class="p">Цветение
Drimys Winteri.
Alex Manders / Shutterstock.com
* * *
Начало истории Средиземья кроется в желании Толкина создать такой мир, в котором вымышленные им языки обрели бы жизнь и перестали быть исключительно плодом лингвистических упражнений. Иными словами, та часть личности Толкина, которая являла собой ученого-систематика, породила (или, вернее, пробудила) другую ее часть — писателя, художника-творца, обладающего даром созидания и способностью отыскать в своем сердце целую Вселенную. Гармоничное сосуществование обеих составляющих личности сделало возможным появление на свет особого литературного мира, воспринимаемого читателем трехмерно, как нечто реально бытующее. И заслуга ученого здесь в том, что его усилиями мир этот приобрел убедительную внешнюю форму, облекся в кровь и плоть, наполнился множеством деталей, каждая из которых доказывает: да, перед нами летопись несомненно правдивых событий. При этом читателю-то как раз вовсе и не обязательно быть специалистом в вопросе языков, или мифологических текстов различных народов, или же в области ботаники, или географии — все дело именно в атмосфере, в убеждающем слове автора, глубоко уверенного в том, о чем он говорит.
Так же как и в мельчайших частичках материи того универсума, о котором он писал, Толкин хотел быть уверенным и в сюжете, в образах и отношениях героев. На помощь пришла все та же непреодолимая тяга к познанию и изучению языков: благодаря ей он прекрасно ориентировался в мифологии скандинавов, финнов и кельтов, с которой соприкоснулся, занимаясь диалектами этих народов. Мифологические представления названных культур, безусловно, сильно повлияли на суть мифологической системы самого Толкина («Свод моих легенд, частью которых (заключительной) является трилогия, возник из стремления “переписать” “Калевалу”, в первую очередь — трагическую историю Куллерво»25). Но не стоит воспринимать историю Средиземья лишь в качестве сборника цитат и ссылок на древние северные сказания: как и в работе с данными астрономии, географии, ботаники, писатель творчески перерабатывал исходный материал, так что земная первооснова его сюжетов подчас оказывалась настолько глубоко скрытой, что даже специалист не сразу мог ее обнаружить.
И все же, подобно тому, как скелет определяет внешность человека (хотя, говоря о человеке «он красив», мы менее всего имеем в виду его скелет!), так и мир Толкина определяют «кости» — три культуры: кельтская, скандинавская и финская.
Глава 3. ИСТОЧНИКИ КУЛЬТУРЫ
ТОЛКИН И СКАЗАНИЯ КЕЛЬТОВ
Кельтская культура (и эпос как ее немаловажная часть) оказала огромное влияние на литературу Западной Европы, а через нее — на современное фэнтези. Именно из кельтских сказаний вырос рыцарский роман, принеся в европейскую культуру не только мотивы странствий в поисках некой ценности, но и поэтизацию адюльтера (корни которой надо искать в сравнительно большой свободе кельтских женщин, позволяющей им выбирать себе мужей).
В творчестве Толкина влияние кельтской культуры (причем преимущественно не ирландской, а валлийской) было непосредственным, и, возможно, этим и объясняется то, как органично трансформировались сказания под его пером в собственную мифологическую систему, не являющуюся калькой с кельтской, хотя более чем глубоко родственную ей.
В первую очередь это касается образа Арагорна и следопытов Севера.
Король-странник
Древний Уэльс дал нам тип сказаний, из которых вырос рыцарский роман (а из него — современное фэнтези): герой странствует в поисках приключений. Это определяется во многом тем, что валлийцы были скотоводами, так что странствия со стадами (как и угон скота) были частью их быта. Жизнь королей тоже проходила в переездах из одной резиденции в другую, которые не имели ничего общего с дворцами: это было бревенчатое здание, обнесенное колоннадой, на колоннаде лежали балки, которые в дождь покрывали соломой26. Именно в колоннаде проходили пиры (для древнего общества пир — много больше, чем еда или веселье, это символ единства вождя и его народа), там же король выслушивал жалобы и вершил суд. После чего отправлялся в другую резиденцию.
Эти бесконечные разъезды нашли свое отражение в артуровских легендах, причем не только в образе рыцарей, странствующих по лесам в поисках приключений, но и в быте самого короля Артура, который не находился в Камелоте безвыездно, а переезжал в Лондон и в другие города. В валлийском же цикле сказаний «Мабиногион» образ Артура и его двора мифологизирован значительно сильнее, чем во французских и поздних английских романах (например, в «Смерти Артура» Мэлори), и тема странствий короля со всем его получеловеческим воинством занимает важное место.
Контраст между образом жизни валлийских королей и правителей античной, а позже и средневековой Европы был разителен. Такого короля-странника мифологизировали — что нашло свое отражение в судьбе дунаданских вождей, описанной Толкином.
Русские переводы усиливают эту черту — и если Толкин называет своего героя Strider, то есть «Широко шагающий» или «Много ходящий», то переводчики именуют его Бродяжником, Колобродом, Шатуном, в лучшем случае — Странником. Это особенность русского взгляда на Средиземье, однако высокомерное отношение высокой цивилизации к правителям Уэльса-Артедайна есть и у Толкина: князю[5] Арведуи (предку Арагорна) отказывают в праве на корону Гондора, несмотря на очевидную законность его притязаний.
Битва между королем Артуром и римлянами. Миниатюра из манускрипта XIV в.
KB, National Library of the Netherlands
Еще один артурианский мотив, воплощенный во «Властелине колец», — это Возвращение Короля, давшее название третьему тому. Это позднейшая из валлийских легенд, уже времен норманнского завоевания Англии, когда особое звучание приобрели истории о том, что король Артур не погиб в битве со своим племянником Мордредом, а был увезен на чудесный остров Авалон и/или спит в пещере, причем там же спит его воинство, в доспехах и при оружии. С этими легендами норманнская власть боролась как могла, спешно найдя «могилу» Артура. Более того, существуют гораздо менее известные легенды о других спящих кельтских вождях: о короле Уэльса Бендигейде Бране, о вождях валлийских восстаний против англичан Овэйне Глиндуре и Овэйне Красноруком, о шотландском герое Финне Мак Кумале, спящем со своими воинами на острове Скай (где, как уже сказано, находится прототип Амон-Сул и куда мы еще вернемся). Легенда перешла и к англичанам: спит король Гарольд, разбитый Вильгельмом Завоевателем, и даже Фрэнсис Дрейк спит, чтобы прийти на помощь Британии в нужный час (нам он тоже придет на помощь, когда мы будем говорить о юности Арагорна, так что это совпадение кажется неслучайным). Но за исключением Дрейка — перед нами короли и вожди, которые вернутся, чтобы возродить былое величие своей страны. Спящее воинство такого короля есть и во «Властелине колец»: это мертвецы, собранные Арагорном у камня Эреха, которые и уничтожают корсаров Умбара. Нет ли в этом эпизоде аллюзии на высадку Вильгельма Завоевателя в Англии? Только здесь все закончилось победой, а не поражением, как это было в реальной истории.
Женщина-власть
Но отчего же Арагорну удалось не только стать королем Гондора, но и возродить разрушенное в войнах северное королевство Арнор? Толкин в романе объясняет это Войной Кольца и победой над Сауроном, однако, рассматривая сюжет через призму кельтской культуры, мы видим совсем другую причину небывалых политических успехов Арагорна.
Такой причиной оказывается любовь к Арвен.
В кельтской мифологии женщина мыслилась носительницей категории власти. Это означает, что сама она никакой социальной властью не обладает, но ее избранник (в наиболее архаичных текстах жестко и прямо: сексуальный партнер27) становится королем.
В таком контексте история Арагорна и Арвен приобретает совершенно другое звучание. Любопытно, что причинно-следственные связи кельтского мифа и текста романа будут прямо противоположны. По логике романа Арагорн смог жениться на Арвен, поскольку стал королем. В проекции кельтского культурного архетипа герой становится королем, поскольку
