Герр Лауген печально покачал головой.
— В таком случае необходимо, чтобы вы мне его показали, — твердо произнес Ал.
В общем, в ближайшие полчаса он наслаждался незабываемой экскурсией по дому семейства Лауген и по окрестностям. Оказывается, мать в последний раз видела Аниту, когда попросила ее помочь с мытьем посуды. Девочка отреагировала на это предложение без особого энтузиазма. Мать оставила ее на кухне перед бадьей, полной горячей воды, а сама пошла в погреб по каким-то делам. Когда она вернулась, девочки в кухне не было, в бадье с недомытой посудой оседала мыльная пена, а дверь черного хода была широко распахнута. От двери начиналась тропинка. Она разветвлялась: одна ветвь «впадала» в деревенскую улицу, другая срезала путь через кусок леса и сбегала к речке. Увидев, что дочери нет, а задание не выполнено, фрау Лауген ужасно рассердилась и пошла по дорожке, решив, что Анита убежала на речку купаться. Именно на лесном участке тропинки она и обнаружила башмачок. Какое-то время смотрела на него, не двигаясь, а потом прошла немного дальше по дорожке, спустилась к реке («Думала, нет ли там Аниты», — пояснила фрау Лауген), а потом вернулась, подобрала башмачок и начала кричать.
— Так сколько времени прошло между тем, как вы оставили дочку на кухне и нашли башмачок?
— Не знаю… — безжизненным тоном ответила фрау Лауген. — Минут десять. Может, пятнадцать…
— И вы ничего не слышали?
— Слышала — так уж наверное, сказала бы! — огрызнулась она.
— Не сердитесь на жену, — снова произнес староста. — Если она в подвале была, из подвала х… простите инспектор, вряд ли что-то услышишь.
Сам же староста был в пабе, пил пиво с друзьями, как всегда по вечерам, и поэтому уж подавно ничего не слышал и дочь не видел.
У Аниты были старший брат и сестра — сестре двенадцать лет, брату четырнадцать. Но из обоих в то время дома не было — играли с друзьями. Далеко деревенских детей теперь по одному не отпускали, и даже по двое, но большим компаниям позволялось бродить где угодно. Аниту как раз в такую компанию не взяли, потому что накануне она на кого-то там отцу наябедничала, вот девочка и дулась.
— А могла она убежать гулять одна, раз ее вместе со всеми не пустили? — осторожно спросил Ал.
Безутешные родители думали, что еще как могла. Более того, именно этого они от ненаглядного чада и ожидали, поэтому мать с нее глаз не спускала. Только на минуточку оставила одну, и вот что получилось…
Ал осмотрел и кухню, и вышел через черный ход, добросовестно прошелся по дорожке. К самой реке спустился. Час был утренним, небо чистым, так что вода сверкала праздничной синевой. Солнце отражалось в каждой мельчайшей рябинке, стрекозы звенели особенно легкомысленно. Ал испытал острое желание выкупаться — купание было одно из его любимейших времяпрепровождений (по причине, вполне понятной для хорошо знающих его людей), однако надо было работать.
Они вернулись в дом.
— А теперь хорошо бы осмотреть сам… предмет, если это возможно, — мягко произнес Ал.
Хозяева сумрачно переглянулись, и герр Лауген, отстранив жену, повел их с Вебером в подвал.
Нога, обутая в башмачок, лежала на куче льда, сваленной в самом дальнем углу подвала. Света здесь было мало (только несомая хозяином дома лампа), но Ал решил, что этого хватит. Ал подумал о том, что надо было взять с собой Мари — в качестве судмедэксперта, потом порадовался, что не взял. Он не сомневался, что она по работе и не такое видела, но все-таки меньше всего ему импонировала мысль, что она бы сейчас, под тяжелыми взглядом Лаугена, осматривала бы эту ногу… Хотя, с другой стороны, думать о том, что он мог бы вот сейчас, обернувшись, заглянуть в ее зеленые глаза, было чрезвычайно приятно… Ладно, сам как-нибудь обойдется — задача-то нехитрая… Кое-какие медицинские познания у него имеются.
Однако, разглядывая ножку (пока никаких признаков разложения на ней заметно не было), он почти сразу стал в тупик. Он совершенно не мог понять, каким образом она была… отъята. На откусывание, как они говорили с Мари сегодня за завтраком, это никак не походило, равно как и на, скажем, отпил. То есть отпил это мог бы быть, но очень уж ровный… Как будто три человека держали девочку, а четвертый орудовал каким-нибудь суперострым скальпелем, причем обладал такой силой, что скальпель этот шел сквозь мясо и кости как нагретый нож сквозь масло. Уж кто-кто, а Ал прекрасно знал, как трудно отпились у человека ногу — особенно если он при этом в сознании и сопротивляется. Конечно, кости у ребенка тоньше, чем у взрослого, но никак уж не хрупче. Скорее даже наоборот…
В общем, Ал, задумавшись, едва не стал вертеть ножку в ботиночку в руках на манер курительной трубки и машинально взглянул на подошву. До сих пор сам ботинок его не очень интересовал: равно как и торчащий из него черный носочек, но теперь…
Ал, не веря своим глазам, уставился на подошву ботинка.
— Свет, свет дайте! — воскликнул он не своим голосом.
Франц Вебер тут же подскочил к нему, вытаскивая на ходу из кармана фонарик (вот служака, взял из дома, несмотря на ранний час!), включил. И при желтом свете фонарика Ал четко увидел знак на подошве: да скрещенных копья и обернувшаяся вокруг них змея. С тем же успехом здесь могли проявиться письмена «Мене, текел, фарес». Или, скорее: «Ал, идиот ты эдакий, что ты-то тут делаешь?!»
Ал утер пот со лба свободной рукой (в подвале было холодно, но сейчас его прямо пробило) и начал расшнуровывать башмачок.
— Это что еще такое? — пораженно воскликнул Вебер.
— Это, Франц, алхимический знак, — ответил Ал сквозь зубы. — Вы же не думаете, что так ботинок пометили на фабрике?
Когда ботиночек был расшнурован, в подвале воцарилась особенно напряженная тишина.
— Не думаю, что мне стоит это отсюда выносить, — сказал Ал. — Герр Лауген… пошлите вашего сына за доктором Варди, очень вас прошу. И как можно быстрее. Мне нужно медицинское заключение. И принесите еще парочку ламп.
Мари часа два, наверное, занималась ничего не значащими делами по дому. У нее, наконец, откуда-то нашлось время дошить подстилку для Квача, протереть пыль на книжных полках и помыть как следует пол у себя дома (в медпункте она это делала каждый день). Других дел у нее не было: никто из сельчан, ясное дело, не шел. Да и было бы странно, если бы они пришли — после вчерашнего-то. С другой стороны, еще и рано было.
Однако часа через два, когда она устроилась с чашкой чая и книгой у окна (отличный сибаритский момент, каких Мари себе давно не позволяла, да вот беда — читать никак не получалось: полчаса она просидела над одной страницей), как услышала, что кто-то отчаянно колотит в дверь.
Мари кинулась открывать.
К ее удивлению, это был старший сын Лаугенов (Мари не помнила, как его звали).
— Доктор Варди, идите к нам домой! Вас инспектор вызывает! Вроде как освидетельствовать чего-то надо!
— Что? — Мари почувствовала, как ослабели колени. Черт возьми, это же Маринбург! Здесь же ничего никогда не происходит! Почему вдруг стало так бурно?.. Или даже буйно?.. — Кто-то ранен? Кто-то убит?
— Н-нет… — удивился сын старосты. — Вроде как надо ногу ту осмотреть… ну, что вчера нашли… — он смотрел на Мари очень мрачно.
— Сейчас иду, — коротко сказала она.
Она шла через деревню в белом халате и с чемоданчиком в руках, чувствуя себя необычайно глупо. И в то же время шагала она очень быстро, ибо ее гнал страх. А вдруг все-таки что-то случилось с Альфонсом, а они просто не хотят ей говорить?!..
В подвал она влетела буквально пулей, едва не сломав шею на узкой деревянной лесенке. Там ее встретил, к ее удивлению, свет трех или четырех ламп. К счастью, свет этот ей в глаза не бил: все три лампы были развернуты к стоящей посреди подвала табуретке. На табуретке лежало нечто… рядом — башмачок.
— Я хотел бы, чтобы вы подтвердили это с медицинской точки зрения, — сказал Ал. Даже голос у него казался бледным. — Это не человеческая нога. Это вообще не орган живого существа.
Мари подошла ближе.
Действительно, это ногой назвать было трудно… Начать с того, что оборочка носка, которая раньше высовывалась из ботинка, в нее буквально вросла — выходила из-под кожи. Потом, форма… нога была «сделана», иначе не скажешь, точно в форме ботинка. Ни пальцев, ни стопы, ничего. Просто колодка причудливой формы и телесного цвета. Мари решила, что живым это не было никогда.
— Господи! — воскликнула она с дрожью. — Что это?
— Это — плод алхимической реакции, — теперь она поняла, что голос Альфонса переполнен не страхом, как ей вначале показалось, не тошнотой, а решимостью и еле сдерживаемым облегчением. — Я еще пока не знаю, зачем и кому это понадобилось, но с ногами Аниты Лауген все явно в порядке. Эта вещь сотворена искусственно.
