— Тебя как звать-то, красавица? — просто чтобы она хоть чуть-чуть задержалась, прежде, чем растает за пеленой смога, спросил Мэтхен.
Девчонка смутилась от комплимента — похоже, её ими не баловали. Щёки сменили цвет на свинцово-серый — наверное, так она краснела. И произнесла откровенно неприличную кличку. Для этой красавицы кличка, по мнению Мэтхена, была оскорблением и вызовом.
— Давай я буду тебя называть Эири, — произнёс он первое слово, которое пришло в голову. А что, красивое имя, оригинальное даже… — Хорошо?
— Э-и-ри, — по слогам протянула новонаречённая, словно пробуя новое имя на вкус. — А что, мне нравится. Ну, мне пора. Пурзиденты вон там, у барака с краниками.
«Что за краники?» — подумал Мэтхен. Но находиться рядом со Смрадеком было выше его сил. Не хотелось даже распускать руки, тем более и когти на каждом из шести пальцев внушали уважение. Лишь бы не увязался следом, только бы остался здесь и дрых, переваривая свою ворону. Мэтхен лишний раз пожелал всех бед разом всем, кто засунул его в эту дыру: от донёсшего соибовцам ректора и судей, знавших приговор ещё до начала следствия, до капитана Хэя и перестрелявших остальных изгнанников «туристов». Странно, но на самих обитателей Зоны злоба не распространялась. Даже на этого. Даже когда за спиной, пока можно было слышать, раздалось сиплое бормотание:
— Брезгуют, ишь ты, стариной Смрадеком брезгуют, каз-злы! Ну, я вам всем покажу! Все подохнете, уроды, все копыта откинете, ласты склеите и прижмуритесь в этой заднице! А я раскопаю вас и сожру, так вот! Не спрячете, падла, всё раскопаю! Пока никто не видит, жрать буду, и то не сразу, подожду, когда отлежится в отвале, подтухнет… Протухшее мяско, оно помягче, да и как наешься, всё пофиг становится… А я буду жрать вас: пожрал — нагадил, пожрал — нагадил… Вот и тебя попробую, ишь, правильный, падла, какой… Старина Смрадек вам всем, падлы, глаз на задницу натянет!
Встреча с трупоедом выбила Мэтхена из колеи. Он лишний раз вспомнил, что между ним, жителем благополучного Забарьерья, и существами, выживающими в Зоне — бездна. Только одно, наверное, у них общее: и те, и другие хотят жить. По возможности — жить хорошо. Правда, между этими «хорошо» тоже пропасть.
Постепенно утренний сумрак переходил в бледное подобие дня, улицы больше не были пустынны. Из развалин и хижин выходили бледные, пошатывающиеся мужички и бабы. Потухшие глаза, руки, держащиеся за головы (и с пальцами, и с клешнями, и со здоровенными, равной с пальцами длины, острыми когтями, даже со щупальцами), неуверенная походка — всё говорило о невыносимых похмельных муках. Мэтхен представлял, что они чувствуют: сам глушил с однокурсниками портвейн и дешёвый коньяк после сессий, а уж как диплом магистра обмывали, до сих пор с ужасом вспоминается. Вечером, после смены, они поправятся, но пока надо на завод. Они, похоже, и сами не знали, зачем — но привычка, вторая натура…
Опять же, того, кто шёл к краникам, не отработав смену, могли и поколотить: не потому, что завидовали, а потому, что так заведено. «Вот это и есть традиционное общество, — подумал Мэтхен. — Они, наверное, и пьют потому, что традиция такая».
Имелось лишь одно исключение… Точнее, два… Ещё точнее, два в одном.
— Почему, ик, шляемся, падла? — громкий ор заставил Мэтхена вздрогнуть, чуть ли не подпрыгнуть. На плечо упала тяжёлая мохнатая лапа, пахнуло мощным перегаром, псиной и мочой. Прозвучал второй голос, тембром пониже и посолиднее. — Почему, ик, не на работе?!
Мэтхен развернулся. Псы явно ни при чём. За спиной стоял двухголовый красавец на две головы выше него. Лица вполне человеческие, почти правильные, если не считать похожего на свиной пятак носа и длинных, острых, как у фэнтэзийных эльфов, ушей. На этом сходство с человеком заканчивалось.
На пальцах достойные тигра когти, всё тело заросло свалявшейся шерстью. Зато ног четыре, они, как и руки, в штанах не нуждаются. Широкое туловище — будто два человека тесно прижались друг к другу боками, да так, что намертво срослись. И между ног, не помещаясь в штанах и вываливаясь из расстёгнутой ширинки, висело одно, но зато… эээ… Скажем так, Нечто Потрясающее. Вчерашний мутант, зарезанный Забойщиком, отдыхает.
Головы повернулись друг к другу, правая попыталась укусить левую за эльфийское ухо, но та резко крутнулась, и кончик уха стегнул охальника по лбу.
— Не смей бухать, пока я сплю, — пробурчал бас.
— А ты просыпайся, — отозвался тенор. И снова обратился к Мэтхену. — Ты что, новенький?
— Точно, я… Я… Я из Забарьерья, вот!
— Нашёл, чем удивить, облом! Тут постоянно то одного козла присылают, то другого — а толку чуть от всех! И быстро-то как, епит — только Хоха прижмурился — и уже новый нарисовался! Ну, я так и понял, не местные мы, про краники не знаем и на заводе работать не умеем…
Мэтхен переводил взгляд с одной головы на другую, странная манера, когда обе головы говорят разными голосами и по очереди, была ему внове.
— Значит, так, паря. Иди-ка вон в тот корпус. Старшому скажешь, я послал, и пусть работу даст. Посмотрим, едрит, что ты за зверь. Будешь хорошо работать, к краникам пустим… Э-э, погоди-ка, чё это от тебя так пахнет знакомо? Уж не с Трупоглодом ли балакал?
Эрхард принюхался: пахло, как и везде, копотью и какой-то химией. Все остальные ароматы на этом фоне терялись, если не были особенно сильными. Вот как у Смрадека — всё-таки удачно его прозвали… Но Двуглавый Борис, родившийся и выросший в Подкуполье, чуял посторонние ароматы за версту.
— Ты его не обижай, — наставительно и хором произнесли головы. — Он немного не в себе, всё могилы раскапывает, трупы жрёт и думает, что никто об этом не знает. Хых, даже когда в этот… ядрёный могильник у озера пару трупов скинули — и оттуда ведь вытащил, а ведь там только заслонку свинцовую открыть — и всё, поблевал и сдох!
Головы залились пьяным смехом, вся туша непристойно вильнула, но как-то устояла на ногах. Только Что-То-Невероятное мотнулось из стороны в сторону. Ничего, пойдёт. По крайней мере, от него несло не смрадом мертвечины, а вполне естественным перегаром.
— А этот залез, там же сожрал — и обратно выбрался, только облысел весь, да кожа ночью полгода светилась. — Ещё один взрыв смеха. — Ничто его не берёт, а видел бы ты, парень, что он порой трескает! Вот что значит — им… импу… имму… титет… Мы его бережём, на всякий случай: вдруг голодно станет…
Опасаясь услышать что-нибудь, отчего его всё-таки вырвет, Мэтхен попрощался с «пурзидентом».
— И правильно, работать надо, — усмехнулся Двуглавый Борис. Точнее, усмехнулась та голова, которая говорила басом. — А мне недосуг. Посмотрю, как вы работаете, да и к краникам…
Мэтхен уже начал разворачиваться, когда когтистая лапа ухватила его за ворот. Напряглись могучие мускулы, Борис играючи оторвал Эрхарда от земли. Оба рта раскрылись, исторгнув волну зловония (впрочем, после Смрадека запах уже не впечатлял) — и хором проорали:
— Но если ещё раз посмеешь к моей жене клеиться… Порешу!!!
Самозванный глава посёлка поставил Мэтхена обратно. Как напоминание, что угроза вполне серьёзна, на комбинезоне остались проткнутые когтями дыры. «Эири — жена этого урода? — окончательно выбитый из колеи, думал Мэтхен. — Тьфу, гадость какая!» Почему-то это не укладывалось в голове. Хотя и ничего странного тут нет: женой вождя во все времена быть почётно. Выходит, это верно не только для людей. Не ему, чужаку, спорить с вождём. Вздохнув, Мэтхен побрёл к заводу. Что ещё оставалось?
Завод сохранился лучше, чем остальной посёлок. Чёрные от копоти и слизи стены, с ещё более чёрными провалами окон, оттуда доносились лязг, грохот и гнусавое пение. Стены вздымались метров на десять в высоту. Почти везде уцелели крыши и перекрытия. В отличие от посёлка на месте обезлюдевшего города, завод жил полнокровной жизнью, и смотрелся до жути неестественно после окружающего запустения. Из толстых труб в небо поднимались столбы жирного, чёрного дыма. Временами ветер бросал его на посёлок, и тогда едкий химический смрад вышибал из глаз слёзы. Отчётливо запахло горелым пластиком, и Мэтхен понял, что не могли понять местные. Перед ним был комбинат утилизации мусора, который оставляла цивилизация Забарьерья. Возможно, он же — и электростанция… Не всё ведь в БУУ уходило.
Внутри оказалось не чище, чем снаружи. Чистота, техника безопасности, экология — всё принесено в жертву производству. Как, впрочем, и смысл этого самого производства. Впрочем, поселковые и терминов-то таких мудрёных не знали: просто делали, что когда-то делали их отцы, а ещё раньше — деды. Делали, не задумываясь, что и зачем делают, и зачем оно нужно. Смысл? Главное, к краникам каждый вечер пускают, да баланды наливают исправно.
— Эй, а ты кто? — спросил невысокий дядечка, напоминающий ангела — правда, грязного и вонючего, будто только что из канализации, с кожистыми, как у нетопыря, чёрными от копоти и липкими от машинного масла крыльями. А длинный и голый, как у исполинской крысы хвост, что высовывался в прорезанную в комбинезоне дырку, напоминал о другом сверхъестественном существе. В руке существо держало гаечный ключ, местами чёрный от копоти, местами рыжий от ржавчины. Из карманов на комбезе выглядывали гаечные ключи калибром помельче, ржавое зубило, совсем не ржавый штангенциркуль, между крыльями за спиной мужик прицепил дрель на батарейках. «Ангелочёрт» был деловит и немногословен.
