Эльвира Байгильдеева - Сила оружия

Пейзаж, перерезанный прерывистой, как линия морзянки, дорогой, был выдержан в багрово-черных тонах с преобладанием багрового. Тусклый красноватый щебень и редкие разнокалиберные глыбы, как осколки чернеющей на северо-востоке горной цепи. Красное закатное небо и маленькие черные вихри.

С самой высокой из пасущихся в пустыне базальтовых скал можно рассмотреть мозаичное пятнышко, целеустремленно ползущее наперерез горам. На фоне монументального, совершенно безжизненного пейзажа оно кажется еще более неуместным, чем сама дорога. Тот, кто в состоянии оттолкнуться от шероховатой поверхности валуна, долететь над облаками мелкой красной пыли, затянувшей сложенный из растрескавшихся темно-коричневых плит повороты, до того из них, по которому муравьиным шагом тащится кавалькада, и зависнуть над ним, — тот, говорю, сможет рассмотреть ее подробнее. Но и вблизи шестеро всадников с пятью лошадьми в поводу не выглядят внушительнее. Несмотря на тяжеловесную мощь неприхотливых лошадок. Несмотря на уверенную посадку и недвижные, задубелые лица седоков. Должно быть, последний привал был слишком давно, а следующий ожидается нескоро.

Впрочем, среднее звено в цепочке верховых держится в седле только за счет ременных петель, удерживающих его ноги в стременах и руки — на луке седла. Лицо его кажется отрешенным даже в сравнении с бесстрастными масками его спутников.

При каждом шаге странное существо раскачивается взад-вперед, то и дело едва не тыкаясь в шею лошади, перемешивая с ее пропыленной гривой свою собственную, не менее пропыленную. В корке грязи, делающей неразличимыми черты лица, прожжены две дорожки — красный песок здорово ест глаза.

Одиннадцать лошадей и шесть всадников — вот что увидел бы под собой зоркий пернатый наблюдатель, случись он поблизости. Но что делать в красной пустыне обитателю гор? Или даже дельтапланеристу?

Живописно-однообразный пейзаж дрожал, размываясь и фокусируясь. Глуховатый, одышливый голос пел едва слышно, в такт глухим ударам копыт в песок.

Кивало неживое, покрытое грязью лицо, летали по обе стороны от него свалявшиеся пряди. Кавалькада осторожно объезжала вставшие дыбом плиты и выскакивающие то справа, то слева камни. Без единого слова произошла смена лошадей. Неповторимое ощущение иррационального детского кошмара клубилось в воздухе.

Дорога прижималась к растущему с каждым часом горному хребту. Черные отвесные склоны, казалось, впитывали меркнущий закатный свет, ускоряя наступление ночи.

Багрово-черную тьму рывком заслонило черно-багровое, озаряемая мерцающим факельным пламенем. Зловеще-карикатурные пропорции Черного трона, искаженного взглядом снизу: постамент, ноги, задрапированные ниспадающим балахоном, и нереально далеко — зубцы короны, оттененные нависающей, собранной из одних прямых углов спинкой Трона. На ступеньке, группируясь в падении, разбивая колено, рушилась смутная фигура — не в силах ни поднять голову, ни удержать на плечах давящую тьму.

…Финрод.

Чернота.

— Достаточно. Восьмой круг — это уже перебор. Я клипы на раз запоминаю.

— Вы считаете дальнейшее ментоскопирование нецелесообразным?

— А вы что ли испытываете удовольствие от самого процесса? Меня, говоря откровенно, результат интересует, приставку вашу раньше следовало отладить. Кстати, вам никогда не приходилось сталкиваться с загадкой о двух слонах?

— С какой, извините?

— Ну, у одного бедного мадагаскарского крестьянина был ребенок и два слона: один большой, но боевой, второй маленький, но хозяйственный. Какого из слонов крестьянин зарежет в неурожайный год?

— Подождите, дайте подумать…

— Не стоит. Что бы вы не надумали, вам ответят, что вы не поняли вопроса, и повторят загадку слово в слово, прибавив одного ребенка. Я попытался придушить собеседника дубля после… Точно, после четвертого. Отдельные рекордсмены доводили число детей сотен до двух. Боюсь, вы бы скорее довели до истерики тестирующего. Это, видите ли, тест на занудство.

Ни тени оживления не мелькнуло в кротком усталом голосе проницательного прагматика, но его визави, тем не менее, заподозрил, что над ним смеются. И сказал несколько дрожащим голосом, исполненным достоинства — в общем, ужасно забавно.

— Если вы решились отказаться от наиболее совершенных методов получения информации, то руководствуетесь, уж конечно, не отсутствием выдержки — боже упаси, а лишь изобилием позитивных контрпредложений. Я прав?

Его попытки скопировать тон собеседника нельзя было назвать удачными. Да, кстати, диалог происходил между представителями явно одной системы, объединенных принадлежностью к классу, типу, марке и даже дизайном. Но. Корректный чиновничий облик на первом из них сидел как лохмотья на короле-изгнаннике, на втором же и вовсе как собака на заборе. Вот и в покойных креслах они угнездились по-разному: один — как балованный домашний кот, второй — как птичка, присевшая на провода. В окружении поблескивающих пластиком и хромом приспособлений, выпирающих из стен, свисающих с потолка, громоздящихся над и под столами покойные кресла выглядели глубоко подавленными.

Что до собеседников, то корень их противоречий состоял в том, что они не разделяли заблуждений друг друга. Каждый считал единственным делом, достойным настоящего мужчины свое собственное. Первого, шефа центральной ячейки отдела контрразведки, веселые сотрудники называли между собой Ловцом человеков. Второго, между прочим, они же нарекли Железным Пастырем — имея в виду не личностные характеристики, а химический состав его паствы.

Манеры «короля-изгнанника» были под стать скорее лохмотьям, нежели королям. В пиковых ситуациях это особенно царапало глаз и резало слух.

Как, допустим, на том программном заседании. Докладчик сидел на кафедре, болтал ногами и вещал.

— А рецептик-то прост: берем настоящего хорошего интроверта — именно интроверта хорошего, а человеком он может быть совершенно дерьмовым, хоть махровым мизантропом, тем лучше — берем, говорю, и начинаем искать в его бахромчатом рванье ту центральную ниточку, на которую насажены безлюдные миры. Друг за другом, как бусинки. Работа муторная, но прибыльная. Нашел — и режь ее, родимую, она ему дольше не понадобится. Вслед за тем — конец работы. Под аккомпанемент бодрого цок-цок-цок. Думаете, когти по паркету стучат? Никак нет: это они как раз и есть — миры. Тут-то все и окупится. А техническую часть работы я предлагаю поручить специалистам.

Так вот и получилось, что Пастырь со всеми его концепциями и новациями стал придатком лаборатории Ловца, овеществлением его звонких периодов. Что ж, бывает…

— Не перекипите, коллега, — предостерег руководитель, — продолжать-то, разумеется, придется. Однако устройство ваше буксует. Пожалуйста, не воспринимайте мои слова как личное оскорбление, но никогда я особенно не доверял этим дурам железным. (И шизоидам яйцеголовым, добавил он про себя).

— Во-первых, они не железные, — обиделся яйцеголовый коллега, — а во-вторых, где бы вы сейчас были без машин, фиксирующих такие оттенки ощущений, в которых и сами испытуемые себе отчета не отдают? Например, мотивы, толкающие их на измену организациям, а порой и убеждениям. Допустим. на первом плане — инстинкт самосохранения. А чуть отступя — желание пошпионить за нами и, улучив момент, вернуться с богатым уловом, тем самым и послужив и своему делу, и отплатив нам. Только благодаря чувствительности этих «железных дур», — оратор поморщился, — вы используете каждого добытого таким образом сотрудника на все сто процентов, уничтожая его не раньше, чем второе соображение возобладает над первым.