Вот уже неделю командую санитарами. Мы не общаемся, но когда мой взгляд натыкается на них, не отвожу глаз, я их просто не вижу. Не хочу видеть. Цэрэн им что‑то объяснил, и ко мне они близко не подходят. В остальном пока претензий нет, установленный мной распорядок дня соблюдается неукоснительно: четырехкратное кормление населения стойбища, ежедневная санитарная уборка помещений – в доступном для их понимания варианте – как я надеюсь, хоть дерьмо выносят. Тут, правда, не уверен, что до Цэрэна достучался. Ну а в свободное время – дойка коз и отпаивание тормозящих в выздоровлении.
Эффект есть: больше никто не умер, отдельные личности, как мне сообщил Цэрэн, уже пытались выползать на улицу. Запретил. Сам я это делаю только по нужде. Пригнали еще две сотни всадников, они патрулируют окрестную степь, чтобы никто к нам не приближался. Никто и не приближается, донесений не поступало, правда, мне неизвестно, насколько глубок наш санитарный кордон. В стойбище всадникам доступ закрыт, общаются и передают мясо через повара‑санитара, которому, в свою очередь, запрещено появляться в помещениях и контактировать с больными. Намудрил, но иначе не получается, на новую вспышку болезни никакой моей крови не хватит.
Гони, не гони от себя эту мысль, но, похоже, что источник эпидемии – я. Слишком схожи симптомы наших болезней. Я бы сказал, что у меня грипп с сильнейшей простудой, хорошо, что было мало дождей и обошлось без воспаления легких. И кровь моя помогла – умирать перестали. Только почему Цэрэн не заразился – не пойму, он без еды совсем слабый был, какой уж там иммунитет. Выбирать что‑то надо – из этих предположений и приходится строить свою врачебную политику, хотя среди выживших (Цэрэн, рассказывая, аж глаза выпучивал!) даже шаман есть. Пусть скорей поправляется и принимает медицинскую ответственность на свою шею. А я коз пойду пасти, видеть их не могу. Не коз, козы‑то здесь причем.
Сижу на солнышке, греюсь, коз пасу. Вчера сделал обход больных и ушел из стойбища, дальше сами поправятся. Цэрэн приволок мне подходящие сапоги, привез еду. Он в стойбище остался, да и мы с козами рядом. Санитары притащили и поставили палатку, устлали кошмами, двух коней оседланных пустили пастись, я ж пешком ушел. Стерегут меня, двое так и не уехали, спешились метрах в двухстах и костер жгут, а еще дальше, в паре километров, несколько десятков всадников в цепочку вытянулось. Думают, сбегу, что‑ли? А коней для меня тогда зачем оставили? Да пусть делают, что хотят.
Приехал Цэрэн, опять крови просит. Вроде, всадники какие‑то прискакали, в степи пять стойбищ от этой горячки перемерло, а пастухи и табуны остались, и там болеют, нужна кровь… В общем, надавил я ему в пятьдесят бурдюков по несколько капель и объяснил, что это в последний раз, больше не дам никогда, пусть обходятся, как хотят.
Если не поможет, эпидемию не остановить, и все впустую. Похоже, я у племени в дойную козу превратился, вот и пасут. Интересно, донесет до их хитрых голов Цэрен, что добром они от меня больше ни капли не получат? Или им все равно?
Через день конница покрыла степь по всему горизонту. Я и не подозревал, что кочевников здесь так много. Спасаются от эпидемии, жаждут припасть к живительному кроветворному источнику. Не передеритесь, дураки, все равно всем не достанется. Или передеритесь – хоть умрете быстро. Ну, что? Сидеть здесь и ждать, пока поделят и подвесят, как тушу на бойне? А, вашу пайку крысы съели, вот кровь и не пошла!
Залез на коня, голова кружится, но еще поиграем напоследок, я вас голыми руками рвать буду, зубами грызть буду, и вам придется меня убить. Я вам покажу, на что способна голая испепеляющая ненависть, и научу, что такое настоящий страх. Вас тысячи, и у меня нет шанса, но я приму свой последний бой. Кажется, даже запел.
Медленно, нагнетая в себе боевую злость, двинулся в сторону вражеской линии. Хватит осторожничать, что я себе – две жизни намерил? Пусть ветер поет в ушах свою прощальную песню, срывает слезы в уголках глаз.
За вечный мир, в последний бой
Лети, стальная эскадрилья!
Внешняя охрана расступилась, я пролетел мимо, даже не прислушиваясь спиной, пусть стреляют, им меня уже не остановить. Подошедшее к стойбищу войско выстроилось как на параде, тысячи по две в ряд, "от можа до можа", кто ж так очередь к донору занимает? Держитесь, ловцы человеков. Разогнавшийся конь в прыжке проломил ряда три, вокруг перекошенные рты, слетел с коня прямо на какого‑то местного богатыря в железе, вырвал меч у него из‑за спины – ага, тот даже среагировать не успел! – махнул им вокруг, справа, слева. Тяжелые удары в спину. Все!
…Надо мной склоняется небесная синь и ласково смотрит в глаза. Земля расстелила мне степь, травы нежно обнимают меня, звери приняли меня как зверя, птицы знают меня как птицу. Я прорасту травой, прольюсь на почву дождем, жадной пастью вкушу кровь трепещущей добычи, малым жаворонком разбужу жаркий летний полдень. Я принадлежу этой планете, я ее нелюбимый блудный и любимый приемный сын, и она никогда меня не отпустит. Я и мои друзья, у которых нет могил, мы навсегда вместе, здесь и сейчас. Пройдет время, прах мой примет планета‑мать и смешает его с прахом моих друзей, и мы возродимся в ее творениях, и все это будет повторяться снова и снова.
Надо мной склоняются лица – женские и мужские, молодые и старые.
Мальчик тычет себя в грудь – Цэрэн, – потом показывает пальцем на меня. Ну и что, он меня уже спрашивал и знает, что я не хочу отвечать.
Но мальчик снова и снова взывает ко мне. Это планета желает знать мое имя, она, погубившая Юру, погубившая дядю Колю. И я хриплю ей в лицо:
– Томчин!
…Меня зовут Томчин. И будь ты проклята за то, что это услышала.
Глава 4
Какая‑то из лошадей в образовавшейся свалке лягнула меня в спину и выбила дыхание и сознание. В общем, меня потоптали конями, больше ко мне никто и пальцем не прикоснулся. Да я, размахивая мечом и лежа на сбитом на землю богатыре, подсек паре лошадок ноги. Тоже никого не убил, не покалечил, богатырь сразу встал, помог разгрести кучу‑малу и устроить на земле меня, потерявшего сознание от ударов копытами. Таким оказался результат моей бешеной одиночной атаки на развернутый, как для парада, тридцатитысячный отряд местечковой кавалерии.
Так Цэрэн мне передал, молодой еще, посмеивается над рассказами старших воинов, когда мне их излагает. Вот там я – легенда. Один всех побил, разогнал, еле спастись успели, а потом пал, пресытившись боем, на землю и уснул богатырским сном. Ну, что‑то в этом роде. Надо запретить Цэрэну хихикать – прибьют еще.
Теперь у меня новая семья: мать, две жены, трое сыновей, сколько‑то братьев и много кого еще – результат кровной связи со мной всех этих исцеленных, а еще всеобщей веры в то, что дух их почившего сына, мужа, отца и горячо любимого и уважаемого родственника вселился в меня. К этой умной мысли они пришли после всех обрядов и процедур, которые проделал надо мной поправившийся шаман в то время, пока я лежал без памяти после столкновения с победоносной конницей южан.
До этого меня считали юродивым лекарем, карающей и щадящей рукою бога, отделившей виновных от невиновных, чистых от нечистых, живых от мертвых, кем‑то вроде святого, но не более того. То есть – поблагодарить, наплевать и забыть. Что я им там наговорил в бреду? А что бы вы хотели услышать? В голове поселился одессит и все время надо всем хихикает. А вы таки думали, там дух покойного?
Сказать, что я опять сошел с ума – ничего не сказать, от всего происшедшего нервно курю в сторонке и подозреваю, что давно пациент психбольницы. Забытый пациент. Вот сейчас откроется дверь палаты номер шесть, и придет добрый доктор ставить мне клистир. Вместо этого откидывается полог юрты, в которой я одиноко лежу вместе с двумя охраняющими мой покой мордами. Фу‑у! Морды стоят по углам юрты, как каменные, а вот я действительно одиноко лежу, пока в юрту заползает на четвереньках Цэрэн. Мне с трудом удается сдержать усмешку, слабенький еще. Где же добрый доктор, он совсем меня забыл. Похоже, что шаман мою голову какой‑то веселой травкой окуривал. Ха‑ха, два раза, и все, хватит, а то привыкну.
Эта шкода Цэрэн опять сейчас в лицах будет мне новости изображать. Типичная мартышка по характеру, явные способности к абстрактному мышлению. Начинали – он на пальцах с трудом считал, а сейчас уже тысячи освоил. Надо будет ему счеты сделать и арифметике научить, принцип тот же, что и сейчас, только мы с ним травинки для обозначений используем. Когда земля замерзнет, как я ему на ней рисовать буду?
Иде я?! И‑и‑де я!!!
Хрен знает, где я! И никаких других идей… Жопа.
Что‑то надо делать.
Постепенно прихожу в себя от всего, случившегося за последние полгода. Что же мы имеем в сухом остатке? Неизвестно как открывшийся межпространственный портал перенес меня и двух моих друзей на другую планету, или в другое измерение, или как там у портачей порталоделателей это называется. Перенос никак с нами не согласовывали, на нас не выходили, и, можно сказать, все произошло случайно.
