– Я так переживаю за него, Гэбби, – сказала Кэтрин как-то утром, глядя в окно, как Доминик дает очередной разгон конюху. – Я его не узнаю.
Кэтрин рассказала Гэбби обо всем, даже о том, что случилось, когда они в последний раз занимались любовью.
– Я знакома с подобным, – потупившись, сказала Гэбби. – Так бывает, когда сознание и тело мужчины – в разладе. Тогда может даже случиться, что он не в силах исполнить… э… акт любви.
Господи, неудивительно, что он просил меня подождать, ему надо было разобраться в себе…
– Вы должны помнить, – сказала Гэбби, – что ваш супруг, хоть и лорд Грэвенвольд, но еще и цыган. Когда я работала в таверне, я много видела и знаю о цыганских представлениях о чести и о любви, и о мести тоже. Раз он поклялся, нарушить клятву для него совсем непросто. Вы должны попытаться ему помочь.
Но Кэтрин устала бороться за свое счастье. Она и так стремилась показать ему свою любовь, но когда видела, как он кричит на слуг, как он срывается по малейшему поводу, она невольно задумывалась над тем, насколько серьезна душевная травма Доминика. Тот ли это человек, за которого она выходила замуж?
– Если бы я могла с этим что-то сделать… – задумчиво произнесла Кэтрин.
Гэбби подошла ближе.
– Почему вы не расскажете ему о ребенке?
– О ребенке? – удивленно переспросила Кэтрин, – О каком ребенке?
Гэбби положила руку на живот молодой хозяйки.
– О том, что вы носите под сердцем, миледи.
– Не говори чепухи. Я не беременна.
– Разве?
– Конечно, нет. Этого быть не может.
– А когда у вас последний раз были месячные? – продолжала настаивать Гэбби. – Почему вам стали вдруг тесными платья?
У Кэтрин голова пошла кругом.
– Это невозможно. Я не могла забеременеть. Прошло несколько месяцев с тех пор, как мы… как он… И только один раз были месячные… Господи, неужели…
Кэтрин опустилась на подоконник и принялась нервно теребить край платья. В самом деле, с телом ее происходили странные изменения, которым она до сих пор не придавала значения. Чуть пополнела талия, в последнее время она стала замечать покалывание в груди. Да, Гэбби была права.
– Это правда…
– Что скажет его милость, когда узнает?
– Не представляю.
Катрин отвернулась к окну. Доминик вошел в конюшню, и через несколько мгновений выехал оттуда на своем любимом сером жеребце.
– Ребенок – это то, чего Доминик меньше всего хочет. Он не женился бы на мне, если бы знал, что я беременна от него. Он бы предпочел, чтобы я родила бастарда.
– Mon Dieu, – прошептала Гэбби.
– Представить боюсь, что он скажет, что сделает…
– Он не заставит вас избавиться от ребенка?
– Как это – избавиться? Что ты имеешь в виду?
Кэтрин опустилась на пол. Сердце ее учащенно забилось.
– Бывает, и не так уж редко, что мужчины отводят своих любовниц к женщине, которая может… э… избавить от непредвиденного…
Непредвиденное… так, кажется, как-то раз сказал об этом Доминик. Кэтрин невольно прижала ладони к животу, инстинктивно стремясь защитить свое дитя. В первый раз материнское чувство заговорило в ней, и оно оказалось щемящим и сладким.
– Этот ребенок не только его, но и мой! – сказала Кэтрин. – Я люблю детей, а этого буду любить особенно.
Гэбби накрыла своей рукой руку Кэтрин.
– Вы будете не первой женщиной, которую к этому принуждают.
– Что! Он… он не посмеет!
Но, вспомнив о новом, чужом и угрюмом человеке, каким стал в последнее время Доминик, Кэтрин засомневалась.
– Я должна уехать. Мне надо все обдумать.
– Вы поедете к дяде?
– Нет, – сказала Кэтрин, отвернувшись от окна. – Мне нужна поддержка женщины. Я поеду в Лондон, к Амелии. Лондон ближе… и мне хочется иметь рядом подругу.
– Я поеду с вами.
– Конечно.
Кэтрин вытащила из шкафа саквояж.
– Доминик сегодня, как всегда, вернется поздно. Мы успеем уехать.
– Вы ничего ему не скажете?
– В последнее время он ведет себя так, что я совсем не уверена, что он меня отпустит. Собери свои вещи, – по-деловому сказала Кэтрин, открывая саквояж, – и приходи ко мне. Если мы поторопимся, то успеем в Лондон до темноты.
– Oui, моя госпожа, – кивнула Гэбби и вышла.
Персиваль Нельсон тихонько прикрыл дверь в спальню маркизы. Приводя в порядок вещи молодого лорда, он невольно подслушал разговор. Старый слуга всплеснул руками. Видит Бог, его господин не чудовище! Неужто леди Кэтрин и в самом деле поверила, что его милость может желать вреда ее ребенку? Видит Бог, хозяин запрыгает от радости, когда узнает!
Персиваль засеменил вниз, очень встревоженный. У парня характер еще тот, он всегда был упрямцем, с этим ничего не поделаешь. Но, видит Бог, плохое настроение мужа еще не повод, чтобы срываться в Лондон!
Молодой господин должен уладить свои дела с женой – он сам во всем виноват. Время пройдет – и все встанет на свои места.
Персиваль медленно спускался вниз, держась за перила красного дерева. Мимо него шустрые и молодые слуги тащили хозяйкины сундуки.
Господи! Она успеет уехать, пока его милость будет далеко! Персиваль огляделся. Рассказать Блатбери? Попросить помочь? Нет, негоже распространять слухи. Чем меньше людей будут знать о том, что происходит, тем лучше. Надо полагаться только на собственные силы.
Персиваль заковылял к конюшням. Там можно найти паренька, который разыщет молодого маркиза и вернет его домой.
Тем временем Кэтрин, сказав Блатбери, что уезжает, села в карету.
– В чем дело, Персиваль?
Доминик соскочил с коня. Конюху пришлось потратить больше часа, чтобы найти Доминика. И Доминик поспешил домой. Он знал, что Персиваль без особой нужды не стал бы посылать за хозяином.
– Будет лучше, ваша милость, если мы поговорим наедине.
– Хорошо.
Доминик передал поводья конюху и пошел за стариком к дому.
– Вы захотите переодеться и перекусить, – сказал Персиваль.
В своем черном костюме, с седой шевелюрой он напоминал старого мудрого ворона.
– О чем ты? Зачем мне переодеваться? Куда ты меня собираешься отправить?
– Как куда, за вашей женой, сэр.
– Кэтрин что, уехала?
– Да, милорд. В Лондон. Понимаете ли, она боится за ребенка.
– За ребенка? Какого ребенка? Персиваль, в себе ли ты?
– За вашего ребенка, сэр. Того, что носит под сердцем.
Доминик покачал головой.
– Кэтрин не может носить моего ребенка. Мы не имели…
– И она так думала, милорд. Но похоже, вы оба ошибались.
– Что ты хочешь этим сказать? – возмутился Доминик. – Что ребенок был зачат еще до свадьбы?
Уши старика порозовели.
– Вам лучше знать, сэр. Как бы там ни было, леди носит вашего ребенка, и она вас боится. Похоже, она верит в то, что вы вообще не женились бы на ней, если бы знали. Она сказала, что вы бы предпочли, если бы она родила вам ублюдка.
У Доминика перехватило дыхание.
– О Боже!
Ведь он так давно об этом говорил! А она не забыла!
– Как ты обо всем этом узнал? Уверен, что леди Грэвенвольд тебе ничего не рассказывала.
– Я случайно слышал ее разговор с горничной, сэр.
– Значит, то, что ты говоришь, – правда?
– Да, милорд, вне всяких сомнений. Она была очень расстроена.
– Так она не хочет ребенка? – неожиданно резко спросил Доминик.
– О нет, милорд. Совсем наоборот. Она сказала, что очень хочет иметь от вас ребенка. От вас, сэр. А вы, милорд, как вы к этому относитесь?
В самом деле, что он чувствует? Вся его тревога, вся его боль – все было ради того, чтобы этого не произошло, он делал все, что в его силах, чтобы предотвратить саму возможность. Сейчас, когда все свершилось, что он чувствует?
Скворец напевал песенку. Доминик поднял голову, увидел чистое и прозрачное небо, белые облака.
Так что же он чувствует? Будто с его плеч сняли огромную тяжесть. После всех тревог, чудовищного напряжения воли – за него все решила судьба. Господь решил все за него.
В первый раз за несколько дней Доминик улыбнулся. Словно узник, лишившийся своих цепей. Как слепец, вновь обретший зрение.
Победа осталась за его отцом, по Доминика это не огорчало, Он не мог понять себя, да и не хотел.
Он чувствовал себя по-мальчишески легко и свободно. Ребенок, зачатый из его семени. У Кэтрин.
– Куда она уехала?
– К своей кузине Амелии.
Доминик похлопал Персиваля по спине.
– Спасибо тебе за все, дружище. – И пошел к дому, затем вдруг остановился и, обернувшись к слуге, крикнул: – Передай остальным, что их кошельки потяжелеют – это за то, что им пришлось вытерпеть за последние несколько дней.
– Может быть, посидеть с тобой еще?
Амелия задержалась в дверях. Ее стройный силуэт четко выделялся на фоне освещенного проема. В спальне горела только одна свеча. Часы на каминной полке пробили час.
Кэтрин, одетая в белую хлопчатобумажную ночную сорочку с длинными рукавами и глухим воротом, натянула на себя одеяло.
