Мари продолжила.
«Напиши мне, если можешь, как дела у наших: Лиз, Мирей, Анджея, Мэико… Анджей мне послал какую-то невразумительную открытку, из которой я только и поняла, что у него все хорошо, чего и нам желает. Мэико говорила мне как-то, что собирается родить ребенка сразу, как только закончит Академию: так ее муж хотел. Не знаешь, родила ли?.. Ну и другие новости, какие сочтешь нужными: я же тут живу совсем в глуши… Да, вышли, пожалуйста, новые лекарственные каталоги FAA[5], а то к нам они доходят раз в год по обещанию. У нас только Минздрава нашего… как всегда, от частных отстает на полгода-год. И вот что еще… было бы замечательно, если бы ты купила и переслала мне кое-какие препараты. По официальным каналам уж очень долго дожидаться. Твоя Мари, кажется…» — Мари задумалась. Вроде бы она уже употребляла выражение «твоя Мари»… ах нет, оно осталось в выброшенном листочке, — «…кажется, совершила маленькое открытие. Ты не представляешь, в каких количествах здесь расходуется самый обыкновенный аспирин: в шахтах очень болит голова. А еще, наряду с астмой у взрослых мужчин здесь очень часто встречается малокровие. Я проверила по записям предыдущего врача: похоже, что проблемы как раз у тех, кому я выписываю больше всего аспирина. Вот я и подумала, если рекомендовать какое-то другое лекарство?.. Помнишь, Анджей все мучил профессора Римли переводами про ибупрофен?.. Профессор еще возмущалась, что он все время одно и тоже переводит, а Анджей возмущался в ответ, что больше ничего в книжке нет… неудивительно, если книжка — сборник статей с конференции по ибупрофену. У Анджея был просто талант выводить преподавателей из себя… Ну, вернемся к лекарству: если тот же аспирин шахтеры могут покупать в областном центре, в аптеке, самостоятельно, то ибупрофен — лекарство относительно новое, там его нет (когда в прошлый раз я ездила в центр за покупками, я проверила). И в стандартных бланках заказа его, ясное дело, тоже нет. Если можешь достать, скажи мне, я вышлю деньги наложенным платежом: общественность готова на это дело скинуться. Ну и тоталкаин: сама знаешь, я не слишком опытный зубной техник, у меня соглашаются лечиться только тогда, когда обезболивание такое, что и у слона бивень позволит выдернуть безболезненно.
Ну вот, на такой излишне прагматичной нотке — извини! — заканчиваю свое длинное письмо. Побочное следствие того, что пишу редко: хочется писать помногу.
Искренне твоя, Мари».
Мари еще раз пробежала глазами по строчкам. Привычка, оставшаяся еще со школы… так, орфографических ошибок нет, пунктуационных тоже, залоги-артикли-акценты расставлены все как надо (Кристина была из тех же краев, что и Мари, так что Мари писала ей на их родном диалекте). Можно запечатывать и бросать в ящик.
Рядом, уже запечатанное, лежало письмо Курту и Альберту. Мальчишки прислали ей открытку недавно — поздравили с днем рожденья. Оказывается, семьи обоих остались в Орвиле: Франц Вебер нашел работу в местном полицейском департаменте, а дед Курта купил в городе квартиру, поместил остаток денег, что ему выплатили в качестве компенсации за дом и мельницу, в банк, и решил жить на проценты. Оба парнишки были довольны таким поворотом событий: они нашли в Орвиле какого-то удалившегося от дел алхимика, который согласился учить их за умеренную плату. Оба собрались поступать в Столичный Университет, на факультет Естественных наук. Похвальная целеустремленность в двенадцать лет… Мари готова была биться об заклад, что исходила она на девяносто процентов от Альберта.
Мальчики спрашивали, не известно ли что по поводу Греты… Увы, Мари не могла написать им в ответ ничего обнадеживающего. Посоветовала только не терять надежды.
Надежда — очень хрупкое чувство. Что это такое, как его измерить?..
Мари взяла чашку за ручку, глотнула. Чай, разумеется, уже остыл, руки об него не согреешь. Ну что ж, бывает.
Она откинулась на спинку стула и машинально, по старой школьной привычке, начала раскачиваться на стуле. Тут же спохватилась, остановила раскачивание. Ей не двенадцать лет, если она упадет, последствия могут быть самые неприятные. Да и стул жалко.
— Ну что? — спросила Мари вслух. — Пойти, что ли, приготовить лапшички с мясом?
Для обеда было еще рановато: несмотря на серые сумерки за окном, сейчас не было и одиннадцати. Мари же ела, если не было пациентов, обычно часа в два. Но если есть свободное время — обязательно надо готовить мясное блюдо, потом или не успеешь, или сил не будет. Да и Квач, услышав ее слова, одобрительно заворчал, не просыпаясь (он дрых на кровати Мари: ночью она его туда не пускала, потому что задавит же, туша… а днем прогонять — сил не было).
Мари снова повторила в пустоте комнаты: «Лапши-ички… лапшуленьки…»
Так мама говорила.
«Вот приготовлю лапшуленьки, и пойдем погуляем».
Интересно, мама была счастливой, когда Мари родилась?.. Наверное, была. Она говорила, что ей очень хотелось дочку. Вообще-то, им с папой хотелось еще и сына, но они откладывали, пока Мари не подрастет. «Поможешь мне за братиком приглядывать, да?» — в шутку спрашивала мама у семилетней Мари. Мари радостно кивала.
Ничего они не успели…
Когда Мари жила с Китом, она порою думала, что, может быть, ребенок помог бы ему образумиться… но боялась. А ну как нет? И что она тогда будет делать?.. Вот и добоялась, что тоже ничего не успела. Никогда-то не успеваем самого важного…
Мари уже стояла на пороге кухни, как вдруг услышала дребезжащий стук в окно. Она обернулась. О господи… Майкл, парнишка лет пятнадцати, местный скороход.
Мари быстро подошла к окну, распахнула его.
— Тетя доктор, в третьей шахте обвал! — крикнул Майкл. — Троих завалило!
— Откапывают? — спросила быстро Мари.
— Одного уже, еле дышит! Других еще… Быстрее надо, тетя доктор!
«Ну никакого уважения, — еще успела внутренне усмехнуться Мари, подхватывая аптечку. — Что там „тетя Марихен“, что здесь — „тетя доктор“. Хорошо хоть не дразнятся».
На самом деле, Мари это скорее нравилось. Она радовалась, что ребятишки и подростки в Нэшвиле любили ее — такого редко удается добиться врачу. Тем более, что прививки она всегда ставила в срок, и больные зубы драла без всякой жалости.
На кухне Мари сунула ноги в резиновые сапоги, накинула клеенчатый плащ… потом спохватилась, вернулась от входа к холодильнику (Мари всегда недоумевала, как еще лет десять назад врачи без него обходились), вытащила оттуда кусок говядины, а с нижней полки белую коробку без надписи — там у нее лежало обезболивающее и шприцы. Мясо плюхнула в раковину — отогревать. Квач воспитанный, то, что не в миске, не возьмет, если в конец не оголодает. Но Мари не должна отсутствовать совсем уж долго… ну, хотелось бы надеяться…
— А вы хоть знаете, куда идти? — спросил Майкл. Он еще не отдышался от бега, с трудом хватал ртом воздух, но все туда же — рвался провожать.
— Уж найду как-нибудь третью шахту! — воскликнула Мари на ходу. — А ты пойди оденься потеплее, а то простудишься.
— Доктор, только не ходите Запрудной, там грязь опять! Идите через насыпь!
— Хорошо!
Запрудной совершенно закономерно называли главную улицу поселка, которую всегда затапливало, что по весне, что по осени. Старожилы рассказывали, катая во рту папиросы, что в первые годы, бывало, приходилось переправляться из дома в дом на плоту. Врали, наверное. Будь такая грязь, дома бы залило до самых окон. Что касается насыпи, то такое прозвище закрепилось за длинной каменной косой вполне себе естественного происхождения, которая тянулась по краю деревни почти до самых шахт. На косе ничего не росло, и откуда она взялась, никто сказать не мог. Но в дождливую погоду все предпочитали обходить именно там. Дольше, но надежнее.
Мари выскочила на косу и торопливо зашагала по мокрым камням. Ноги скользили, чемоданчик сразу стал ужасно неудобным и громоздким, мешал держать равновесие. Еще мешала юбка: надо было сразу переодеться в родные и привычные камуфляжки, так нет же, поторопилась, пошла в домашнем… Мари отметила, что никто еще не спешит по косе к третьей шахте, значит, Майкл молодец: бежал во весь дух, успел вовремя. Или все уже там?..
Интересно, что случилось?.. Если бы взорвался газ, шума было бы больше, небось, уже и колокол забил бы… Нет, скорее всего, обвалилась одна из крепей, и вряд ли в главной штольне, и вряд ли очень низко — тремя заваленными не отделались бы. Скорее всего, ничего опасного.
…Только бы никому не надо было ничего ампутировать! До сих пор Мари не доводилось этого делать, и она молилась, чтобы и впредь не пришлось. В голове, как всегда, крутились какие-то совершенно дурацкие фрагменты из анатомических атласов, и она снова понимала, что ничего не помнит. Вот тебе и так, как тоже любила говорить мама… Это через два-то года работы, когда она, казалось бы, и собаку в своем деле съела, и ничем ее не удивишь!
