывает голову мне на колени. Гладя и приминая её жёсткий тёмный ёжик, я не замечаю, как она засыпает – и это после кофе, пива, воспитательной беседы и сигареты. Я боюсь пошевелиться, чтобы не разбудить её: так сладко она спит. Время ползёт в полузабытье, но вот пищит будильник: полседьмого. Я тормошу Нику:
