— Я же сказала, отойдите! — крикнула Мари. Однако пациент уже приложил ладони к разломанному столику… Из-за плеч у него полыхнуло синим.
— Пожалуйста, — гость отошел в сторону. Столик оказался совершенно целым.
Пес удивленно стих, уставившись на это чудо. Впервые последствия его жизнерадостности были ликвидированы столь быстро.
— Так вы… — Мари моргнула. — Алхимик?
Он кивнул.
— Без алхимического круга?! Разве так можно?
— Некоторые могут, — сдержанно произнес пациент и потянулся к переносице, чтобы поправить очки… не нашел, и слегка смущенно спрятал руки за спину.
— Так почему же вы не использовали это два часа назад?!
— Чтобы меня разорвали на куски голыми руками, прежде чем я успел бы сделать хоть что-то?.. Мари, вы же должны понимать, в каком настроении была толпа. Даже если не разорвали бы, работать нормально с ними я бы потом точно не смог.
Мари медленно кивнула. Что-что, а это-то она понимала отлично.
Мари Варди в тот день устала еще с утра. Пришлось везти в больницу Виктора Шульца, которому внезапно схватило сердце. Вот уже два года Мари воевала со стариком, чтобы он пил лекарства и делал зарядку по утрам, а пенсионер по-прежнему курил, как паровоз и бочками пил пиво в деревенском кабаке. Ну и результат… Больше всего это портило Мари настроение оттого, что ведь это можно было бы и предотвратить. В таких случаях она всегда казалась самой себе неискренней, ненужной, неловкой и не умелой: не сумела, не убедила, не спасла…
На это потратилось все утро, и когда она, пыльная, усталая и грязная, вернулась в деревню, оказалось, что ее отсутствием недовольны мамаши Маринбурга, все вместе и каждая в отдельности. Оказывается, ей надо было неотлучно дежурить при клинике, на случай если с кем-то из их ненаглядных чад «в эти тяжелые времена» что-то случится. Выяснилось, что Мари такая бесчувственная, потому что у нее нет детей (матроны Маринбурга с самого ее приезда пытались сплавить ее за слесаря Майера — молодой, работящий и не пьет, самая пара для новенькой врачихи). Мари едва не нагрубила им. То есть не им, а одной, самой горластой. Но все-таки сдержалась. Нагрубишь — еще хуже будет.
Слава богу, пациентов у нее сейчас, в середине лета, практически не было. Ну так, зашли один или два привычных старика, не столько чтобы она их посмотрела, сколько чтобы она с ними поболтала. У них же это одно развлечение… Мари всех принимала и всех выслушивала. В пять часов она закрыла дверь медпункта и пошла на вторую половину дома, где жила сама. Взяла Квача и повела его на долгую прогулку в луга. Та же деревенская «общественность» в свое время подняла вой, чтобы она не пускала его без поводка на городские улицы: здешних мелких шавок он, видите ли, своим характером до икоты доводит. Ну, уж за околицей-то Мари спустила его с поводка и душу они отвели. За Мари увязались Курт, внук мельника (отец его погиб на Северной, мать умерла от болезни) и Альберт, сын участкового Вебера, — два ее самых близких здесь приятеля среди ребятни (или не столько ее, сколько Квача, как Мари подозревала). Они сейчас ходили как в воду опущенные, потому что пропала Грета, с которой оба мальчика сильно дружили, но прогулка с «докторским псом» — это было святое.
А когда они все втроем волокли упирающегося (больше в шутку, если бы уперся по-настоящему — небось всех бы троих за собой утащил) Квача назад в «медицинский садик», где он жил в огромной конуре, они еще издалека услышали крик и ор, который раздавался… да, где-то около домика участкового.
— Что это там делается? — удивилась Мари. — Альберт, у тебя глаза зорче, сбегай, погляди.
— У него зорче, а я бегаю быстрее! Я погляжу! — крикнул Курт уже на бегу. Альберт сорвался следом: «Эй! Меня попросили!»
Не успела Мари пройти и двух заборов (Квач как раз решил, что самое время поупрямиться), мальчишки вернулись. Точнее, вернулся один Альберт.
— Тетя Марихен! Тетя Марихен! — так ее прозвали дети в деревне, на местном диалекте это было такое уменьшительно-ласкательное. — Там… там такое! Там старостиха башмачок анитин нашла, а из башмачка нога торчит! А еще они все пошли Хромого Ганса бить! А папа их пытается удержать, а они не слушают! Тетя Марихен! Я должен бежать! Курт уже побежал к Хромому Гансу, предупредить его! Они же его убьют!
— Я с тобой, — Мари приняла решение быстро. — И Квач с нами. Знаешь короткий путь?
— Знаю, — Альберт от волнения совсем покраснел. — Только… — он с сомнением поглядел на Мари. — Вы за мной не угонитесь… Там холмы… а вы — тетенька…
— Да уж, не девочка, — фыркнула Мари. — Еще одно слово — и я тебя поймаю и выдеру как сидорову козу. Женщинам о возрасте не говорят, заруби себе на носу!
Мари действительно поспела, да не как-нибудь, а вполне удовлетворительно. По дороге Альберт рассказал ей все: как Анитина мама подняла шум, как и вообще вела себя как безумная, только что в пыли не валялась (а волосы на себе рвала!), как мужики все-все собрались, взяли вилы (а Куртов дед даже ружье взял) и пошли к Хромому Гансу. Убивать. Им-то ведь не докажешь, что если человек не хочет жить с себе подобными, то еще не значит, что он не виноват во всех смертных грехах. Даже в животном мире отшельничество случается.
— Отец им кричал: «Успокойтесь, успокойтесь! Нужны доказательства!» А они ему: «Какие тебе еще доказательства?! С детской костью в зубах Хромого Пидора поймать?!» — тут Альберт зажал рот. — Ой… извините, теть Марихен. Это не я, это они так говорили!
— Да уж не боись, знаю я эти слова, — усмехнулась Мари. Ее дыхание на бегу оставалось ровным. — И в твоем возрасте, думаю, побольше знала. Просто говорить их не надо. Только если уж совсем никак.
— Ага… Папа тоже так говорит… А мама говорит, что вообще говорить нельзя, никогда… тетя Марихен, а мы успеем? Они же не убьют Хромого Ганса?
— Успеем, — процедила Мари сквозь зубы. — Поднажали.
Она понятия не имела, что собирается делать. Честно говоря, как бы ни учил ее сэнсэй, все равно по-настоящему хорошо драться у нее никогда не получалось. В группе Мари была так, средненькая… Хотя сэнсэй говорил, что если бы она прикладывала чуть побольше усилий, то у нее получалось бы лучше. Но так говорила и профессор Смит, которая считала, что Мари должна пойти по научной части. А Мари никогда не понимала: как можно сосредотачиваться на чем-то одном? Жизнь ведь — она такая короткая! А успеть надо так много!
…А Анита, старостина дочка, и маленькая Грета с рыжими косичками ничего не успеют. Видимо, их жизнь кончилась, не успев даже начаться… «Не думай об этом! стиснула зубы Мари, и еще ускорила бег. — Не время сейчас… А когда время?» И может ли она что-то сделать, или не может вообще — это не важно. Потому что, в конце концов, она Клятву давала. А сейчас могут убить еще одного человека. Ни за что ни про что. Просто потому, что он показался кому-то подозрительным…
Что Хромой Ганс не виноват в исчезновениях детей — Мари знала с самого начала. Уверенность ее базировалась на том простом факте, что сами дети в его виновность не верили. Нет, Хромой Ганс не был таким уж охотником возиться с ребятишками. Он никого особенно не привечал, да и внешность у него была страшненькая — один шипастый протез вместо правой ноги чего стоил! А добряком он не был — и накричать мог, и палкой замахнуться. Поэтому ребятня к нему не липла. Вот только как-то так получилось — это произошло еще до того, как Мари сюда приехала, поэтому она в точности не знала, как, — что трое детей стали ходить к нему чаще других. Это были Курт, Альберт и Грета. Началось все, видимо с Греты, потом ее друзья-мальчишки захотели проверить, что ее там «не обижают». Ну и повадились они уходить к Гансу на несколько часов едва ли не каждый день. Чем они там занимались — Мари не знала. Один раз спросила Альберта (он был более общительный, чем вечно угрюмый Курт, и не такой стеснительный, как Грета), но он замялся, и сказал, что они пообещали Гансу ничего не говорить взрослым, потому что тогда им могут запретить к нему ходить.
— А мне можно? — спросила Мари (это было еще задолго до исчезновения Греты). — Я ведь не совсем взрослая.
— Да вы что! — удивился Альберт. — Вы же уже…
— Ну, у меня своих детей нет, — пожала плечами Мари. — И вообще… Я к вашему Гансу нормально отношусь. У меня предубеждений нет.
— А что такое предубеждение?
Мари объяснила.
Альберт неуверенно пообещал, что спросит.
Но Мари не дождалась, на следующий день она пошла к Гансу сама. Ее, на самом деле, не слишком все это волновало: неприязни деревенских к «пришельцу» она не разделяла, а ребят он явно не обижал. Просто ей было любопытно.
Мари думала, что, когда говорят, что Ганс живет в хижине в лесу — имеется в виду что-то вроде землянки, полуразвалившееся и крохотное. Оказалось — нет. На довольно симпатичной солнечной поляне, вокруг которой вплотную смыкались кронами березы, стояла крепкая на вид деревянная коробка — иначе и не назвать. Никакой архитектуры нет и в помине, просто куб из бревен. Ну и крыша сверху, но выглядит как-то неубедительно эта крыша, словно и не доделана вполне. И хозяйственных пристроек никаких нет: ни тебе хлева, ни курятника, ни овина. Дворик совсем маленький, огорожен для порядка плетнем ниже колена высотой.
