хлопнул Эола по плечу так, что тот едва не свалился с ног. – Ну а ты, стратиот Аркипп, скажи-ка мне, какое наказание положено за оскорбление и поношение членов царского дома словами или действием?
– Для граждан, за первый случай – штраф пятнадцать царских сориев, за второй – пятьдесят царских сориев и пятнадцать дней работ на царских полях, за третий и больше – сто царских сориев, десять ударов кнутом и тридцать дней принудительных работ. Для военных… – Аркипп замялся.
– Не слышу, стратиот Аркипп. Что там у нас с военными?
– Для военных – пятнадцать ударов кнутом, лишение двухнедельного жалования и двенадцать дней одиночного заключения, декадарх-эпистат.
– Вот и прекрасно. Итак, до убийства, будто бы, дело не дошло, значит остаются двадцать пять ударов кнутом, двенадцать дней одиночного заключения и отсечение руки. Позорное изгнание, правда, придётся произвести посмертно и жалование тоже уже не понадобится, потому как двадцать-тридцать ударов гражданским бичом кое-кто выдерживал, а вот до двадцать пятого удара войсковым ещё никому, на моей памяти, дожить не удавалось. Пойду докладывать пенинт-эпилоху Селену.
Тилем направился было к двери, оставив застывших от ужаса стражников за спиной, но на полпути вернулся и вновь посмотрел в побледневшие лица.
– Ну, как вам решение, нравится? – спросил он. – Нравится? Не слышу.
– Нет, декадарх-эпистат! – хором ответили оба стражника.
– Отлично. Чистку уборных за невнимание к вопросу командира, добавлять к списку не будем. А теперь подумайте о том, что будь здесь кто-нибудь не такой добрый, как я, палач спустил бы с вас, лесных свиней, кожу уже завтра утром! На первый раз, так уж и быть, живите. Что надо сказать?
– Благодарю, декадарх-эпистат! – совершенно искренне проорали Аркипп и Эол.
– Пожалуйста, – проворчал Тилем. – Стратиот Аркипп.
– Слушаю, декадарх-эпистат!
– Отправляйся на западную башню и смени стратиота Орома. Ты назначен в ночную стражу на этой башне до конца следующей недели. Орома пришлёшь ко мне. Пускай тут, в тепле отоспится, коли тебе неохота. Вопросы?
– Нет, декадарх-эпистат!
– Замечательно. Стратиот Эол.
– Слушаю, декадарх-эпистат!
– Ты до конца следующей недели назначаешься в оружейную. Пойдёшь и доложишь об этом пролепт-эпистату Силону. Посмотрим, насколько ты хорош в чистке оружия и уборке. Я позже особо побеседую с Силоном на твой счёт. Вопросы?
– Нет, декадарх-эпистат!
– Вот и славно. Потом поменяетесь. Надеюсь, холод и труд выбьют из вас обоих дурь, и храни каждого из вас Хорос Бранелюбивый, если этого не случится. Ещё раз узнаю о таком, и мы поступим буква в букву по Аэроповым Правилам. На этот случай, советую заранее подружиться с войсковыми палачами, потому как недружелюбный мастигомаст может, при желании, снять всю кожу со спины не за двадцать, а за четыре удара. Ясно?
– Да, декадарх-эпистат!
– Свободны!
Троекратно ударив правым кулаком в нагрудник, стражники удалились, и Тилем, недовольно хмыкнув, уселся за стол. Убедившись, что кувшин с киафоном пуст, декадарх разочарованно вздохнул.
– Даяра неистовая, непокоряющаяся, дай долгих лет царю Пердикке и сделай так, чтобы его пережил только один из наследников, – сказал он после недолгого молчания и снова вздохнул. – А если уж можно выбирать, то пусть это будет не наследник, а наследница.
Долго ещё сидел ветеран за столом, предаваясь тяжёлым раздумьям и, время от времени, вздыхая. Так его и застали первые лучи рассвета.
***
А чёрный конь уносил всадницу всё дальше и дальше от города. Позади остались предместья Ордеи с их бесконечными грядками капусты и репы возле круглых домов, краснеющих покатыми черепичными крышами. Первую зарю всадница и конь встретили посреди Крийских виноградников, чьи янтарно-жёлтые плоды, собраные в последнем месяце осени и тронутые первыми заморозками, давали знаменитое сумеречное вино или Слёзы Эникс, прозванное поэтами осенью в кувшине. Миновав Крию, всадница оказалась в Лехейской пуще – части густого лесного массива, покрывавшего южные предгорья Селакских гор. Пуща издавна слыла таинственным и священным местом, её посещали, разве что, охотники да целители в поисках редких трав, потому и хоженых троп здесь имелось немного, но всадницу это нимало не беспокоило. Уверенно правя конём и не задумываясь, в какую сторону ехать, она всё дальше углублялась в лес, пока деревья не расступились, открыв небольшую поляну с бревенчатой хижиной, крытой соломой. Здесь всадница спешилась, привязала коня и вошла внутрь.
Переступив порог, всадница откинула капюшон, из-под которого показалось лицо девушки пятнадцати, самое большее шестнадцати лет. Заостённый нос, тонкие бледные губы, худые скуластые щёки, еле тронутые лёгким загаром – не красавица, но любой удивился бы выражению гордой решимости на юном лице и жёсткому проницательному взгляду больших серых глаз. Чёрные прямые волосы, небрежно уложенные в простонародный конский хвост, перехватывала драгоценная лента из чёрного шёлка, какой привозили из неведомых стран на дальнем краю известного мира.
Убранство хижины не отличалось изяществом. Посередине – грубый дощатый стол, на нём в беспорядке навалены деревянные тарелки, ложки, кувшин, какие-то ягоды, полкаравая хлеба и пара лисьих черепов. Волчьи меха на стенах и деревянном топчане, рядом огромный, окованный бронзой дубовый сундук, некогда дорогой, но изрядно потрёпанный временем. В углу сложенный из крупных камней очаг ‒ над еле теплящимся огнём висит чёрный от нагара котёл. В столь убогой обстановке странно смотрелся настоящий герметический стол прекрасной работы: дорогое тёмное дерево, ножки покрыты замысловатой резьбой и письменами, круглая крышка разделена на четыре, затем на двенадцать и затем на тридцать шесть долей, соответствующих первичным, вторичным и третичным элементам, в середине жаровня и штативы для сосудов, по краю – ёмкости для веществ. На этом замечательном столе, украсившем бы рабочую комнату любого герметика, поблёскивали несколько колб и реторт из редкого прозрачного стекла.
Девушка быстро огляделась и громко крикнула: «Эйхена!». Не дождавшись ответа, она сняла перчатки для верховой езды, бросила их на стол, и скинула балахон. Одежда юной всадницы удивила бы любого эйнема, но здесь, в Герии, на самом краю цивилизованных земель, такой наряд считался вполне обычным: чёрная, подбитая мехом куртка дурагского покроя запахнутая на груди и перетянутая очень широким кожаным поясом. На поясе справа – прямой дурагский полумеч-полукинжал лангдаз, а слева – изогнутый гисерский меч-копис, заточенный по внутренней стороне клинка. Cтройные ноги девушки были обтянуты тёмными гисерскими штанами с вычурной шнуровкой по бокам, а вид её высоких сапожек из мягкой кожи напоминал о мидонянах и их соседях – степных кочевниках.
Позвав ещё раз, девушка раздула огонь в печи и принялась быстрыми шагами
