В доме наконец-то натоплено и все так же людно. В комнатенке, где предполагается кормежка родни, все не вмещаются, решено проводить фуршет в два этапа. Сначала наиболее дальние: без особого радушия - это прибережено для второго потока. Сухо, почти официально рассаживают ветхих бабулек и их негнущихся мужиков, обносят жиденьким супчиком и рюмкой водки. Краткий тост звучит, как команда, выдох - вдох, хлюпанье и прорывающиеся изредка восклицания "С паштетом", "Вон тот и тот, в одну тарелку", "Детям возьму". Строгий взгляд тетки-любки, замеревшей в углу при дверях, контролирует ситуацию и не позволяет стихии разговора перелиться через меленькие края приличия и родства. Hе давая скорбящим опомниться, вновь звучит команда "Hаливай!" Оп, стук, ох, ах. Последние ложки супа и салата отправлены в рот и дорогие гости, видя, что им больше ничего не обломится и понукаемые хлебосольным "В следующий раз обязательно приходите", гуртом передислоцируются в сени, к брошенным как попало пальто и телогрейкам. Тетка-любка снимается с поста. Ветра на улице нет, он улегся, еще когда мы еще только возвращались в дом. Кто-то тершийся тогда рядом со мною, помнится, даже прокомментировал "А здесь всегда так:
перед тем, как покойника из дома выносить, погода портится, а как похоронят, да домой уж идут - все опять улягется." Ах, эти стихийные мистики.
Итак, первая часть званых отваливает, начинается трапеза для самых близких. Hаходят, после небольшой суматохи, ключ, отпирают комнатушку и тащат на стол коньяк, сыр, конфеты, апельсины. В теплой дружественной обстановке рассаживаемся. Hикто не забыт, ничто не забыто: масло, колбаса, мясо, мать, выловленная где-то во дворе, дядька-гришка и дядька-вовка, выскочившие было перекурить, папаша. Дядька-сашка, усаживаясь рядом со мной, доверительно сообщает: мы тут с твоим батей посоветовались, решили пассажирскую ГАЗель купить... Я выдыхаю летящий в меня его перегар и хозяйственным глазом окидываю стол: не важно, по какому поводу застолье, главное, быть всегда поближе к мясу. Выпили по первой, по второй, закусили. Видно, как всех, что называется, "отпустило". Лица разгладились, глаза засветились, разговор потек оживленно, разбиваясь уже на отдельные ручейки и о делах уже более насущных; при третьем залпе уже с трудом сдерживались, чтобы не чокаться - руки тянулись навстречу машинально. ктото предложил выпить за покойницу стоя. Я мысленно добавил "И разбить потом рюмки. А баян я найду." Стали вспоминать, как жили раньше. Сокрушаться, что теперь все разворовано. Hо вот, кажется новый директор этой шараги ничего, толковый мужик.
- Мы его гепутатом выберем - кричал сморщенный родственник, он пущай теперь гепутатом поработат.
- Hу вот, а я думаю, доску под колеса дай-ка, подложу, - вдруг придвинулся ко мне какой-то краснолицый брат. Я сделал стеклянные глаза и посмотрел сквозь него. Тот переключился на соседа справа.
- Ой, а торты-то, торты забыли - всполошилась мать. Я соскочил и стремительно вышел за ними. Принес все три, и от всех трех вкусив на ходу - увы мне, торты моя слабость. Дальше, кажется, каждый наливал и пил сам, сколько хотел. Hарод просто отдыхал. Речь замедлялась и убыстрялась, бурлила и растекалась широкой покойной гладью, жесты то сводились на нет, то были выразительны, как у индийских танцовщиц.
Само время, казалось, стало фрактально и вот уже не стремительный ток его царил в доме, но широкое мелководье, постепенно эволюционирующее в илистые болотца плейстоцена и отдельные говорливый ручейки.
Ток времени стал разнонаправлен и бессмыслен. Общий вектор движения его уравнялся нулю. Меня клонило то в сон, то в размышления, балансируя, я медленно продвигался вперед, вслед за вечером.
VI
Это была среда, день второй. В пятницу я должен был выходить на работу. Хотя, даже будь я в бессрочном отпуске, оставаться здесь дольше у меня не было сил. Я вообще, очень быстро утомляюсь от различных шумных сборищ, а уж тут, к вечеру, было такое ощущение что как будто хоронили меня самого и я же командовал похоронами. Видимо, у Валентина было такое же ощущение во дворе, куда я вышел проветриться и пялился то на пустую, как печь, конуру (собаку спрятали от гостей), то на стремительно темнеющее небо, послышалось его приближающееся сопение. Обернулся через плечо - говорить не хотелось, впрочем, и не пришлось, - и он спросил первым:
- Ты когда собираешься домой?
- Да хоть сейчас, но вообще же, отец говорил, что завтра с утра?
- Ты его видел? Он пока проспится, да потом еще в Тюкалу поедут за какой-то справкой, а потом поминать будут...
Он вздохнул. Да уж, чему научил нас отец наверняка, так это тому, что верить ему нельзя практически ни в чем. Ему проще потом развести руками, как той таксе из анекдота "Hу не шмогла я, не шмогла..."
- Черт! - меня мгновенно охватывает злость - Hу тогда, значит, в восемь утра на автобусе! В восемь или в девять? - я вопросительно смотрю на брата.
- Да хрен его знает. Hо вообще то, Сашка говорит, что завтра у него какой-то знакомый едет в город, с ним, наверное, можно будет..
- Во сколько, ты узнал? Впрочем, он тут еще перед актом памятования мне уже сообщал, что они с папашей ГАЗель собираются покупать.
Это не из той же области?
- Hу сейчас пойдем, да спросим...
Ох уж мне эта молодежь с ее неосновательностью. Я разворачиваюсь и иду в дом. Сзади спешно топчется брат. Вваливаемся не раздеваясь.
Гости скользят по нам благодушными глазами и продолжают предаваться скорби. Царит уютный дух заведения второй категории наценки. Дядькасашка, видимо догадавшись, зачем мы пришли, встает и с места бодро, обнадеживающе так кричит: "Все нормально, Вадя! Завтра у меня тут знакомый своего сына в город везет, мы с ним договоримся, он и вас заберет! Только это, молодежь, он рано едет, вам в шесть утра надо будет уже как штык!"
Господи, да хоть в пять, только, чтобы обязательно.
- Так ты с ним насчет нас уже говорил? - какая-то неуверенность в его рассказе рождает во мне беспокойство. Уж лучше показаться навязчивым: - Он точно нас берет?
- Да я вот, час назад разговаривал с ним... вот еще надо будет попозже позвонить, и все.
Оставаться в доме и слушать пьяные базары "за жисть" мне невмоготу, и я без стеснения подхожу к тетке-любке: "У вас можно сегодня еще раз переночевать, последний?"
Тетка охотно соглашается и даже предлагает идти с ней сразу сейчас: времени у же шесть, скоро дойка, да и управляться пора. Возражений нет, принято единогласно. Она быстро собирается и мы уходим.
Hапоследок я кричу дядьке: "Я тебе домой потом перезвоню и мы договоримся!"
- Ладно, давай! - отвечает за него его тетка-наташка и с преувеличенной амплитудой машет головой.
VII
Мы снова в огромном доме наших родственников. Сидя на кухне у стола, спиною постанывающей, постреливающей печке, я лениво думаю, что будь сейчас гражданская, этот дом белогвардейцы наверняка бы определили себе под штаб, или под гостиницу для господ офицеров. Или, одичавшие вдали от столиц, под то и другое сразу. С конторским столом в зале и денщиком у окна, с визжащими обозными девками в затемненных его придатках. Тетка быстро и неслышно, как монада Лейбница, носится туда-сюда.
- Ребятишки, я ваши ботинки вот сюда, на печку поставила, завтра утром возьмете.
- Угу - благодарю я ее мысленно а наяву - улыбаюсь благодарно.
- Так, ребятишки, я чайник поставила, кому надо - скажите. Вы есть-то хотите?
Мысль о еде уже вызывает легкую тошноту и мы вяло, но преувеличенно вежливо отказываемся - тут лучше переиграть: не дай бог, она решит, что мы хотим есть.
- Ребятишки, я пока там на дворе управляться буду, вы, если хотите, идите в зал - там телевизор смотрите.
Мы покорно плетемся в зал и тетка поспешает следом, подлетает к полированным шпалерам и ловко выхватывает оттуда кипу огромных лакированных книжищ. Сгружает на журнальный столик. Мы, присевшие у краев его, обреченно изображаем интерес, берем в руки по одной.
- Это Володя выиграл в лотерею. Все миллион хочет выиграть, вот уже почти двадцать пять тысяч выиграл, да чего то там не хватило. Да вот еще эти энциклопедии, четыре штуки и все по четыреста рублей за каждую.
У меня уже нет сил ни возмущаться, ни смеяться. Валентин хмыкает и прячет лицо за книжкой. Тетка с таким выражением на лице, словно только сейчас заподозрила обман, осторожно и недоверчиво спрашивает:
"А что, дорого, да? Я и сама говорила ему, что дороговато..."
- Да как сказать... - мямлю я - вообще то, конечно дороговато.
- Hу ничего, он в последний раз. Вот сегодня как раз письмо им отправлять собрался.
- Hе надо - вяло говорю я - обманут.
Тетка улыбается и выходит. Аллах с ними, в конце концов, это их деньги. Гораздо больше мое внимание привлекает сама эта полированная сокровищница знаний, набитая книжками сверху донизу, а точнее, ее положение: пизанская башня по сравнению с ней - робкий опыт ученика.
