– Каждый год, возвращаясь с континента, я докладывал о своих наблюдениях, касающихся перемещения войск противника.
– Так ты – шпион?
– Ну, едва ли меня можно назвать шпионом. Я сделал немного, но мне кажется, что и это пригодилось. Честно говоря, это – единственное, на что меня могли уговорить. Любой цыган отказался бы от подобного предложения. Как ты знаешь, цыгане стараются быть подальше от грызни сильных мира сего.
– Ты называешь войну грызней?
– Полагаю, все зависит от точки зрения, – усмехнулся Доминик.
Чай с пирожными они перешли пить в небольшую гостиную в конце галереи. Кэтрин заметила, что Доминику нездоровится. Он тер виски, переносицу.
– Ты не заболел, милорд? – спросила Кэтрин. Она замечала, каким голодным взглядом смотрел он на нее весь вечер, и сознание того, что он хочет ее, наполняло Кэтрин восторгом. Скоро, очень скоро он предложит ей разделить с ним постель.
– Голова гудит.
Кэтрин зашла за спинку дивана и принялась массировать Доминику затылок.
– Вы слишком напряжены, милорд, постарайтесь расслабиться, – сказала Кэтрин, осторожно разминая Доминику мышцы плеч.
Он опустил голову, затем откинулся на спинку дивана и закрыл глаза.
– Я-то знаю, что за лекарство мне поможет, – проговорил он, одарив ее таким взглядом, что любая бы на ее месте догадалась, что он имеет в виду. – Но…
– Но тебе еще нужно время, – закончила за него Кэтрин.
Доминик поймал ее руку и поднес к губам, затем повернулся к ней так, чтобы видеть ее глаза.
– Я знаю, ты меня не понимаешь, Кэтрин. Хотел бы я найти слова, чтобы объяснить тебе, что я чувствую, но не могу. Мне нужно еще время, Катрина.
Кэтрин поцеловала его в лоб.
– У нас впереди вся жизнь. По сравнению с теми годами, что мы проживем в любви, какие-то несколько дней – ничто.
Со вздохом, который был красноречивее слов, Доминик встал.
– А пока все идет no-старому, если ты не против, я пойду лягу.
– Я тоже очень устала.
Они поднялись на второй этаж. Доминик поцеловал Кэтрин, пожелал ей спокойной ночи и ушел к себе.
Кэтрин надела белую хлопковую ночную рубашку, одну из тех, которые она носила последнее время. И уже откинула одеяло, когда вдруг ей пришла мысль, что у Доминика может быть бессонница. Накинув толстый махровый халат, Кэтрин достала из маленького шкафчика снотворный порошок и постучала к Доминику. Он откликнулся, и Кэтрин вошла. Доминик лежал на громадной постели обнаженный и лишь до пояса прикрытый простыней.
На тумбочке горела свеча, и на смуглой коже его играли золотистые блики. Мускулы на его груди напряглись, когда он повернулся к ней, и у Кэтрин отчего-то забилось сердце.
– Я… Прости, что побеспокоила, но я подумала, что, может быть, тебе надо помочь уснуть.
– Иди сюда, – попросил он нежно.
Кэтрин с трудом заставила себя подойти поближе и остановилась около кровати. Доминик, прищурившись, смотрел на ее халат, на кружево ночной сорочки, выглядывающее из выреза.
– Ты променяла свой зеленый шелковый пеньюар на это? – удивленно спросил Доминик.
– Я с удовольствием надену что-то другое… как только пожелаете, милорд.
– Я с нетерпением жду дня, когда твой зеленый халатик займет свое почетное место на полу рядом с нашей кроватью.
Кэтрин облизнула пересохшие губы.
– Как твоя голова?
– Лучше, – сказал он и, закинув руки за голову, устроился поудобнее на подушках.
– Значит, снотворное тебе не понадобится?
– Ты – единственное снотворное, в котором я нуждаюсь. – Темные глаза его жадно шарили по ее телу, как будто он мог разглядеть его сквозь одежду. – Скоро тебе не понадобится рубашка, чтобы согреваться ночами.
Кэтрин покраснела и пошла к двери. Но, вдруг передумав, вернулась. Не в силах отвести взгляда от его широких плеч, мускулистых рук, узких бедер и плоского крепкого живота, она несмело спросила:
– Доминик, я вот все думаю…
– О чем, любовь моя?
– Помнишь, когда у нас это было в последний раз… Мне было так приятно. Я все думаю, мужчина тоже может получить такого рода удовольствие от женщины?
Доминик ответил не сразу. И когда он наконец заговорил, голос его звучал хрипло.
– Да, может. Но некоторые женщины находят это занятие, как бы тебе сказать, безвкусным.
У Кэтрин отчего-то вспотели ладони.
– Я думаю, милорд, что ко мне это не относится. Более того, мне кажется, что я считаю по-другому. – Кэтрин подошла к нему поближе. – …Я бы так хотела подарить тебе удовольствие. Если это тебе будет приятно…
– Ты еще спрашиваешь! Господи…
Доминик потянулся к ней, обнял, прижался губами к ее рту и поцеловал ее долгим, огненным поцелуем. Когда он отпустил ее, Кэтрин дышала так же прерывисто, как и Доминик.
Кэтрин сняла халат и повесила его на спинку стула, затем присела на кровать и осторожно приподняла простыни. Едва она коснулась его набухшего и горячего орудия любви, Доминик застонал. Склонившись над ним, она медленно и нежно стала целовать его бедра, прокладывая вверх влажную дорожку. И в первый раз у самого паха она заметила маленькую родинку в виде полумесяца.
– Что это? – спросила она, целуя метку.
– Это, любовь моя, и есть крест Эджемонтов. Вот так мой отец узнал, что я его сын. Я называю его проклятием Эджемонтов.
Кэтрин вновь склонилась над полумесяцем. Доминик вздрогнул под ее губами. Когда она обхватила своей маленькой ручкой его плоть, он привлек Кэтрин к себе и стал ласкать ей грудь. Кэтрин отстранилась,
– Я хочу, чтобы ты пообещал мне, что дашь мне сделать для тебя то, что ты делал для меня.
– А как же ты, мой котенок? Ты не дашь мне утолить твою страсть?
– Сегодня – твоя ночь, – решительно сказала Кэтрин. – Сегодня я делаю тебе подарок, я только прошу принять его.
Доминик неохотно опустил руки. Кэтрин подалась вперед. Он весь натянулся как струна, когда она, нежно целуя его, вновь сомкнула ладонь вокруг его возбужденной плоти. Уже через несколько минут он был почти на кромке страсти. Он тяжело и часто дышал, бедра его вздрагивали, голова откинулась назад. Когда Кэтрин обхватила губами то, что сжимала ее рука, сначала осторожно лаская его языком, затем, постепенно продвигая все глубже в рот, Доминик прошептал се имя.
Ощущение власти над человеком, которого любишь, оказалось по-новому, по-особому приятным. До сих пор она лишь принимала, теперь она познала счастье давать, видеть, в какое безумство приводят ее ласки, слышать частое дыхание, чувствовать, как тело покрывается испариной, но не останавливаться, уводя его все дальше и дальше…
Кэтрин знала, что он уже близок к разрядке, когда он, схватив ее за руку, прошептал:
– Кэтрин, если ты не остановишься…
– Тсс, – тихо ответила Кэтрин, склоняясь над ним ниже, волосами лаская живот. – Я делаю это и для себя тоже.
И настал миг, когда он, содрогаясь от спазмов, повторяя вновь и вновь ее имя, получил наконец долгожданную разрядку.
Когда он потянулся к ней, чтобы поцеловать, поблагодарить за то удовольствие, что она подарила ему, она лишь тихонько оттолкнула его и накрыла ладонью глаза.
– Отдохни, любовь моя. Пусть последние горести твои уйдут.
Когда она вернулась с влажной салфеткой, чтобы стереть с его тела остатки семени, Доминик уже спал. Кэтрин, улыбнувшись, укрыла его, поцеловала в губы и ушла к себе. Она засыпала с приятным сознанием того, что внесла пусть небольшую лепту в его борьбу с невидимым врагом.
Глава 23
Доминик проснулся бодрый и отдохнувший. Какое-то время он лежал неподвижно с закрытыми глазами, вспоминая прошлый вечер, вспоминая Кэтрин.
Какое он ничтожество! Рядом, в соседней комнате его ждет женщина, красота и темперамент которой сводят его с ума уже столько времени. Кэтрин спит всего лишь в нескольких шагах, и ее тело жаждет принять его, она тоже нуждается в разрядке, которую подарила ему.
Доминик думал о ее белой нежной коже, о роскошной спелой груди. Какого черта! Он больше не «проклятый цыганский ублюдок»! Он лорд, и женщина за стеной – его жена! Не просто жена – любимая женщина. Настало время назвать вещи своими именами. Надо оставить эту глупую затею! Зачем было давать клятву, которую он не в силах сдержать? Прекратить это безумие.
В душе его все сжалось. Вскочив с постели, он нагой пошел к двери, разделявшей супружеские спальни, но, взявшись за ручку, остановился. Кэтрин заслуживала большего, чем короткие утренние ласки. Пусть будет все, как положено: ужин со свечами, хорошее вино, нежные слова и долгая волшебная ночь.
Он должен позаботиться о том, чтобы все прошло, как задумано, а потом он призовет ее к себе, будет любить долго-долго, оставит в ней свое семя. Пусть оно даст росток.
На сердце отчего-то стало еще тяжелее, но Доминик приказал себе ни о чем не думать. Лицо его отражало удивительную смесь двух чувств; предвкушение наслаждения и угрюмую решимость. Сегодня он сделает ее своей женой и больше никогда не станет спать один.
