Вьётся дорога длинная,
Здравствуй, земля целинная!
Здравствуй, простор широкий!
Весну и молодость встречать вдвоём!
Эта песня была куда веселей, и её пела даже Олечка. Правда Ивану было непонятно, откуда в степи, где, вроде бы, кроме просторов ничего не должно быть, лес, но это было совсем не важно: песня поднимала настроение. Вид из окна автомобиля говорил о том, что вокруг много пустующих, невозделанных полей, - теперь, когда техника хлынула на целину, добиться чего-нибудь для себя стало сложнее. По слухам из района, этой осенью МТС прикрывают, и Иван уже подумывал о новом месте работы.
Потом Паша запела свою любимую - «Рушник», на украинском языке: «Ридна маты моя, ты ночей не доспала.» Она пела её высоким голосом, остальным к ней трудно было подладиться, и они замолкали, вслушиваясь в чистый голос, певший о любви к матери.
Родной дом показался Ивану высохшим, осевшим в землю, он с грустью смотрел на село, в котором провёл детство, юность и в котором с тех пор ничего не изменилось. Так же лыс и неприветлив был бугор с кладбищем за больницей, та же церковь и тот же одинокий клён-бобыль рядом с ней. Вот здесь стояли когда- то сгоревшие дом и амбары купца Скоргина и его сыновей, принявших мученическую смерть от рук банды Крюкова.
Отец постарел и сильно сдал. Шить он ничего уже не мог из-за катаракты, но старался что-то делать по хозяйству. Опираясь на палочку, он отвёл Ивана в сторонку во дворе и, глядя снизу вверх на сына, спросил:
- Ваня, ты в Бога-то веруешь?
Он уже забыл, что его сын член партии, что никогда не ходит в церковь...
- Верую папа, верую! - сказал Марчуков, чтобы не обижать отца.
Мама как-то исхудала, ссохлась, но по-прежнему хлопотала возле печи с ухватами.
Лёня взял в жёны местную крестьянку, необразованную, шумную и не совсем опрятную. «А зачем мне городская жена? У меня, видел, цветов сколько? Мне помощница нужна!»
Пока женщины готовили обед, Иван с Лёней сели играть в шахматы. Лёня выиграл, довольно смеялся, обнажая свои белые зубы.
Иван смотрел на его могучий торс, крутой выразительный лоб и думал: как щедро наградила природа его брата и умом, и здоровьем! Может, и неплохо, что живёт со стареющими родителями, но как же он сам, неужели доволен?
- Лёнь, ты же почти закончил академию, у тебя же голова - кладезь. Ты прирождённый руководитель!
- Оставь, Ваня! Сыт по горло! Здесь - мои цветы, и упрятать меня в психушку за то, что я их продаю, нет никакого смысла!
В Новохопёрске они нашли домик Ивана Степановича. Жил он один - бывший есаул войска Донского, бывший лесник Телермановского лесничества, а теперь пенсионер. Расплакался, увидев подросших внуков.
Он достал бутылку водки и разлил её в три стакана - Ивану, водителю Николаю и себе. Паша накрывала на стол:
- Папа, зачем же? Водитель не пьёт, он за рулём. да и Вам, может, многовато будет?
- Не много, дочка, в самый раз! Рази ж часто такое бываить? И-и-и-х! Ну, будем!
Опрокинув стакан, Степанович с сожалением глянул на непьющих мужчин, потом посмотрел на внука:
- Что ноне за мужик пошёл? А, Санька? Ты как в школе-то учишься, хорошо? Вот и невеста наша Оля подрастает. ишо недавно ей кроватку мастырил! А у меня вторая жёнка умерла, а третью я сам выгнал!
- Папа, может, к нам переедешь? Иван тебе найдёт отдельное жилище, и будешь ты рядышком!
- Пашуня! Вы сами-то как голь перекатная - с места на место. Так и меня буи- те за собой таскать? Нет уж, я здесь привык! Здесь и помру.
Когда уезжали, Степаныч заплакал. Паша прижала его тяжёлые узловатые руки к своим щекам и заплакала сама. Она долго смотрела в окошко машины, как стоит он у калитки, припав на простреленную ногу. Сколько ему ещё осталось?
* * *
- Розенфильда, каждый день ты не в настроении, даже поговорить не хочешь!
- Откуда взяться этому настроению? Нам опять грозит переезд, на этот раз, надо думать, в Анну, в районный центр. Только привыкнешь, обживёшься по- человечески - и снова в дорогу. И везде - по три года!
- Да, а места здесь какие, на Битюге! Евсигнеев приезжал вместе со всем своим семейством, наглядеться не мог. Ты тогда оставалась с Олей, она приболела. Мы ездили на любимое место. У Евсигнеева - две дочери: Тоня, младшая, и Сима - её назвали так в честь матери - постарше. Ничего, миленькие, особенно Тонечка. Борька фотографировался с ними на фоне речного затона, деревьев - встал посередине и обнял обеих за плечи, наш жених двенадцатилетний! А эти - «колобки николаевские» - так и вьются возле Борьки, а меня вроде и не замечают! Николай, отец сестрёнок этих, с улыбочкой: «Выбирай, Борька, и враз обженим!» Даже свой китель не снял, только расстегнулся. И смолит одну папиросу за другой. Что ты скажешь - секретарь! Собрался уезжать в Усмань «первым». А Марчукова сватал в Анну, в сельхозуправление, начальником агрономического отдела. Говорит: «Давай, Ваня, пока я здесь, а то потом неизвестно куда засунут!» А что Ивану остаётся делать? Поднимать очередное хозяйство?
- Да нет. Ему пришло время где-то осесть! И Паша ему тихонечко вопрос подкидывает: «А у нас когда-нибудь свой дом будет?». Мальчишке тоже школу менять. Кажется, он привык здесь.
- Ещё бы! Всё пыталась тебе рассказать, да тебе всё недосуг!
- А что стряслось?
- Как же, у нашего мальчика - первая любовь! Лидочка Бассардинская - первая красавица в классе, дочь комбайнёра.
- Что ты говоришь! И давно это у него?
- С майского утренника, когда они вместе должны были читать стихотворение. По сценарию, ещё на репетиции, он должен был взять её руку в свою. Боже! Что с ним творилось! Все мои средства памяти зашкалило от биотоков! Я записала невероятную по всем параметрам диаграмму! Так что наш шеф останется доволен - его тайна прикосновения расцвела здесь кустом алых роз, осталось только наблюдать за развитием.
- И ты до сих пор молчала?
- Я пыталась понять, случайный это всплеск или устойчивое чувство, иначе ты опять стала бы смеяться надо мной.
- Ну и как?
- Через неделю Варвара Ильинична, их учительница литературы, повела класс на экскурсию по окрестностям, чтобы дети затем описали это в сочинении. Она их вывела на обрыв - ты знаешь, он начинается за школой, - покрытый мелколесьем склон уходит вниз, к широкой пойме когда-то могучей реки, вдалеке виден изгиб Битюга, деревеньки. Картина - потрясающая!
- Да, ну и что с этого?
- А то, что тебе не вредно было бы почитать, что написал в сочинении двенадцатилетний паренёк! К описанию вида с обрыва он присовокупил: «Смотришь в эту даль - и хочется поднять руки и полететь над этой землёй, деревьями и реками. хочется обнять всю эту землю! И почему я не птица?» Каково тебе? Теперь тайна Создателя ощущается во всех его движениях, хотя сам он не понимает, что с ним происходит. Мальчишка носит чувство к этой девчонке в своих глубинах, но подойти и предложить дружбу не решается, и только его взгляды выдают первое помешательство, и он не знает, что с ним делать .
- Гм. А в рукоблудии он не замечен?
- Да уж лучше бы был замечен! С древности все мальчишки грешили этим, но в Советии это считается пороком и всячески клеймится педагогикой. Когда у нашего героя начинают чесаться определённые места, Паша, проходя мимо, с подозрением поглядывает на сына и говорит ему: «Санька! Убери руки!» Она хочет, чтобы он у неё вырос беспорочным созданием, и это никак не вяжется с конструкцией «тайны» нашего Создателя.
- По-моему, он характером - точная копия своего отца! Женщина в его жизни станет лабиринтом с тысячью тупиков.
* * *
Стылый сумрак. Родина у дома
Бесприютно спит на сквозняке...
Сирая Родина! Божия светы!
Так покалечено - неизлечимо
Нам и нести этот холод в спине.
Сирая Родина шествует мимо
И оттого-то дороже вдвойне.
Анатолий Аврутин
Перед отъездом Иван зашёл попрощаться к директору школы. Три года прошли в Курлаке незаметно, и смена руководства на селе, как водится, происходит осенью, когда заканчиваются все полевые работы. Новую реорганизацию села доверяют, как правило, новым кадрам, «чутко понимающим» политику верхов.
Когда Марчуков бывал в школе, он непременно подходил к обрыву, откуда открывался вид на десятки километров. Молча стоял здесь, вглядываясь в бесконечный равнинный ландшафт, смотрел, как блестят в лучах солнца изгибы реки.
В этот раз шёл мелкий осенний дождь, низкие облака жались к деревьям, было ветрено, и вряд ли что можно было разглядеть дальше сотни метров.
Но Иван всё-таки пошёл к обрыву, минуту постоял, глядя на тропинку, убегающую среди кустов орешника: равнина была закрыта облачностью, жёлтую листву мёл под ногами порывистый ветер .
Не было видно той земли, на которую он так любил смотреть. В хорошую погоду его глаза жадно припадали к этой прекрасной равнине, и у самого горизонта, где-то там, далеко, если не переставая идти к цели, казалось, могли сбыться его устремления. Но сегодня в голову приходили мысли сродни этой тяжёлой облачности, закрывающей даль от взгляда.
