- А ведь они совсем не за этим золотом гнались, – Бёрнхем, затратив на привале не меньше двух часов на вычитывание похищенных из кабинета директора документов, обвел друзей победоносным взглядом. – Этот фургончик для них мелочь, тьфу! Он не единственный такой. И в этих бумагах, – Фрэнк потряс стопкой зажатых в кулаке листов, – сведения не только об отдельных фургонах, а и о целых караванах. И в связи с этим, друзья мои, есть разговор...
25 марта 1900 года. Мафекинг. Полевой госпиталь петербургской Крестовоздвиженской общины.
Из дневника Олега Строкина * (Лев Троцкий).
Как мне надоел вечный шорох ветра по брезенту палатки. Вот уже две недели, как я валяюсь в госпитале, и с каждым днем это бесконечное шебуршание раздражает всё больше. И ладно, если бы ветер просто развлекался, так он еще и нашептывает постоянно. Все шепчет и шепчет... Сволочь.
Нам не дано...
Какие расхожие строки, можно сказать – брэнд. И если процитировать их моим современникам палитра ответов будет весьма разнообразна...
Вот только кто они – мои современники? Те, кто остался там, в двадцать первом веке? Или те, кто здесь и сейчас радуется последним дням девятнадцатого? Самое смешное, что я и сам не знаю, кто они – мои современники... Да что тут речь о посторонних вести, если я даже толком не знаю, кто же я сам: Олег (да! Именно – Олег! Рискни кто-нибудь сейчас бросить мне это паскудное – “Алик”, схлопочет в табло без разговоров) Строкин? Александр Лопатин? Лев Троцкий? Кто я!? Кто?! Не знаю. А все потому, что: “Нам не дано...”
И даже не очень ясно, чего ж мне не дано: знать, чем наше слово отзовется, или чему ж так радуется ветер? Хотя какая разница? Один чёрт, не знаю ни того, ни этого. Хотя нет, про слово знаю. Если верить (а как тут не верить, если так говорят все вокруг?) Всеславу Романовичу, то мое слово отозвалось, да так, что англичанам икается до сих пор. Мафекинг пал. Что ж, у британцев был выбор и они его сделали. А мы?
А мы, как и как и прежде, всегда и всё выбираем сами... Кто во что горазд и кто что может: кто шпагу для дуэли, меч для битвы, кто – уютный дом своей семье... Причем, последнее с каждым последующим годом, каждого последующего века, отдавая предпочтение комфорту, выбираем всё чаще и чаще. Тенденция, однако. Дуэли, блин, уже не в моде. Это на битвы спрос не спадёт до скончания времен, а дуэли, честь, – кому оно надо? В маркетинговой сетке двадцать первого века этот товар явно не ходовой. Весь предлагаемый ассортимент возможностей изрядно ограничен минимумом раскрученных брэндов. И из этой невеликой кучки каждый выбирает для себя уже не то, о чём мечтал, а то, что предложили. Или навязали. Но все же этот среднестатистический каждый берет, что дают, и радуется. Реализует, так сказать, право на выбор.
А я? Был ли у меня выбор, когда я попал сюда? Если навскидку – не было. Неизвестно, кто, как, зачем и почему просто взял меня за шкирку, сунул в век девятнадцатый и даже не поинтересовался для приличия, а хотел ли я сюда? Хотя кто и когда интересовался моими желаниями?..
А если не навскидку, а чуток подумать? Кому я был нужен там, в двадцать первом? И что меня ждало в финале? Перспектива стать учителем года? Ага, аж два раза. Скорее, не общепризнанным гуру, а тихим запойным алкоголиком, без семьи и без друзей. И зеленые чёртики в собутыльниках. И никаких желаний, кроме мечты о пиве в холодильнике похмельным утром.
А вообще – чего я хотел и хотел ли вообще? Счастья? Конечно! Кто ж его не хочет? Это ж – всемирный брэнд, раскрученный круче всех остальных. А уж как я его тогда жаждал! Именно так: не просто хотел – вожделел. Только вот, оказывается, разное оно бывает – счастье. И восторг от того, что просидев все выходные за компом, я прошел на фиг знает какой уровень очередной игрушки, оказывается, разительно отличается от счастья прибыть на край пустыни и увидеть небритую морду Корено. Да фиг, с ним с Колькой! Прожив суммарно почти полвека (это если учитывать срок моей жизни и моего реципиента), я вдруг узнал что, напившись из полувысохшей лужи после дневного перехода, тоже можно быть счастливым.
Покоя? Наверное, да. Тогда, в бытность мою учителем, мне его хотелось постоянно. Чтоб никто меня не трогал: ни дотошная завуч Алевтина Семеновна, ни отмороженные на всю голову детки, ни, тьфу-тьфу-тьфу! родной коллектив. Сплюнуть еще три раза, чтоб во сне не привиделся. Сейчас я тоже хочу покоя, но другого – настоящего. Того умиротворения, что накрыло меня, когда я отлеживался в землянке после первого боя (если, конечно, нашу эскападу с кражей бронепоезда можно назвать боем), а еще лучше – после первого концерта. Даже не здесь, под Мафекингом, а еще тогда – для матросов на “Одиссее”. Именно тогда мне в первый раз пришла мысль, что даже в столь нелюбимой мною попсе (хотя, если честно, я и рок недолюбливаю) есть над чем подумать. И первое, что я вспомнил – что лестницу в небеса ты выбираешь сам. Правда, что делать с той лестницей, когда выбор сделан и тяжеленную дуру тебе торжественно вручили перед строем, не придумал до сих пор. И в самом деле – что делать с лестницей в небеса? Доползти до облаков и постучаться в небесные двери? Благодарю покорно, я уже пробовал – мне не понравилось.
Английский снаряд, как средство транспортировки по маршруту: помост-кусты, вызвал у меня полное отвращение вплоть до рвоты, головной боли и прочих радостей, указывающих на контузию и сотрясение головного мозга. Единственная радость от всего этого, уверенность, в том что мозги еще есть. Правда, наличие мозгов и их работоспособность, заслуга, отнюдь, не моя – Максимины. Вон, кстати, и она – мелькнула в разрезе шатра и пропала.
И что интересно, ведь пока она шляпе ходила и умывалась изредка, я даже подумать не мог, что мой бравый барабанщик – девчонка... ну, то есть девушка. Нельзя не заметить, – довольно симпатичная, вполне в моем вкусе. Можно было бы за ней приударить, но страшно. И вовсе не потому что отошьет. Эта шустрая красотка, стреляя глазками, валит поклонников наповал вернее, чем Кос Ван Зеланд англичан из своего пулемета. А я-то считал, что местные женщины – существа дикие и неразговорчивые. Дезинформация, однако. Хотя, если сравнить их с гламурными дивами двадцать первого – так оно и есть. Так что дело не в боязни отказа, вовсе нет. Просто наша Максимина, помимо выгодно подчеркнутых простеньким платьем достоинств, имеет еще папашу и шестерых братьев. И вся это ватага где-то с недельку назад нагрянула проведать родственницу. Гремя ружьями и подозрительно поводя бородищами по сторонам по каждому поводу и без оного.
Не знаю, кто и чего им наговорил, но эта тяжеловооруженная толпа и меня навестила. Чем бы всё кончилось – не известно. Слава Богу, что вслед за этой бандой, звонко стуча костылями по утоптанному вельду (тоже мне – Серебряное Копытце!) припрыгал Барт, он в соседней палатке дырки в шкуре залечивает. Наш бравый бур, наплевав на капральские нашивки на рукаве у старика, жестко и очень внушительно разъяснил всем и каждому, кто я такой и почему ко мне такое повышенное внимание.
Надо сказать, политинформацию он очень вовремя провел: едва ввалившись в мою палатку, Максиминова семейка начала очень недружелюбно на меня косится, а самый младший (очень, кстати на сестренку похож) даже затвором щелкнул. После трогательного Ван Бателаановского спича их поведение разительно изменилось: папаша долго тряс мне руку, братья, выказывая восхищение, по очереди восторженно лупили меня своими лапищами по плечам, а после, шушукаясь в углу палатки, стоили какие-то явно далеко идущие и как бы не матримониальные планы. Теперь госпиталь обеспечен ежедневными поставками свежей дичи, а я – столь же регулярным закидыванием удочек про пирок и свадебку... Пока – намеками, но это ж только пока...
Устав ломать голову в одиночестве, я свои сомнения и страхи Барту вывалил. Мол, на кой черт такому представительному семейству (а Максиминов папаша куда как не бедный дядька!) такой замухрышистый родственник? Тот глянул на меня удивленно, раскурил свою коптильню (блин! Всю палатку табачищем провонял!) и пальцем своим корявым в грудь мне ка-а-к ткнет! Прям в тот орден, коим меня днём раньше наградили. Подождал, пока я от боли охать перестану и поясняет: мол, я теперь на обе республики певец наипервейший, не много не мало, а Золотой Голос Трансвааля (тоже, блин, сделали из меня Баскова местного разлива), и такой награды, как у меня, больше ни у кого и нету...
Орден и вправду хорош: поверх красного эмалевого крестика – золотой, замкнутый в кольцо венок с восемью пирамидками, а внутри венка – кораблик. Красиво! Мне эту награду Де Ветт лично на грудь вешал! Я этим орденом долго гордился... дня так три или четыре. Потом увидел Максимину. Тоже с наградой, но с другой. Простенькая с виду медаль, на аверсе какой-то ангел какой-то режик держит, но! носится эта медалька на георгиевской ленте, называется медаль Архангела Михаила и статус у нее один в один как в царской (тьфу ты, черт, а сейчас-то какая же?) России у Георгиевского Креста. Де Ветт, оказывается, нас в один день награждал. Только Максимину – за то что она под пулеметами встать не побоялась и людей в атаку поднимала – перед всем госпиталем, а меня – персонально, в палатке. Как мне тогда казалось – от излишнего почета, теперь кажется, – из уважения. Чтоб лишний раз не позорить. Правильно, тут от стыда сгореть можно: девчонке – боевую медаль за подвиги, а мужику – гражданский орден за песенки...
