class="p1">Девушка кротко поклонилась отцу, затем гостю и удалилась почти бегом. Морен проводил её взглядом и спросил:
— Ваша семья к нам не присоединится?
— Нечего девкам за мужским столом делать. Тем более когда у них разговор.
Морен ощущал себя неуютно. Брослав категорически отказался что-либо обсуждать, пока они не начнут обедать, но продолжал сверлить его взглядом. Это был крепко сложенный мужчина с широкими плечами и мощными мозолистыми руками кузнеца. Русые с медью волосы он собирал в косу, а грубое лицо его украшала густая округлая борода. Но от сытой семейной жизни он обзавёлся брюшком, а некогда сильные мускулы стали мягкими и дряблыми.
Когда хозяйка поставила между ними большое блюдо с румяным гусем, Брослав велел жене забрать детей и оставить их одних. Голыми руками оторвав ножку, он положил её себе на тарелку и бросил сверху горсть крошеной петрушки. Морен к еде не притронулся, и когда староста это заметил, то свёл брови и прогремел:
— Поешь! Чтобы потом не смели говорить, что я негостеприимный.
— Я к вам всё-таки по делу.
— И что? На голодный желудок дела не делаются.
Он кивнул на зажаренных до золотистой корочки карасей, посыпанных лучком, и добавил с теплотой в голосе:
— Моя готовила. Уж не знаю, в чём она их жарит, но хрустят, всё равно что хворост! А гуся дочка моя запекала. Лучше неё в Теменьках никто не готовит. Она яблоки мёдом обмазывает.
Когда так уговаривали, отказать было сложно. Морен снял с рук перчатки, положил их на стол и вытянул из-за ворота нижний край маски. Староста пронаблюдал, как он ест, приподнимая её, и выдал, то ли спрашивая, то ли утверждая:
— Человек всё же?
— Как вам угодно.
— Да плевать, раз за тебя Церковь ручается. К тому же ты у нас не впервой, уже помогал нам как-то. Только давненько то было, я тогда ещё сопляком ходил. Сам я тебя не видел, но бабка мне рассказывала, что ты в два человека ростом и с пастью, как у собаки.
Морен промолчал, и Брослав, как это часто бывает, додумал всё сам.
— Ну да что с этих баб взять? — продолжил он разговор, обгладывая уже вторую гусиную ножку. — У них одни сказки на уме. А пьянчуги и не такие байки рассказывают. Знаю одно: раз ты в прошлый раз нам помог, стало быть, и сейчас поможешь. Ведьмачей когда-нибудь убивал?
— За несколько столетий не встретилось ни одного. Вы уверены, что он тот, за кого себя выдаёт? Ворожеи и травники…
— Я его за стол не сажал, — перебил его Брослав, — и не расспрашивал. Выглядит как человек, стало быть, не зверь и не твой проклятый. А что колдует, так я сам видел. Он как у нас поселился, в ту же ночь гроза случилась. Про Воробьиные ночи слышал?
Морен знал о них, хотя в разных краях их называли по-разному: воробьиные, рябинные или даже рябиновые. То были ночи с ужасающе сильной грозой. Когда всполохи молний и зарниц освещали тёмное небо, делая его похожим на рябое птичье крыло, — то была Воробьиная ночь, какой её знал Морен.
— Да, конечно, — ответил он.
— Вот с его приходом начались они и никак не прекращаются.
— Такие ночи случаются каждое лето.
— Да, но длятся они пару-тройку дней, а тут уже неделю тянутся. Народ говорит, ведьмач тому виной. Только спорят всё: он ли их чарами вызвал, или то Бог гневается, что у нас проклятая сила завелась, и прогнать его пытается.
— Давно он у вас живёт? Откуда он вообще взялся?
— Сам пришёл. Уж откуда, не знаю, но давеча шестой день пошел. На окраине, почти у леса, стоит старая мельница. Мельник бездетный был, много пил, запустил её, она уж и сгнила почти. Мы уж как-то привыкли, ещё пока он жив был, в соседское село пшено возить, а как он умер, всё руки не доходили в порядок её привести. А тут смотрю — в ней свет горит! Ну, я к ней, выяснить, кто такой наглый. Он открыл мне, но в дом не пустил. Сказал, что он, дескать, колдун и теперь будет тут жить. Попросил его не трогать — тогда, мол, и он нас не тронет. Вот так вот он и появился, одним днём.
— Он опасен?
— Как сказать… — Брослав пожал плечами и произнёс чётко, проговаривая каждый слог: — Не безобиден. К нему мужики ходили — я их отговаривал, да где на пьяных управу найдёшь? Хотели морду ему набить, чтобы убрался или грозы прекратил. Убежали от него, сверкая пятками, с палёной одеждой. Говорили, он колдовством чуть поля не пожёг. А после того дня мельницу туман окутал. Да непростой — так-то его не видно, но кто к мельнице подойдёт, чёрный дым, как из земли является. И не сунуться в него — душит он. Собаки и те стороной обходят. Про грозы я тебе уже говорил.
В двери дома постучали. Хозяйка открыла гостю, и тот, бегло поприветствовав её, запыхавшийся ворвался в трапезную. Совсем мальчишка на вид, со светлыми редкими усами; староста воззрился на него, подперев голову рукой, и парень начал говорить, не переведя дух:
— Синка, с мужиками… к колдуну пошли. Бить его хотят… Синка говорит… он его бабу… зачаровал.
Брослав сплюнул себе под нос и обратился к Морену:
— Вовремя ты, однако. Идём, сам на ведьмача посмотришь. Лошадь оставь, тут недалеко.
Поскольку нынче был самый разгар лета и дождь вроде бы не предвиделся, Морен ещё в пути снял плащ, а теперь скинул и куртку, оставшись в одной льняной рубахе. На проклятого он бы в таком одеянии никогда в жизни не пошёл, но, сколь бы впечатляюще ни звучал рассказ Брослава, он всё ещё верил, что всем чудесам найдётся разумное объяснение. Но меч с собой на всякий случай прихватил.
Обманчиво чистое небо успело подёрнуться белёсой дымкой, а далеко впереди, над лесом, уже просматривались очертания клубящихся туч. Но над ними пока ярко светило солнце, нагревая воздух до удушающей духоты. Мельница и в самом деле расположилась недалеко — едва ли четверть часа ходьбы — и просматривалась с любого конца деревни. А едва они вышли за ворота, как ступили в высокое море хлебных полей. Колосья доставали почти до пояса и щекотали руки, ведь как таковой тропки к мельнице не вело. Возможно, когда-то давно она и была, но сейчас заросла злаками, травой да васильками, словно бы отражавшими синеву неба. Иногда из-под ног вспархивали воробьи, и Брослав ворчал на них себе под нос.
