неспособны.
– Гемон, – обратился он помощнику. – Запиши: нужно прислать в Анфею хлеба и соли. Сомневаюсь, что местным в этом году удалось наполнить амбары.
– Наши запасы в этом году тоже оставляют желать лучшего, – заметил Гемон, корябая что-то на восковой дощечке.
– Потом посчитаем, сколько можно отправить, – сказал Иреон, трогая поводья. – Мы взяли неплохую добычу в Ликадии.
Быстрым шагом, отряд продолжил путь.
Первые всадники въехали на рыночную площадь и остолбенели. Даже бывалые воины менялись в лице, цветом лица соперничая с белизной собственных одежд. Лишь немногие – в их числе и Ирэйна – сумели сохранить хотя бы видимость хладнокровия. Один из молодых членов братства не сдержался и, свесившись с коня, опустошил желудок прямо на мостовую. Иреон отметил про себя, что за недостойную слабость нужно будет наложить взыскание, но не слишком суровое. Представшее их взорам зрелище могло бы поколебать и иного бессмертного.
Квадратный дощатый помост, некогда предназначенный для ораторов и судей, увенчивало нечто вроде рамы для просушки белья. Четыре столба, соединённые поперечными балками, а на балках – подвешенные за ноги люди. Бывшие люди. Три десятка человек, изувеченные до неузнаваемости, жуткими, напоминающими колбасные, связками висели с трёх сторон помоста. На четвёртой помещались всего двое, но стоившие всех остальных – их кожи, содранные цельным куском, висели рядом, ещё более усиливая сходство сооружения с бельевой сушилкой. В этих двух истерзанных кусках мяса с трудом можно было угадать людей, не говоря уж о том, чтобы понять, кем они были раньше, но этого и не требовалось. Над освежёванными телами висели грубо намалёванные таблички: «Силан, сын Гария – предатель народа Анфеи», «Харидем, сын Демода – предатель народа Анфеи».
С неба медленно и печально падал снег.
– …а я вам говорю, граждане, каждый, кому дороги демократия и свободная жизнь, обязан написать на листе имя Исократа и никакое другое! Этот человек презирает народ Эфера! Или вы все не были свидетелями того, как наплевал он на решения народного собрания и приветствовал осуждённых преступников?! А не он ли отказался выставить угодное народу решение на голосование, как его о том ни просили?! Не он ли требовал казни любезного эфериянам Гигия, покорителя Пелии, думая не об Эфере, а лишь о своей славе да о любовном соперничестве?! Говорю вам, граждане, он смотрит на нас свысока! Ему наплевать на нас! Всегда было наплевать, а теперь победы совсем вскружили ему голову! Даже средства, собраные с союзников, он призывает потратить не на флот, залог нашей мощи, а на новых пельтастов и гоплитов, сборы же на вооружение флота не проводить совсем, мол он и так велик! Знаете, эферияне, зачем ему это нужно?! Хочет избавить от расходов своих приятелей-богатеев, ибо хоть и родом он из Технетрима, а держит себя так, словно с Эрейского холма! Долой Исократа! Не жить в Эфере тому, кто не желает служить народу!
Голос молодого человека, витийствовавшего на высокой тумбе, отличался необычайной зычностью. Парню определённо следовало подумать о работе рыночного зазывалы. Люди относились по-разному: кто равнодушно шёл мимо, кто согласно кивал, кто гневался, но слышались и крики: «Клеветник!», «Долой!», «Заткни пасть!». Мнения на пахнущей свежевыпеченным хлебом площади у храма Алейхэ-сноповязательницы разделились почти поровну. Кое-кто бранился, а к иным уже проталкивались следящие за порядком рабы, дабы не допустить драки. Смешавшись с толпой, Исократ с мрачной усмешкой наблюдал за происходящим.
– Да как ты смеешь клеветать на Исократа, негодяй?! – коренастый здоровяк в рабочем экзомисе подскочил к оратору, стиснув пудовые кулаки. – Как ты смеешь клеветать на того, кто сенхейцев раздолбал так, что до сих пор, наверное, бегут?! Мой брат был в ополчении, он так и говорит: без Исократа, мол, ноги бы не унесли! Может тебя самого сенхейцы подкупили, а?! Слезай оттуда, урод, а не то сами снимем!
В подтверждение своей угрозы здоровяк схватил испуганного оратора за подол хитона и потянул. Кто-то попытался ему помешать, и у тумбы завязалась безобразная свалка, еле растащеная рабами-блюстителями. Едва все успокоились, на тумбу влез суетливый толстячок, нервно перебирающий руками край своего небрежно скошенного набок шерстяного плаща. Этот человек был так возбуждён, что, казалось, ни мгновения не может устоять на месте.
– Я вот что вам скажу, граждане, – визгливо, едва не срываясь на крик, начал он. – Я, значит, торговец, Гелоний, все зерноторговцы меня знают, да. Зерно возили, и я, и дед мой, и отец, и брат. Людей кормим, значит, ну и себе на жизнь хватает – честное дело! А теперь что? Пять кораблей у меня было, да. Хороших, добрых, и на двести медимнов, и на четыреста, а один – аж на шестьсот! Вложились, как положено, к урожаю, да. Пошли в Спулонию, думали, закупимся, в зиму продадим, нам и барыш. Знаете, где кораблики мои? Два тут, в Эфере, два в Спулонии, а самый лучший, на шестьсот медимнов… – голос торговца дрогнул, казалось, он вот-вот заплачет. – На дне моя «Красотка»! – взвизгнул он так, что кое-кто в толпе даже испуганно вздрогнул. – Потопили сенхейцы! Весь товар сняли, а «Красотку» подпалили! Всё море кишит пиратами! Торговцы стонут, моряки стонут, зерна в городе не хватает, а этот дурак хисский, Ликомах, только глазами лупает, пока мы, честные люди, убытки несём! «Ветреница» и «Куропатка» мои у верренов так и застряли, «Удача» и «Фиалка» до Эфера доползли, да вот только груз весь выбросить пришлось, иначе от сенхейца бы не ушли. Всё, без барыша в этом году торговец Гелоний, в одних убытках, да и у других дела не лучше. Ладно, ужмёмся, продадим, призаймём, да. Весной новые корабли снарядим, а только куда их отправлять-то? Зевагету на съедение? У труса-то этого хисского за зиму ни храбрости, ни ума не прибавится! И вот, нашёлся, хвала Эйленосу-заступнику, решительный человек, который знает, что с этими погаными пиратами делать нужно! Ну, казалось бы, и вперёд, да! Сжечь к гарпиям эту самую Неару и море очистить! Народ согласен, люди согласны, так что наш «храбрый» Исократ, защитничек наш, заступничек творит? Нет бы помочь, поддержать благое дело, да. Так нет же, только мешает, да ещё и этот свой запрет накладывает, да других стратегов к тому склоняет – кто только эти запреты выдумал?! Вот что скажу я вам, граждане, гнать его, к гарпиям, вместе с его запретом поганым, да, а на его место честного
