Восьмое апреля 1856 года. Бедный гостиничный номер в бельгийском городке Ostendна берегу Северного моря. Два больших саквояжа. О г а р е в сидит за столом. Перед ним открытая бутылка вина и бокал. Рядом со столом еще пара пустых бутылок. Входит Н а т а л и с сумкой в руках.
Н а т а л и. Море неспокойно, но навигация открыта.
О г а р е в. Завтра, Бог даст, пересечем пролив, доедем до Лондона и разыщем Герцена. (Выпивает.)
Н а т а л и (вынимает из сумки игрушки). Я страстно хочу видеть его детей. Они теперь совсем другие. Ведь целых восемь лет прошло. И их бедная мать была жива. Прелестная Наташа... Этой ночью мне сон приснился: Наташа, как живая, предстала передо мной. Она шла под руку с Герценом, в черной бархатной мантилье, с белой шляпой на голове. Я вышла к ним навстречу. Герцен, такой веселый, вдруг подошел и поцеловал меня. Мне стало страшно. И я проснулась.
О г а р е в. Почему же страшно?
Н а т а л и (кокетливо). Потому что тогда, восемь лет назад, мне было девятнадцать лет и я была влюблена в Герцена до безумия. Но возле стояла Наташа. И она мне также дорога была. Мы встретились в Риме. Там шла демонстрация в защиту Ломбардии. Вдруг какой-то революционер вручил мне знамя. Я несла его, держа двумя руками, и очень гордилась собой. Демонстранты кричали итальянкам, глядевшим на нас с балконов: Vieni! Raggiungici! Присоединяйтесь! И указывали на меня.
О г а р е в (улыбается). По твоим рассказам, в тот год ты полюбила меня «до безумия».
Н а т а л и. Благодари за это Герцена.
О г а р е в. Герцена?
Н а т а л и. Он тебе целые дифирамбы пел. (Пародирует.) «Огарев – истинно великая личность. Поэт. Музыкант. Гуманист. У него надо учиться благородной широте и грации». (Смеется.) Я любила и тебя, и Герцена, и его жену – всех троих равно и глубоко и очень страдала от этого. Мой юный ум не мог постичь этой тройной любви. Потом я вернулась домой и сделала выбор. (Целует его.) Огарев, ты не боишься, что я опять влюблюсь в Герцена? И стану ближе к нему, чем ты.
О г а р е в. Ближе меня к Герцену быть невозможно. (Шутит.) Или отправить тебя назад в Россию, от греха подальше? А?
Н а т а л и (смеется). Отправь. Будешь сам его детей воспитывать. (Разглядывает игрушки.) Я Саше телескоп купила, а Тате и Оле платьица.
О г а р е в (целует ее). Мне тебя не хватать будет. Да и денег на обратный путь нет. Все на игрушки потрачено.
Н а т а л и. Скажи лучше – на вино. Посмотри вокруг! Как ты, никто не пьет.
О г а р е в. Что мне прикажешь – на бельгийцев равняться? (Наливает себе остатки вина.) За тихое море! Аминь! (Выпивает.)
СЦЕНА ВТОРАЯ
Гостиная в доме Г е р ц е н а. Обеденный стол. Сервант. На стене портрет покойной жены Г е р ц е н а – Натальи Александровны. В глубине находится рабочий кабинет Г е р ц е н а – книжный шкаф и два письменных стола: один – Г е р ц е н а, другой, впоследствии, О г а р е в а. Выход в детские и прочие комнаты – слева. Вход в дом – справа.
На сцене Г е р ц е н и О г а р е в . За сценой слышен детский смех.
Н а т а л и (за сценой). Покажите мне свои комнаты.
Г е р ц е н. Давай обнимемся еще раз.
Обнимаются.
Г е р ц е н. Я долго ждал тебя, Ник. Еще не верю, что ты рядом.
О г а р е в. Пять лет я к тебе рвался. Стена. Николай лично все прошения на выезд за границу визировал.
Г е р ц е н. Тюремщик пересчитывал заключенных.
О г а р е в. А как он помер – на радостях много народу поехало.
Г е р ц е н. Я возлагаю большие надежды на сына. На нем нет крови отца. Я ему открытое письмо написал: «Императору Александру Второму. Ваше царствование начинается под счастливым созвездием. Дайте свободу русскому слову, наша речь стонет в цензурных колодках. Смойте с России позорное пятно крепостничества. Вот вам два моих пожелания. Прислушайтесь к ним. Вы слышите голос свободного русского».
Входит Н а т а л и. Обнимает О г а р е в а.
Г е р ц е н. Как мы смотримся вместе?
Н а т а л и. Как два тома одной поэмы.
О г а р е в. Сделаны из одной массы...
Г е р ц е н. ... но в разной форме и с разной кристаллизацией.
Н а т а л и. У тебя чудесные дети, Герцен. Саша совсем большой. У него, наверное, уже есть сердечные тайны. Я знаю, мы с ним будем товарищами. Тата умненькая, серьезная. А маленькая Оля – просто прелесть. У меня сердце кровью обливается, когда я вспоминаю Наташу – она не видит их сейчас. Бедная моя подруга. Какие чудесные письма она мне писала! Я помню их всех до одного.
Г е р ц е н (смотрит на портрет). Четыре года прошло, как ее не стало, а я все каждую минуту ее вспоминаю. Высокая, святая женщина. Давайте возьмемся за руки и возблагодарим Бога, что судьба соединила нас.
Берутся за руки. Пауза.
Г е р ц е н. Аминь.
Н а т а л и. Александр, я приехала выполнить просьбу покойной и заменить детям мать.
Г е р ц е н. Сердечно тронут, милая Натали. (Понижает голос.) Их воспитательница Мальвида – прекрасный педагог, но немка. Русский элемент страдает. За Сашу я не беспокоюсь, а вот Тата и Оля...
Н а т а л и. Я завтра же начну с ними заниматься. Мы будем читать Пушкина, петь русские песни.
Пауза.
О г а р е в. Как тебе здесь живется, Герцен?
Г е р ц е н (отвечает не сразу, не зная что сказать). Открыл русскую типографию. Издаю «Полярную звезду». Детей вы видели. А еще – пишу «Былое и думы». Путешествую по прошлому. Еду от станции до станции своей жизни и сладкие и горькие картины встают перед глазами.
Н а т а л и (весело). И на какой станции ты остановился сейчас?
Г е р ц е н. На самой печальной. (Показывает на папку.) Я назвал ее «Кружение сердец». То была цепь ошибок, предательств, несчастий. Кстати, ты, Ник, привел эту цепь в движение.
О г а р е в. Я?
Г е р ц е н (полусерьезно). Ты во всем виноват! (Подсказывает.) Париж. Март сорок седьмого года. Записка: «Поэт русский рекомендует поэта немецкого».
О г а р е в. Георг Гервег?
Г е р ц е н. Он. Красавчик Гервег. Черным вороном каркнула тогда твоя записка, а я не услышал. Знаешь, как я теперь зову этого господина? «Цюрихский мерзавец». Я принял его как друга. Помогал, содержал семью его. В благодарность он за моей спиной начал атаку на Наташу. Он разбил мое счастье, замазал грязью, но разрушить наш союз ему не удалось. Наша любовь уцелела. Впрочем, цюрихский мерзавец «преуспел»: он укоротил ей жизнь. (Указывает на портрет.) Ее могила во Франции, в Ницце, а я здесь – на английском берегу.
Н а т а л и (про себя). Негодяй.
Г е р ц е н. Простите мои рефлексии. Живу отшельником, знакомых мало, близких – никого, душу излить некому.
О г а р е в. Герцен, давай выпьем за то, что мы, наконец, вместе.
Н а т а л и (укоризненно). Ага, угомонись.
О г а р е в (Н а т а л и ). Последняя.
Н a т а л и (иронично). Последняя?
Г е р ц е н. А как насчет «нарежемся до полного отчаяния»? (Н а т а л и.) Это мы так в студенческие годы выражались.
Н а т а л и. Пьет, как ненормальный. Александр, повлияй на него.
О г а р е в. Слово даю – последняя. Я ведь, Герцен, не просто так приехал. Хочется дело делать. «Полярная звезда» – вещь хорошая, но для аристократов. России нужно доступное демократическое слово, не придавленное царской цензурой.
Г е р ц е н. А может, и вправду затеять журнал и выпускать регулярно? И назвать «Колокол».
О г а р е в. Вот за это я готов нарезаться до полного отчаяния. (Выпивает.)
Г е р ц е н. Огарев, а можно мне поцеловать твою красавицу жену?
О г а р е в. Ее спрашивай. Я не плантатор.
Г е р ц е н целует Н а т а л и в щеку.
Г е р ц е н (Н а т а л и ). Я помню, как ты щеголяла по Риму в мужском костюме, подражая Жорж Санд.
Н а т а л и (кокетливо). Щеголяла.
Г е р ц е н уходит.
Г е р ц е н (за сценой). Francois, préparez les chambres pour mаdame et monsieur Ogareuve.
Н а т а л и и О г а р е в смотрят друг на друга.
Н а т а л и (почему-то оправдывается). Мне жалко Александра. Он такой сильный, блестящий. И такой ранимый.
СЦЕНА ТРЕТЬЯ
Гостиная. Г е р ц е н за письменным столом. Входит Н а т а л и, держа в руке игрушечный кораблик.
Н а т а л и. Александр, так дальше продолжаться не может! Я купила Оле эту игрушку. Мальвида против. Я, видите ли, порчу детей. Je gate les enfants.
