Разбился.
- Насмерть?
- Нет, - Лют опустил голову. – К счастью, нет… машина в хлам, его вырезали… тут уже замолчать все не вышло. И дед приехал, отец Мира… Марка… начали разбираться. Сами. Все и всплыло…
Небо полыхает багрянцем. Красивый цвет, насыщенный такой. Кумачовый-алый и темный, гранатовый. Золото нитями.
- Дед… я никогда ни до, ни после не видел его в такой ярости. Да в общем-то не только его… Миру тоже досталось. Марку… хотя он как раз против был изначально. Ему это все не нравилось. Нарушало покой города и все такое. Но мы же друзья. А друзьям не отказывают. И друзей не сдают.
Если смотреть только на небо, то можно не думать… о чем?
А ни о чем.
Солнце вот проклевывается. То есть оно существует где-то там, вовне. И не оно движется, а планета. Я знаю. Только… сейчас именно солнце выглядывает из-за кромки далекого леса.
- Главное, я ведь не раскаивался. Вроде бы и понимал, что плохо поступал, что нельзя так, но не раскаивался. Как же… никто не умер. Вред, здоровью нанесенный, мы компенсируем. Моральный ущерб? И его. У нас же много денег. Все можно компенсировать, - Лют это произнес очень тихо. А потом вытянул ноги и признался. – Я встречался с ним, с тем парнем. Позже. Когда мозги начали на место становиться. Просил прощения… знаешь, кажется, он не поверил, что я всерьез. Он сказал, что и не в обиде. Что дед и вправду оплатил. И ему лечение, и его сестре… у него сестра была со сложным диагнозом. Помог переехать. На учебу устроил, потом на работу и все такое… вроде как в конце даже хорошо получилось. Но в глазах я видел, что… ни хрена деньги до конца компенсировать не могут. И за руль он больше не садился. И протез, пусть отличный, индивидуального изготовления, но нормальную ногу не заменит. Так что…
Молчим.
Оба. Смотрим на солнце.
Что сказать? Понятия не имею. И как к нему относиться, тоже не знаю. Лют, нынешний, ведь другой. И вроде как не отвечает за себя-прошлого. И тогда-то не только он виноват, но и другие, которые могли бы обратить внимание. Остановить.
Или… или так можно вовсе договориться, что вины на княжиче нет?
Что он сам жертва злых и равнодушных к трепетной душе подростка взрослых?
Чушь…
Потому и молчим.
- Знаешь… я вот думаю… что бы я сделал, если бы выяснилось, что Гор вытворил что-то такое, - Лют нарушил тишину, когда солнце уже наполовину поднялось над лесом. – И не знаю. К счастью, он не такой. Он во многом лучше меня. Наверное, так и должно быть, чтобы дети были лучше родителей. Но если бы вдруг… что бы ты сделала?
- Понятия не имею, - честно призналась я. – Выдрала бы, наверное… так, чтобы сидеть не мог.
- Это само собой.
- И тебя?
Лют поглядел куда-то в сторону, вздохнул и кивнул.
- Было… унизительно.
- И непедагогично.
- Поначалу. Хотя вот… вряд ли до того меня можно было достучаться как-то иначе. Впрочем… кости болели, но я почему-то был уверен, что все равно прав. И когда дед выставил из дома. И пригрозил, что вообще вычеркнет из рода. И помогать мне запретил. Маме, отцу…
- А…
- Тетю Наташу пришлось отправить на реабилитацию. Как и гувернера, но там легче. Он более устойчив был и все же контактировал меньше. А она вот… я пытался встретиться. Потом. Она отказалась. Уехала… и письмо написала, что меня не винит, что её предупреждали и о моих особенностях, и обо всем… но она боится, что если встретиться, то все начнется снова. Причем она права. При таком глубоком воздействии не нужно даже осознанного влияния. Так что…
Солнце еще выше.
- Но я по ней скучаю. Очень. А даже писать боюсь, не говоря уже о том, чтобы звонить.
И земля поет. Где-то там, в сизом пока еще поднебесье, зазвенел жаворонок. И откликаясь на песню его, вздохнула земля. Я слышала и вздох этот, и как побежали по корням соки, как потянулись к солнцу травы, спеша раскрытья навстречу.
И вся-то древняя исконная сила, подчиненная великому ритму, пришла в движение.
- Теперь тебе надо бы еще сказать, что всей своей последующей жизнью ты искупаешь ошибки молодости.
- Я? – Лют хмыкнул. – Хотелось бы. Но правда в том, что не искупаю. Правда в том, что я радостно совершаю новые. Раз за разом. Потом пытаюсь исправить. Или не пытаюсь… вляпываюсь, выбираюсь.
- В общем, как все.
- Именно.
Ветер пробежался по травам, заставляя кланяться.
- Презираешь?
- Я? – вопрос удивил. – Нет. Просто… не знаю. Школа в приюте была такой… своеобразной. Нас хорошо учили. Действительно, хорошо. И поощряли тех, у кого успеваемость на уровне. И следили. Очень жестко. Как только кто-то начинал пытаться… давить остальных, он сразу оказывался в кабинете у директора. И обычно на этом все заканчивалось.
- Обычно?
- Ведьма умеет быть доходчивой. Как-то… перевели к нам девочку… не знаю, почему её взяли. Она привыкла к другому. К силе. И силу пыталась применить. В первый же день у кого-то что-то там отобрала. И попала к директрисе.
- Но не помогло?
- Она почему-то решила, что дело в камерах. И надо просто их избегать. И еще пару раз пыталась… избила даже кого-то из младших. Сильно. После этого надолго исчезла. А вернулась очень тихая. Даже испуганная какая-то. Мы только вздохнули с облегчением. Понимаешь, там есть правила. Соблюдаешь их и у тебя тогда все хорошо. А она нарушала правила. Мешала. Вот… теперь я думаю, что с ней сделали? Наверняка, ничего хорошего.
А больше и рассказать-то нечего.
Страшную тайну на страшную тайну? Ему все-то мои, да и не мои известны. Кроме разве что… но нет, я не хочу говорить о таком.
Я…
Это мое.
И только. И да, что было в прошлом – пусть в нем остается. А у нас – новый день. И если повезет, то не один. А мне должно повезти.
Хоть когда-нибудь!
Гришка встретился на поле.
Мы шли.
Просто шли, держась за руки. Молча. Место, пожалуй, и вправду было особенным. Говорить не хотелось. Совершенно. Хотелось просто быть рядом.
Слушать.
Солнце.
Травы. И кузнечиков, которые наполняли луг шелестом. Протяжный плач канюка, тень которого скользит по-над полем. Жара накатывает. Гудят
