Они напряженно смотрели друг на друга, будто играли в детскую игру, где проиграет тот, кто отвернется первым.
— Гермиона, пара таких комментариев, и я наброшусь на тебя прямо посреди улицы. Очевидно, ты не понимаешь, насколько близко ходишь к границе моего самообладания.
Девушка, по всей видимости, была совсем не против такого развития событий, продолжая хитро улыбаться.
— Я соскучилась.
— Женщина… — почти что прорычал Малфой.
— Ладно-ладно. Следуем твоему грандиозному плану. Что там первым пунктом?
— Гранд-Иль.
— Веди меня, мой проводник.
Они прошли пару церквей с вековой историей, оценили архитектуру дворцов восемнадцатого века и вдобавок смогли упросить охранника открыть для них несколько выставочных залов Исторического музея, правда пришлось схитрить и воспользоваться магией, но желание для тех, кто впитывает знания, как губка, было слишком велико.
Уже на подступах к Страсбургскому собору, жемчужине поздней готики, чьи шпили являются маяком для заблудших туристов, солнечные лучи впервые за день прорвались сквозь облака.
Основательно приноровившись, Драко прошептал заклинание поиска и направил палочку на объект, не доставая ее при этом из кармана.
— Вроде нам туда, если магия не врет.
— Ей было бы сложно врать, учитывая, что здесь всего один путь.
Немного понизив уровень язвительности в своей манере речи, она дополнила:
— Ты никогда здесь не был?
— Нет. Мы же хотели узнавать новое вместе.
Они поднимались вверх по необозримо длинной спиральной лестнице, пытаясь добраться до смотровой площадки Нотр-Дама-де-Страсбург, про который один из французских магов, бывший к тому же невероятно знаменитым и восхваляемым писателем в мире маглов, Виктор Гюго говорил: «чудовище гигантское и деликатное». Стены, вымощенные известковым камнем, полностью закрывали обзор и ничуть не упрощали понимания, на каком этапе они находятся, скорее наталкивали на мысль, что пора было начать считать ступени.
— Почему мы просто не трансгрессировали?
— Как ты себе это представляешь? Ненавязчиво появимся среди какой-то туристической группы?
— Узнаю нотки настоящей Грейнджер, так жаждущей пробраться наружу. «Правила важны, Драко», — удивительно похоже скопировав ее интонацию, отозвался Малфой, попутно пропуская туристов, спускающихся вниз. — Счастливчики!
— Если не хотел, то мог бы и не подниматься.
— Ну что ты, дорогая, с тобой я готов идти хоть на край света. Уверен, что до него не так много ступеней.
Страсбург с высоты башни был подобен муравейнику. Жизнь людей можно было рассмотреть в мельчайших подробностях: довольные дети, бьющиеся на карамельных леденцах в виде тростей; взрослые, ожидающие столика в наглухо заполненном ресторане; старики, ругающиеся с продавцами из-за подсунутого им несвежего багета, и накормленные щедрыми туристами утки, не способные встать с берега и добраться до воды в пруду. Их жизнь шла своим чередом, была пропитана рождественским настроением и нещадно навевала философские мысли о своем собственном бытие.
— Во что ты верил, Драко?
— В каком смысле?
— Знаешь, я всегда думала, что буду защищать тех, кто в этом нуждается: людей, магов, животных. Я думала, что это мое призвание — защищать тех, кто сам не способен. Делать наш мир лучше. Тогда я не знала, что через несколько лет окажусь на их месте, что мне придется бороться за жизнь и место в мире, от которого я уже не способна себя отделить. Я думала, что буду праздновать свои победы не слезами, а шампанским, открытым в необычайно светлой гостиной дома, стоящего на берегу Ла-Манша, в который я бы купила кашпо в скандинавском стиле и постоянно забывала бы поливать цветы. Думала, что люди оценят мои способности и старания, что встречу тех, кто станет моими друзьями на всю жизнь, что выйду замуж за милого уютного мальчика с большой шумной семьей, с которой мы будем проводить бесчисленные воскресные вечера.
— Примеряла на себя подвенечное платье Уизли?
Гермиона в кои-то веки проигнорировала издевку, не желая отступать от темы разговора.
— А ты? Как ты видел свою жизнь, если бы не было этого противостояния, вылившегося в проклятую двухлетнюю войну? — Она смотрела на него, чувствуя, как из глубин памяти наружу рвется кое-что важное, полузабытое, то о чем он когда-то рассказывал ей в пыльном кабинете нумерологии. — Когда-то ты говорил, что в одиннадцать лет мечтал быть драконологом. Думаешь, у тебя бы вышло?
— В одиннадцать? — Он усмехнулся. — В одиннадцать я думал о том, что буду жить со страшными чешуйчатыми драконами, а в двенадцать, что стану самым знаменитым в истории игроком в квиддич, а годом позднее, что займу влиятельную должность в Министерстве, а потом… потом я влюбился в тебя.
Гермиона, все так же созерцая пустынные крыши домов через кованую решетку башни, слабо улыбнулась.
— Я порушила все твои планы?
— Нет… ты стала моей путеводной звездой. Я жалею лишь о том, что в момент сомнений я сам же ее и погасил.
Он смотрел на то, как сеяло туман ее морозное дыхание, и пытался понять не перегнул ли он палку своими литературными сравнениями.
— Ты всегда умел красиво говорить. Однако, не всегда это было правдой.
Лицо Драко на мгновение исказилось, словно от внезапно прорезавшейся боли, слишком много раз он слышал эти обвинения в свой адрес. Малфой схватил ее чуть выше локтя, резко развернул к себе и с исключительной твердостью в голосе опроверг:
— Я никогда. Тебе. Не лгал.
— Не лгал. Всего лишь не открывал в ответах того, что надлежало хранить под печатью секретности, — хлестко выдала она аксиому, которую было глупо отрицать.
— Мерлин, Гермиона! Я не хотел, чтобы ты участвовала во всем этом дерьме. Неужели не понятно?
— Да я уже была в нем по уши!
Воцарилось гнетущее молчание, обстановка, несомненно, накалялась.
— Хочешь правды? Все, чего я ждал от жизни — это одобрения собственного отца. Годами. Мне было безразлично, куда я пойду работать и на ком женюсь, я просто хотел почувствовать на плече его тяжелую руку и услышать столь редкую похвалу. А знаешь, в чем самая большая ирония — единственный раз, когда я видел в его глазах что-то похожее на гордость за сына, был в тот момент, когда я направил на него палочку в побоище под поместьем Руквудов, — выпалил Драко на одном дыхании и сильно сжал губы, видимо, жалея, что не смог промолчать. — Вот такой я человек, Гермиона. И, честное слово, не имею ни малейшего понятия, чем я заслужил то, что в моей жизни появилась ты и всегда оставалась на моей стороне.
Выплеснув переполнявшие чашу эмоции, он ослабил хватку и через мгновение машинально прижался к ладони, так вовремя поднесенной ею к его щеке.
— Я просто в тебя верила. А вера не нуждается в объяснениях. — Она не пыталась укрепить его самооценку, лишь проливала свет на причины, по которым они оказались здесь. — Идеальных людей не бывает, Драко. А те, кто близок к совершенству — невероятно скучны. И ты бы никогда не вошел в мою жизнь, будучи невероятно скучным, а я бы никогда не смогла полюбить идеального Малфоя.
Грейнджер медленно провела руками от жесткого воротника до узких лацканов его пальто и, дойдя до верхней пуговицы, сделала шаг назад, потянув его за собой:
— Пойдем что-нибудь выпьем, этот день обретает трагические нотки, а я надеялась провести его совсем в другом ключе.
Как будто только что они удалили абсцесс, созревавший годами из-за боязни признаться в своих слабостях. Но оба знали, что это отнюдь не последний раз, когда придется взять в руки скальпель, чтобы перевести их отношения в разряд «здоровых».
Страсбург, несмотря на вечные толпы туристов в рождественские праздники, ни на секунду не терял своего французского очарования. Фахверковые здания и цветочные балконы в любое время года, разбавленные готическими соборами и старинными дворцами, в полной мере подтверждали его звание «Маленькой Франции».
Здесь можно было провести не один день, наслаждаясь видом крытых мостов, от сути которых осталось не более чем название, наблюдая за парадом апостолов на Страсбургском соборе, ежедневно повторяющих свой спектакль ровно в двенадцать тридцать, и просиживая штаны в ресторанах, пробуя гастрономические изыски эльзасской кухни. Но самая большая ценность этого средневекового города была в атмосфере на площади Клебер. Сказочные домики, море рождественского печенья брёдель, километры светящихся гирлянд и безостановочно льющийся глинтвейн делали Страсбург городом, в котором поистине живет Рождество.
