помочь. Чернота внутри… и меня поднимают.
- Держись. Давай. За меня.
У него не хватит сил. Ни физических, ни тех, что не дают уйти. Но хоть не больно. Боли я вот боюсь, а умирать… город жаль. И людей.
И князя с ведьмой, которые ждали, надеялись, а теперь… что с ними будет? И с Упыревкой, которая тихая такая… с конкурсом этим дурацким. Я бы не выиграла, но почему-то все равно обидно.
А если источник умрет?
Или не умрет, но выброс случится? Надо… надо сказать Люту. Князю… Люту, чтобы предупредил… эвакуацию организовать.
Только сил нет…
Глупая.
Попалась… и Гришка дурак… главное, все никак не пойму, зачем он… почему… меня, а не генерала… ладно, хорошо, что меня, а не жену свою… та совсем слабенькая, мигом… или думал, что убив меня, он все вдруг вернет? Или просто не думал…
- Уже близко, уже почти… да дай же тропу! – теперь в голосе Люта клокочет ярость. И Лес подчиняется.
Я слышу его гул.
И удивление. И даже скрытую радость, будто только и ждал, что хозяина вот… и хорошо, если будет хозяин, может, получится уйти?
Просто взять и…
Дуб.
Звенят листья. И главное, что рядом они. Чую их. И его. И поляну. И источник. Вода из него льется на лицо. Лют зачерпывает горстями, только…
Вода живая.
Вода мертвая.
Выбирай…
Равнина.
Знакомая до боли. Но сейчас, кажется, я здесь не гостем. Стою. Седые травы кланяются. По серому небу ползут тучи, клубятся да перекатываются, норовя догнать друг друга. Солнца нет, как луны или звезд. Это все там, вовне…
А вот та, что ждет каждого, предо мной.
Она высока и величава. И потому кланяюсь ей до самой земли. Это вежливость. Гостью след быть вежливым, особенно когда хозяева такие…
Она не спешит говорить.
Смотрит.
С укором? Я ведь не оправдала надежд. И вообще подвела… её вот тоже. А богов, судя по легендам, подводить не след. И плевать, что я не специально.
- Прости, - говорю.
- За что? – она протягивает руку и осторожно касается щеки, словно паутинку с нее убирая.
- Я ведь умерла, да?
- Еще нет.
- Но умру.
- Тебе решать.
- Как?
Вода… вода живая и вода мертвая. Все просто. И главное, выбрать… выбрать несложно. Я ведь хочу жить? Хочу. Я только начала, так, чтобы по-настоящему, чтобы с собой разобравшись.
Долги раздав.
Чтобы…
Вода в ладонях богини отливает серебром.
- Все ведь непросто, да? – говорю ей, зная ответ наперед. – И есть цена… какая? Что я оставлю, если решу уйти?
- Ничего.
Вода похожа на каплю ртути.
И каплей же ложится в мою ладонь. Теплой. Пожалуй, это единственное тепло…
- Я выпью и вернусь?
- Да.
- И… что потом?
- Дверь закроется.
- Какая?
Да почему мне приходится вытягивать все по слову?
- Иди, - богиня бросает что-то на землю, и тотчас из нее прорастают травы. Лунные лютики? Их еще называют кладбищенскими. Не те, желтенькие, безобидные почти, которые растут, почитай, везде, было бы сыро да сумрачно. Нет. Полупрозрачные белесые стебли и цветы такие же, махонькие, невзрачные.
Ядовитые.
…собери три лепестка, добавь каплю лунного света…
Ступать боязно.
- В любой момент ты можешь вернуться…
- А дверь?
Богиня вздыхает.
И отступает.
Да, дверь будет. Там, на другом конце тропы… и я иду. Шаг. И снова. И первые даются с трудом, но я иду… и мир меняется. Серый становится плотнее, тяжелее. Он сгущается над головой до черноты. Пугает. Но я иду.
Я не боюсь.
Больше не боюсь.
Гришка. Он брел рядом, как-то неловко заваливаясь на одну сторону.
- Ты… - крик его донесся сквозь гул ветра. И я остановилась. – Ты… ты во всем виновата!
- В том, что ты меня убил?
- Я… я…
Он менялся. Стремительно так. То вдруг старея, превращаясь в уродливейшего морщинистого деда, то снова становясь собой, прежним, улыбчивым, слегка застенчивым парнем, который когда-то меня окликнул.
- Откуда проклятье? – уточняю. – Розалия дала? Для чего? Точнее, для кого?
Не для меня, надо полагать.
Я была ей нужна.
- Для Игнатьева?
- Он… он…
- Она собиралась что-то сделать. С твоей женой? Нет? С её ребенком? Что-то, чему Игнатьев помешал бы… или помешал бы тем, что жив? Так? Он бы умер, и тогда твоя жена тоже. Без шансов… а ребенок остался бы.
Младенец.
Младенцы – легкая добыча для таких, как Розалия… да и дети.
- Она… она…
- Она бы вырастила его, верно? А потом заняла бы новое тело. С новой душой. С той, что связана. Кровью, силой… легче прошло бы. Запасной, так сказать, вариант… если не выйдет к источнику пробиться.
- Ненавижу!
- За что, Гриша? Это ведь ты меня использовал. Не без моей помощи, но все же… пока нужна была. А перестала – выставил. Потом нашел и снова… а теперь ненавидишь? Это не я изменяла жене. Не я спуталась с ведьмой. Не я во всем и во всех искала выгоды…
Он закричал.
И почти рассыпался. Почти. Кладбищенские лютики шевельнулись. Интересно, сколько у меня времени? Или… здесь время свое, а значит, можно не спешить. У меня его бесконечность.
- Ты… знаешь, каково это, быть нищим? – выкрикнул он. – Знать, что ты принадлежишь древнему роду… знатному роду… но твои предки утратили все! Что из наследства у тебя – долги! Заложенное поместье! И мать с сестрами, которые…
- Которые могли бы пойти работать, как и твоя матушка, раз уж на то пошло.
- В участковые ведьмы?
- Хоть бы и так. Платят неплохо. Оклад, премиальные… нет, Гриша, дело не в долгах. И не в том, что у тебя вариантов не было. Просто тебе хотелось всего и сразу. А я… я была инструментом. Ну да я не в обиде. Честно.
А вот в нем по-прежнему кипела злость.
Кипела и плавилась.
И он тоже. Менялся, наливался то тьмой, то светом. То почти расползался, то превращался в нечто темное… а я видела тени за его спиной.
Старый дом.
Пустой и стылый. В нем всегда холодно, даже в летнюю жару. А с осени холод становится невыносим. С первыми морозами на стеклах оседает изморозь. И пробирается через подоконник.
Топят только матушкину комнату. И немного – детскую.
- Ты наследник древнего славного рода. Твой долг…
