Когда она пришла, Ганс не сразу ее заметил, потому что был занят: варил во дворе своей хижины что-то вонючее. В котле над костерком. Был это человек, лет, наверное, сорока пяти — не такой старый по меркам Мари. Она прикинула, что, когда он решил осесть здесь после войны, ему хорошо если тридцать было. Совсем молодой… Что же заставило его остаться в этой глуши? Может, нога?
Когда она Ганса увидела, стало ясно, за что его прозвали Хромым. Правой ноги у него не было вообще, вместо нее — автопротез, но какой-то совсем странный, таких Мари видеть не доводилось. У них в институте автопротезы изучались, но спецов из студентов не делали: нужно было просто знать, как снять излишнее напряжение мышц, боли и все такое. Мари до сих пор могла назвать восемь упражнений специальной гимнастике для тех, у кого автопротезом заменена кисть руки — таким людям приходится хуже всего, потому что автопротезы обычно очень тяжелые, а кости запястья довольно хрупкие.
Да, в том-то и дело — как бы хороши автопротезы не были, это все-таки не настоящее тело. Двигать автопротезом тяжело а следовательно, их стараются делать как можно легче. На ногу же Хромого Ганса было, даже на дилетантский взгляд Мари, наверчено слишком много металла: и шипы какие-то, и еще что-то… Выглядит, как оружие. Наверное, поэтому Ганс ходил очень неловко, в припрыжку как-то.
— Добрый день, — поздоровалась Мари. — Меня зовут Мария Варди. Я новый врач. Вот… зашла узнать, не надо ли вам чего… Все-таки один живете. В лесу…
Хромой Ганс посмотрел на нее без улыбки выцветшими глазами из-под белесых ресниц, помешал что-то щепкой в своем отвратительном котелке, и сказал на удивление мягким голосом:
— А по-моему, не за этим вы пришли, доктор Варди. Вас ведь интересует, что мы тут с ребятишками делаем, и почему они ко мне ходят, да? Курт мне рассказал, что вы подружились.
— Ну… да, — Мари слегка покраснела. — А что, в этом что-то плохое есть?..
— Плохо, что вы врете, — сказал Ганс. — Люди должны врать как можно меньше. Особенно молоденькие девочки вроде вас. Врите только ухажерам, мой вам совет. А в серьезных вещах — не надо.
Мари покраснела еще сильнее.
— А, краснеете! — усмехнулся Ганс. — Да не переживайте вы так, что я, не понимаю, что ли? Пройдемте-ка в дом, лучше, я вам все и покажу.
Мари поколебалась, а потом махнула рукой («не убьет же, в самом деле») и зашла.
Хижина Ганса оказалась на удивление большой. Не хижина, а целый сарай. Внутри было пусто и чисто. Окна, правда, почему-то располагались только под самым потолком — действительно, как в сарае (нормальное, большое окно, которое Мари видела с улицы, оказалось наглухо заколочено). В углу стояла узкая железная койка, аккуратно застеленная одеялом. Мари глазам своим не поверила — на маленькой полочке над койкой сидел самодельный плюшевый медвежонок с заплатами на правой лапе и пузике и синим бантом на шее. В другом углу огромной полупустой комнаты притулилась самодельная этажерка с книгами, и рядом с ней такой же стол (вместо ножек он покоился на двух поставленных на попа чурбаках). Стол больше напоминал верстак, но на нем сейчас лежали не столярные приспособления, а бумаги.
— Вы подойдите, подойдите к полкам, — посоветовал Ганс. — Вам все станет понятно.
Мари послушно подошла к этажерке. У нее мелькнула дурацкая мысль, что вот сейчас-то хозяин огреет ее по голове, а хладный труп спрячет в подвале. А может, еще что похуже сделает. Однако это действительно был полный идиотизм: уж настолько-то Мари в людях разбиралась.
Книг было не так много, но все же порядочно, особенно для деревни. Мари сразу вспомнила квартиру ее университетской подруги Лины. У той отец был профессором в Военной Академии, а мать школьной учительницей, и все пять роскошных комнат, занимающих целый этаж старинного здания на площади Победы, буквально тонули в книгах. Так что изобилием печатного слова Мари теперь не удивишь… это в приюте она готова была, открыв рот, таращиться на каждую полку, где стояло больше пяти изданий…. (библиотека — это другое дело, в библиотеке книг и должно быть много, а дома у кого-то — это уже из ряда вон).
Удивляло другое. Среди книг был только один роман — очень истрепанный томик Сэмюэля Клеменса «Мальчишки из Питерсбурга». Мари сама им в детстве зачитывалась… Правда, у них в приютской библиотеке была новенькая книжка. С глянцевыми страницами и цветными картинками, а не этот… реликт. Чуть ли не первоиздание.
Все остальные книги оказались совершенно непонятными. Мари считала себя более или менее грамотным человеком, но это… Видавшая виды Э. Гамильтон «Субпространсвенные трансмутации», средней старости Н. Трингам «О взаимопереходящих свойствах жидких и твердокристаллических сред», совсем рассыпающаяся Б. Челлини[2] «О естестве», и новенькая, даже суперобложка сохранилась, «Проблемы нематериальной трансмутации и некоторые аспекты правила равноценного обмена» Э. и А. Элриков. На корешке стоял год издания — 1930. Ого, стало быть, Хромой Ганс в этой глуши даже книги умудряется как-то получать. В общем, полная абракадабра… Хотя… равноценный обмен… что-то такое она слышала… как будто на каком-то спецкурсе… да и фамилия «Трингам» показалась смутно знакомой. Что-то там было в курсе об отравляющих веществах… Ах да, точно! Доктор Трингам — так звали приглашенного специалиста, который читал у них курс лекций по искусственным токсинам. Только того звали не на Н… Или на Н… Нет, стой, стой, сейчас вспомню… Рассел Трингам, вот как его звали! Половина девчонок на курсе в него влюбилась, а потом выяснилось, что он женат… Но это ведь не книги по медицине… А по какой же науке?.. Трансмутация… превращения веществ… что-то она такое слышала, причем слышала часто, да только в голову не брала… ну-ка, вспомни…
— Алхимия, — вдруг сказала она вслух. — Это книги по алхимии. Так вы алхимик?
— А разве вам не сказали? — тихо спросил Хромой Ганс. — Я думал, по всей деревне сплетничают, что я был государственным алхимиком и служил во Втором Специальном, да потом меня выставили за какой-то страшный грех.
— Я не слышала… — сказала Мари. — Знаете, я не люблю сплетен…
— А Альберт сказал, что вы все время разговариваете с деревенскими стариками.
Мари снова покраснела — оставалось только радоваться, что при ее смуглой коже это не так заметно.
— Конечно, я с ними разговариваю! — сказала она почти сердито. — Стариков вообще много одиноких… Я с ними не поговорю, никто не поговорит… А им, может, только этого и надо. Силы еще есть, а одиночество давит! Ведь каково это, сидеть в своем ухоженном садике в кресле-качалке, и знать, что ни одной живой душе ты по-настоящему не нужен?
— Да, действительно, каково? — хмыкнул Хромой Ганс.
— Извините… — Мари смешалась.
— Не за что, доктор… Вы ведь такая же, как я. Поэтому и работаете так остервенело. И ребятишки к вам тянутся, — добавил он невпопад. — Ничего, у вас все будет хорошо. У вас глаза хорошие, это видно. Ну ладно… хотели вы знать, зачем эта троица ко мне бегает?.. алхимии я их учу потихоньку. Вот не думал, не гадал, что буду кого-то учить когда-нибудь… Грета, конечно, самая способная, да и Альберт… Курт — тот сорванец большой, зато упорный. Но тоже может выйти толк. Родители, понятное дело, не захотели бы, чтобы я их учил. Поэтому и тайна.
— Спасибо, что сказали, — Мари протянула руку для пожатия. — Извините меня… за подозрения и за все. Хотя я вас и так сильно не подозревала.
— Да это тоже видно, — Ганс снова улыбнулся углом рта. Осторожно пожал протянутую руку (его собственные ладони были очень сильные). — А то оставайтесь… Сейчас котелок закипит, чаем угощу.
Кажется, на лице Мари явственно отразился ужас.
— Да не волнуйтесь вы, в котелке клей! — расхохотался он. — Взвар! А чай я отдельно заварю, в чайнике… Мне ребята за чаем в лавку бегают. Ходить-то тяжело, честно говоря, с этаким… агрегатом..
Мари хотела спросить у него уже, почему у него такой странный автопротез и почему у государственного алхимика (пусть даже бывшего!) не хватило денег на нормальный, но прикусила язык.
— Хотите спросить, откуда она у меня? — проницательно заметил Ганс. — Ну что ж, может и расскажу… но не сейчас.
Мари, действительно, заходила к нему еще несколько раз — и одна, и с Квачем. Хромой Ганс ей нравился. Был он нелюдим, мог предложить ей чаю, а мог и прогнать. Еще он иногда заговаривал о чем-то странном. И если что-то ему не нравилось, он сразу начинал ругаться и громко орать (Мари видела однажды, как он наорал на Курта и Альберта — те, впрочем, особого внимания не обратили). Но Мари чувствовала, что все это наносное. От тяжелой жизни, от каких-то ударов судьбы…
Понемногу Хромой Ганс рассказал ей кое-что о себе. В молодости он служил в армии, подавал большие надежды, успел дослужиться до капитана. Государственным алхимиком не был — пытался несколько раз пройти экзамен, да все никак не получалось. Зато у него была жена. Детей вот Бог не дал, хотя жена очень хотела (он сам был к этому скорее равнодушен). А потом, за два года до Северной Войны, во время Странного Мятежа, он был с теми, кто до конца сохранял верность фюреру Брэдли — потому что если менять фюреров каждый день, то это просто анархия будет.
