Встали да пошли. Сухан со своей рогатиной, двумя топорами за поясом и пуком сулиц за спиной, я - со своим железом. Ещё и сена охапку подхватил. Точно: мало у них сена, разбойнички, что возьмёшь - не запасли. Овса-то они, видать, награбили, а вот сена... ворьё. Не хозяева.
У баньки над крылечком крыша двускатная, понизу резьба пущена... Кто-то, видать, жить в усадьбе собирался, красоту наводил. Дверь на крючок, ножичек в рукояточку для крепости, охапку сена под дверь. "Зиппой" моей чик-чирик...
"Гори, сияй
Им всем... звезда".
Сырое сено разгоралось плохо, медленно, изнутри были слышны мужские голоса. Там, вроде, и вправду решили помыться: о портянках ругались. Потом пошёл дым, начался ор, стали дёргать дверь. Чьи-то бородатые морды принялись орать в душники. Дверь - одна, душники - маленькие, потолки - здешние. Я уже рассказывал: пол-бревна с земляной засыпкой. Когда доску уже загоревшейся двери вынесли изнутри топором, Сухан вогнал в открывшуюся щель свою сулицу. Потом вторую. Ору всё больше, пламя уже внутри пляшет.
Из соседнего строения выскочило четверо мужиков с криком: "Пожар! Горим!". Пробежали почти рядом - я у дальнего от крыльца баньки угла стою - контролирую боковую и тыльную стены. Темно, неподвижен, снегом заметён, как столб деревянный. Двое кинулись к стене бани, начали снегом закидывать.
В спины, с пяти-шести шагов... сквозь натянувшиеся рубахи... как на уроке - заднему-переднему... "мои швырки" легли обоим под левые лопатки.
Вторая пара добежала до горящего крыльца, увидела Сухана с топорами в руках и - назад. Крик уже другой: "Режут! Убивают!". Орут, бегут, головы назад вывернуты. Ещё два швырка. Правда, не так эффективно: в грудь и в живот. Один завалился, второй пытался ещё идти. Я уж ещё один, последний ножик достал. Тут меня резко схватили сзади за горло, сильно ударили в грудь напротив сердца, отшвырнули в сторону, в снег.
Снег сразу залепил лицо, а над головой я услышал едва сдерживаемое рычание, насыщенное нецензурщиной. Факеншит, больно-то как! Аж дыханье перехватило, будто в сердце - нож острый. Не "будто" - ножом булатным и били. Только у меня под кафтаном самодельный панцирь "из-под паровичка". Его привычным ударом не прошибёшь. Поэтому я хоть и битый, но целый.
"В снег упал я и лежу
Во все стороны гляжу.
Туда - глядь, сюда - глядь.
Меня некому поднять".
"Глядь" - не получается, гляделки снегом залепило. Но можно же и послушать. "Диалоги" - не обязательно на древнегреческом.
"Ведь может собственных Платонов
И быстрых разумом Невтонов
Российская земля рождать".
Понятно, что такие... урождённые - общаются не на греческом койне, а на русском наддиалектном. Он же - матерный:
-- Ты! Пи...бол! М...дак! Кого привёз, старый хрен?! Княжьих потьмушников?!
-- Не! Не может такого быть! Я ж ихнюю кису с серебром видал! Не они ж ко мне пришли - я ж к ним сам. Не... И не похожи. Немой да отрок плешивый... Не бывало такого некогда!
-- А кто ж это?! Гля, они ж так всю ватагу положат! Дурень старый...
-- Яр! Ярёма! Он шевелится!
-- Чего! Да я таким ударом дебелых мужей в бронях...
Я и вправду перевернулся на спину и выковыривал снег из прорези своего "бронированного никаба".
В нескольких шагах от меня стояли две фигуры. Один, здоровый мужичина, убиравший в ножны "нож булатный" и потянувший с другой стороны пояса саблю, неотрывно смотрел в сторону Сухана, подсвеченного пожаром. Вторая фигурка была значительно меньше. "Гномик"! Наш попутчик, "гномик" из Зубца!
В это мгновение раздался громкий треск, кусок щепяной крыши на бане приподнялся, немножко похлопал, с противным скрипом поехал и свалился вниз. А из дырки высунулась по пояс чья-то фигура. Лихорадочно хватаясь за окружающие куски щепы, которые немедленно отваливались, фигура пыталась выбраться из дырки. Сухан, услышав вопли поджариваемого снизу крышелаза, сдвинулся на пяток шагов, подкинул на руке очередную сулицу и вогнал бедолаге в грудь. Беглец откинулся на крыше, растопырившись, вцепившись руками в последней, предсмертной судороге в окружающую щепу.
Здоровенный мужик с саблей, предводитель разбойников Ярёма Зуб? - снова взвыл по-звериному, крутанулся на месте, выдергивая из ножен саблю, и в два прыжка подскочил ко мне - я был ближе и вполне подходил для быстрого мышечного удовлетворения охвативших его желаний.
Я не виноват - он сам пришёл.
Я уже объяснял: у меня есть некоторые... странности. Поскольку они есть, и я о них знаю, то стараюсь развивать к своей пользе. Ну, если оно есть, то надо ж использовать! По Беллману: "Не знаю, как ты вляпался в это дерьмо, но если дальше...". Вот я и стараюсь. Чтобы... хоть дальше...
Если вы лежите навзничь, и на вас кидается здоровенный взбешённый псих с острым и длинномерным в руках, то нормальный человек орёт, машет руками и ногами, пытается отползти. На спине. Такой... "краб перевернутый". Самые смелые и решительные перекатываются на бок и убегают вдаль на четвереньках. А я катанулся вперёд. Навстречу. Просто я так постоянно на тренировках "катался", для меня так - нормально. Одновременно выдёргивая свои заспинные "огрызки", подгибая ноги, перетекая в сидячую позу. Удар сабли Ярёмы был направлен сверху мне в голову. Над которой сабелька и остановилась. В скрещении моих мечей.
Он... замолк. То - рычал и матерился, а то - раз... и тишина. Он сильнее меня. И бил сверху. Но, знаете ли, эти "рога" на перекрестье... они так... переплетаются? Зажали, понимаете, сабельный клинок, опёрлись на мисюрку и не отпускают. Ярёма нажал ещё. Но сабля легла верхней третью, кончиком - не продавить. Тогда он сделал ещё шаг, чтобы выдернуть своё оружие вверх из моего захвата. И едва я почувствовал... не понял - только почувствовал, что сабля уходит, как выдернул свой левый клинок. Два быстрых движения: резко вниз, резко вверх.
Если бы он не сделал вот этого последнего шага - я бы не дотянулся. А так... как так и надо. "Огрызок" вошёл ему под кафтан в паховую область с едва уловимым скрипом. По самою рукоять.
-- Иий...
Он согнулся, левой рукой инстинктивно прижал полой кафтана мою руку с рукояткой меча. Правая потянула на себя саблю. Та, потеряв силу, соскочила с "рогов" второго огрызка, проехалась по мисюрке, по плечу, по груди, разрезая ткань кафтана. Позволяя увидеть мелкие плоские колечки моего панциря.
Я, конечно, псих, но не озаботиться в дорогу удобной одеждой... Удобной в смысле сохранения моей жизни.
-- А-а-а! Убил! Змий! Душегуб!
Вторая фигурка заорала и кинулась на меня с ножиком. Ярёма, до того стоявший с выпученными глазами и прижатыми к причинному месту руками как-то удивлённо мявкнул и рухнул на спину. Прямо под ноги своему подельнику-наводчику. Тот обхватил шиша за голову, начал выть и причитать:
-- Ярчик! Ярёмушка! Миленький! Родненький! Болит? Где болит? Вот мы сейчас...
Причитания быстро смолкли: удар остриём "огрызка" в затылок "гномика" избавил от этого жужжания. И - от самого... "жужжальника". Хороший же нам "гномик" попался! Чего мне только судьба не посылает. А уж в дороге... "Сегодня господь послал Ванечьке на ужин...". Кстати, можно бы и покушать.
В этот момент от бани донёсся сильный треск. Что-то там проваливалось внутрь - из душников полетели искры, вытянулся мощный язык пламени. Странно - криков слышно не было. Через несколько секунд повторный обвал - крыша пошла, стропила прогорели. Мелькнула растопыренная тень мёртвого бедняги, застрявшего в дырке на крыше с сухановой сулицей в груди.
Сухан удовлетворённо слушал рёв пламени в горящем срубе, а я пошёл дорезать оставшихся и искать ответы.
Поговорить - не с кем. Вру: тот чудак, который получил от меня ножик в грудь, всё-таки ответил на волнующий меня вопрос:
-- Сколько народу было в усадьбе?
-- Два десятка душ. Восьмеро - в бане, шестеро - в слугах, Ярёма да старичок.
-- Хм... А ещё четверо?
Тут он помер. Сердце не выдержало. Когда в ляжку втыкают финский нож и начинают его проворачивать... не всякое сердце выдерживает.
Где ещё четверо - непонятно. А надо найти. Во избежание...
Падает снег, закручивает ветер, стемнело. Я уже ограды вокруг усадьбы совсем не вижу. Может, на слух?
Стандартный вопрос Сухану:
-- Ты людей слышишь?
ответа не дал. Снег глушит звуки, ветер - забивает. Придётся пройтись по домишкам, рискуя нарваться на... на неожиданности. Вдруг Сухан, медленно поворачивающийся на месте, много медленнее, чем антенна на Clam Shell, выдал:
-- Там. Лошади. Ходят.
Чего это? Мой зомбяк последних мозгов лишился? Я ж его про людей спрашивал... Я спросил о людях, а он ответил про лошадей - непорядок. Стоп! Непорядок у меня в голове!
"Ой, при лужку, при лужке,
При широком поле,
При знакомом табуне
Конь гулял на воле".
Кони гуляют на воле, а привязанные лошади без человека не ходят. Переступают, топчутся... Звук другой. Не уверен, что коллеги-попаданцы это различают, но после тех месяцев, когда Чарджи объезжал меня Гнедком... или наоборот? Чарджи по звуку скока - кобылу от мерина отличает. Степняки, дикие люди - что возьмёшь. Я так пока не могу.
