— «Это Левертов!» — заорал он. Никогда в жизни не слышал, чтобы он так кричал. К тому же он считает, что Левертов прикончил Омара Лупа и двух его близнецов, чтобы обобрать их!
Вот это уже было кое-что. Была ли это правда или нет, но перед глазами Вейна тут же возник заголовок: «Киномагнат убивает своего тестя! Достоверные источники опасаются худшего».
Именно это и заставило его отпечатать и распространить объявления с такой скоростью, и именно поэтому он теперь метался с записными книжками по кладбищу, как голодный паук. Он любил слухи — это было у него в крови; Вейн Альтенхоффен происходил из семейства, перекачивавшего чернила из журналистского любопытства в Квинаке уже в течение века. Он был движим искренним любопытством, а не деланным интересом амбициозного репортера. Семья Альтенхоффена организовала издание «Квинакского Маяка» еще в те времена, когда здесь появился их первый предок из довоенной Германии с грузом «Оливетти». Первые номера перепечатывались на машинке по пять экземпляров в закладке. Они продавались по центу за штуку, и каждый номер начинался с библейской фразы «Добрые вести издалека подобны освежающей воде для страждущих», которая представляла из себя кредо издания. Этот неписаный закон, передаваемый из поколения в поколение, вполне соответствовал семейной философии Альтенхоффенов: «Именно слухи, какими бы они ни были, соединяют горожан воедино». И оказалось, что это действительно очень клейкое вещество: «Местный культовый герой связывает исчезновение прославленного боулера с киноантрепренером». Подобные сенсации объединяют людей.
Альтенхоффен надел очки для среднего расстояния и высунулся из-за базальтовой скалы, под которой зияла могила Марли. Трудно было сказать, заметил Исаак Соллес прибытие Левертова с его костюмированной камарильей или нет. Его лицо было столь же непроницаемым, как профиль, отчеканенный на древней монете. Единственное, что можно было заключить по его виду, — он был раздражен затянувшейся церемонией точно так же, как и все остальные. Хвалебная речь Нормана Вонга, казалось, будет длиться вечно. Уже в течение получаса он, всхлипывая, делился воспоминаниями обо всех собаках, которых ему довелось знать, начиная с того спаниеля, что был у него в детстве. Всем уже становилось невмоготу, впрочем, не настолько, чтобы кто-нибудь решился прервать плачущего семифутового верзилу, снабженного 44-м кольтом. Потом Грир произнес молитву на неведомом языке, а миссис Том Херб исполнила траурный вариант «Старой овчарки». В течение всего этого времени крайнее нетерпение проявлял президент Беллизариус, периодически недовольно заглядывавший в брошюру Ордена, которую держал в руках. Страницы трепетали в его тонких пальцах как листья на зимнем ветру. У него был такой истощенный и изнуренный вид, что Альтенхоффен опасался: не придется ли им хоронить двух членов Ордена, если миссис Херб Том не закруглится в ближайшее время.
Миссис Херб Том наконец закончила петь, Билли закрыл брошюру и, подойдя к могиле, с хмурым видом заглянул внутрь. Все замерли. Но Кальмар, похоже, настолько глубоко погрузился в собственные мысли, что мог только смотреть на землю. Он стоял так долго, что вокруг послышались шепотки, и люди начали беспокойно переминаться под ровным светом полуденного солнца. И наконец Соллес вывел его из забытья.
— Говори, Кальмар, потому что у нас есть еще что обсудить.
Беллизариус поднял голову, и его искаженное лицо разгладилось, как раскрывшаяся шляпка гриба.
— На самом деле мне нечего сказать, — огрызнулся он. — И у меня тоже есть что с вами обсудить. Хотя я любил старину Марли. Он был хорошим. Он состарился. Он вступил в последний бой и погиб. Я принес с собой вирши, которые показались мне уместными, — он кинул последний взгляд в брошюру и оглядел толпу. — Вот что по этому поводу писал один англичанин в XIX веке, его звали Киплинг. «Власть пса». И дорогие братья, это не только слова скорби, но и слова предупреждения.
Он закрыл брошюру и после еще одной длинной паузы начал читать наизусть:
— Вся наша жизнь — пристанище скорбей,
Черпаемых от тысячи людей.
К чему же мы, страдая день за днем,
Их умножать с готовностью даем?
И, братья, мне ли не сказать:
Не дайте псу вам сердце надорвать.
Мы тщим себя пустой мечтой О дружбе и любви одной, Что верный пес нам подарит, Будь хоть обласкан, хоть побит. Но я тому свидетель сам: Вы сердце не вверяйте псам.
Когда живая эта тварь
Уж не откликнется, как встарь,
Когда ее веселый бег
Вдруг остановится навек,
Тогда ты с ужасом поймешь,
Что сердце псу ты отдаешь.
Мы все здесь — племя должников — Берем взаймы и жизнь, и кров, Но наступает срок, когда Долги нам отдавать пора. И расставаться тем трудней, Чем больше ты провел с ним дней.
Так в час расплаты свой заем Скрепя мы сердце отдаем. Так почему же снова псу Я сердце с радостью несу?
Да, в старине Кальмаре еще есть порох, — с гордостью отметил про себя Альтенхоффен. Стихотворение всех растрогало до слез. Норман Вонг выл, как побитая собака.
Беллизариус кинул в могилу несколько комков земли и, не говоря ни слова, начал пробираться сквозь толпу к городу. После того как остальные побросали туда же мешки с собачьей пищей, Норман Вонг достал серебряную лопату, и Исаак Соллес принялся швырять влажную красноватую землю в могилу. Альтенхоффен успел сделать снимок для обложки, и толпа начала расходиться. Похороны удались. Они вызвали большой общественный интерес. Но этого было маловато. Альтенхоффен обогнул валун и подошел к Соллесу с записной книжкой наготове. Но первый вопрос ему задал Айк.
— Откуда у тебя четыре пары очков, Слабоумный?
— Нашел в столе у дедушки Альтенхоффена. От этого варева, которое привез Билли, у меня так болят глаза, что я не могу носить линзы. Крутая штука, Исаак.
— Так вот в чем дело с Кальмаром? То-то он выглядит как ходячий труп.
Альтенхоффен покачал головой.
— Бедняга Кальмар здорово напуган, Исаак. Ему бы лежать, а не ходить. В утреннем выпуске «Викторианской почты « говорится, что правительство Канады прошлой ночью совершило налет на Гринера и его общину.
— Ну и почему это должно было напугать Билли? Разве он не к этому стремился?
— Потому что преподобному удалось улизнуть. И теперь никто не знает, где он.
— И теперь Кальмар боится, что Гринер явится сюда по его душу? — рассмеялся Айк. — Это наркотический бред, Слабоумный. Билли всегда страдал легкой формой паранойи. А вот Гринер — настоящий параноик. Я бы сказал, суперманьяк. Перед ним стоят более величественные цели, чем наш несчастный Квинак.
— В отличие от твоего друга Левертова?
— Что ты имеешь в виду? Альтенхоффен отвел глаза, не вынеся пристального взгляда Айка.
— Кальмар рассказал мне о том, что ты говорил ему на судне. О твоих подозрениях относительно планов Левертова. А теперь еще Грир сказал мне, что ты считаешь, будто это он переехал твою собаку, я уже не говорю о других людях. Айк Соллес, мой слабый ум начинает мутиться…
— Беллизариус не имел права распространять эти сплетни. Как и Грир. Особенно делиться ими с такой пронырливой журналистской ищейкой.
Альтенхоффен обиделся. Он снял очки для письма и заменил их на другие, в роговой оправе, которые, как он считал, придавали ему вид ученого негодования.
— Я был движим не любопытством, а братскими чувствами, Исаак, — оскорбленным голосом произнес он. Он запихнул маленькую записную книжку в карман рубашки, большую заткнул за пояс и протянул Айку пустые ладони. —¦ Честное собачье, я ничего не стану записывать без твоего согласия. Ты же знаешь меня, я просто хочу знать, что думают люди. Я люблю копаться в грязи и печатаю отнюдь не все. Поэтому, пожалуйста, поделись с братишкой Слабоумным своими соображениями, Исаак.
