Горожане, «местичи» (мещане) составляли довольно многочисленную и влиятельную группу населения, особенно в таких городах, как Полоцк, Витебск, Киев, Вильно. Столица Великого княжества Литовского и Русского вскоре после крещения Литвы в католичество получила привилей на самоуправление по западноевропейскому образцу, закреплявший сословные права горожан и привилегии их общины. В других городах, как уже отмечалось, действовали старинные традиционные нормы самоуправления, и лишь с конца XV и в XVI в. они постепенно также заменяются магдебургским правом. «Местичи» противопоставлялись крестьянству, волостному населению. Многие горожане были особыми привилегиями освобождены от различных работ, традиционно исполняемых волостью, в пользу великого князя. В некоторых землях (особенно на востоке и на юге государства) горожане исполняли ^некоторые повинности по укреплению городов (хотя, например, грамота киевлянам специально оговаривала: «а города им не рубити»). Не вдаваясь в подробности, можно констатировать, что в городском строе Великого княжества вплоть до введения магдебургского права, т. е. фактически (за исключением Вильно и Трок) до конца XV— начала XVI в., при всем многообразии индивидуальных черт нет принципиальных отличий от городов Северо-Восточной Руси.
Разумеется, и здесь подавляющее большинство населения составляло крестьянство — «люди», «мужи». До конца XV в. на основной территории Великого княжества в целом преобладала натуральная рента — характерные и для Киевской Руси даннические отношения между крестьянином и феодалом. Основной единицей государственного обложения оставалась волость, в восточной части Великого княжества Литовского и Русского (в том числе в Полоцкой и Витебской землях) нередко сохранявшая автономию и самоуправление (ряд волостей управлялся вплоть до XVI в. не великокняжескими наместниками, а выборными «старцами», отвечавшими за уплату дани). Основной рабочей силой в хозяйстве феодала, как и в прежние времена, оставалась челядь — «люди невольные», «паробки», лишь в конце XVI в. слившиеся с крестьянством (аналогичные московским холопам). В зависимости от своих основных обязанностей крестьяне делились на людей «тяглых» (обязанных нести барщину) и «данных» (оброчных), вносивших медовую, денежную или другую дань. Наряду с основными существовали и некоторые дополнительные повинности волостного населения: обязанности чинить мосты, дороги, давать подводы посланцам великого князя и др.
Большинство крестьян сохраняли личную свободу, однако имелись и люди «непохожие», «отчинные», уже в середине XV в. находившиеся в зависимости от феодалов и, как правило, исполнявшие также отработочные повинности. С конца XIV в. быстрый рост церковного (католического) и светского феодального землевладения сопровождался расширением вотчинных прав феодалов, а в 1447 г. королем Казимиром Ягайловичем всему боярству Великого княжества был пожалован привилей, закрепивший за ним право вотчинного суда. Акт 1447 г. часто считают началом юридического закрепощения крестьянства (хотя вопрос этот очень сложен и дискуссионен из-за недостатка источников по предшествующему периоду). Кстати, завершится этот процесс примерно тогда же, когда и в России, в конце XVI в., когда свод законов Великого княжества Литовского — Статут 1588 г. закрепит принцип «земской давности», в соответствии с которым свободный крестьянин, прожив в имении 10 лет, превращался в крепостного. Впрочем, в отличие от Московской Руси, здесь так и не будет установлен бессрочный сыск беглых (феодал по тому же Статуту 1588 г. сохранял такое право лишь в течение 10 лет). В XV в. по уровню развития феодальных отношений собственно литовские земли уже мало отличаются от восточнославянских, а впоследствии именно на западе Великого княжества (т. е. на территории, раньше всего включившейся в хлебную торговлю с Западной Европой) начнется активное распространение барщины.
Тем не менее при всех возможных региональных особенностях и отчетливо проявившейся в государстве Гедиминовичей в XV в. тенденции к расширению привилегий феодалов и ослаблению их зависимости от верховной власти, что непосредственно отразилось на положении крестьянства, в социально-экономическом строе Московской и Литовской Руси мы не видим существенных и принципиальных различий, препятствующих их дальнейшему сближению. Различия заметны скорее в политической, идеологической области. Наиболее отчетливо это проявилось в положении православной церкви.
Несмотря на покровительство Гедиминовичей русскому духовенству, положение православных иерархов в их владениях было принципиально иным, чем в Северо- Восточной Руси. Под властью московских князей православие пользовалось всеми привилегиями господствуй ющей религии. Права церкви были подтверждены ханскими ярлыками, ее земельные владения росли, она играла важную роль в политической жизни. В Великом княжестве Литовском влияние митрополита и епископов ограничивалось необходимостью мириться с существованием сперва официального язычества, а затем и католической церкви, в 1387 г. завоевавшей статус господствующей. Это, кстати, способствовало демократизации местной церковной жизни, в том числе возникновению православных братств, объединений горожан, ограничивавших власть духовенства в церкви, облегчало проникновение идей Возрождения (ярчайшим примером может служить деятельность в начале XVI в. восточнославянского первопечатника Франциска Скорины). Но церковь как общественный институт1'явно предпочитала почтительное послушание московских князей небрежному покровительству Гедиминовичей. Отдельные иерархи, поставленные по воле литовских государей, отражали в своей деятельности их волю, искали в сближении с католицизмом средства усилить свое влияние, поддерживая планы унии церквей. Но в целом именно православная церковь, особенно на территории Северо-Восточной Руси, по-видимому, стала силой, наиболее активно препятствующей реализации литовских объединительных планов. Именно православная церковь видела в литовских князьях (сперва язычниках, затем католиках) своих идейных противников. Преодолеть ее нередко скрытое, но мощное сопротивление могло бы только официальное крещение Литвы в православие. При Ольгерде такой шанс еще сохранялся. Несмотря на неудачи в прямых столкновениях с Москвой, великий князь не отказался от своих замыслов, но вынужден был отложить их до лучших времен, отражая натиск Ордена. В разгар сражений с крестоносцами, в мае 1377 г., Ольгерда не стало. Как уже говорилось, ряд источников свидетельствует, что умер он православным. Тверские летописцы утверждали, что княгиня Ульяна похоронила мужа в православном соборе, основанном ею в Вильно. В действительности новокрещеный князь Александр, в монашестве Алексей Гедиминович, был, в соответствии с литовским обычаем, похоронен по языческому обряду. Его тело было возложено на погребальный костер, и в жертву Перуну было принесено 18 боевых коней. Не стало человека, впервые успешно выступившего против Орды и сумевшего объединить в борьбе с нею русские княжества. Благодаря ему силы ордынцев были подорваны, уменьшилась территория ханских владений, и, вероятно, в будущем успехе Дмитрия Донского была и заслуга его литовского соперника.
Даже летописи Северо-Восточной Руси, казалось бы, заинтересованные в том, чтобы очернить врага Москвы, говорят об Ольгерде с уважением: «...он не пил ни вина, ни пива, имел великий разум и подчинил многие земли, втайне готовил свои походы, воюя не столько числом, сколько уменьем». Талантливый человек, порой вспыльчивый, но великодушный и щедрый, отважный воин, блестящий дипломат, действительно великий князь, государь Литвы и Руси. Но история поставила предел его планам, и грандиозная задача возрождения древнерусского государства в прежних и даже более широких границах не была решена, натолкнувшись на сопротивление северо-восточных княжеств, сплотившихся вокруг регионального центра — Москвы. И все же Гедиминовичи и те круги западнорусского и литовского боярства, которые решительно их поддерживали, не отказались от этой великой идеи: она возникнет еще не раз.
Смерть Ольгерда нарушила политическое равновесие в Великом княжестве. Его наследником стал старший сын от тверской княжны — Ягайло (в отличие от старших сводных братьев сохранявший язычество). Довольно скоро новый великий князь вступил в конфликт с дядей, Кейстутом. Теперь, шесть веков спустя, трудно судись о подлинных причинах этой ссоры. Возможно, кроме некоторых известных обстоятельств (недовольство престарелого Кейстута необходимостью признавать государем 30-летнего племянника, окружившего себя новыми людьми и даже выдавшего одну из сестер за выходца из простонародья), какую-то роль сыграли и разногласия во внешней политике. Ягайло унаследовал традиции «антимосковской» политики отца, но, в отличие от него, в 70-е годы XIV в. (как, впрочем, задолго до него поступали и сами московские князья) обратился к союзу с Ордой. Соглашение Ягайло с Мамаем, появление литовских войск в 1380 г. неподалеку от Куликова поля (в то время, когда его сводные братья Андрей Полоцкий и Дмитрий Брянский привели свои дружины на помощь Дмитрию) и отступление в литовские владения после разгрома ордынцев достаточно широко известны и отнюдь не украшают биографию будущего польского короля. Можно только гадать, почему Ягайло не принял участия в битве, бросил на произвол судьбы своего ордынского союзника. Быть может, этого не пожелали его отряды, хорошо помнившие победы Ольгерда над татарами и, вероятно, сочувствовавшие антиордынской борьбе Северо-Восточной Руси. Может быть, и сам великий князь не был искренен, обещая Мамаю поддержку (сознательно помедлив, дал возможность Дмитрию Донскому одержать победу). Так или иначе, триумф Москвы, резко повысивший ее авторитет и в западнорусских землях, заставил Ягайло искать дружбы с Дмитрием. Тогда возник проект союза Москвы и Великого княжества Литовского. Проект соглашения между ними — «докончания» (переговоры о котором вела княгиня Ульяна) предусматривал крещение Ягайло в православие и его женитьбу на одной из дочерей Дмитрия Ивановича: «и креститися в православную веру и крестьянство свое объявити во все люди», т. е. всенародно.