Северус вернулся на консилиум. Вернулся не на один день даже, а на жалкий час или на два, или на несколько, или на вечер? Гарри убивал время в тренировочном зале, но окклюменцией заняться не получилось все равно. Несмотря на его честные старания, сознание упрямо не желало очищаться. Любая мысль, изгнанная из головы, словно оставалась где-то неподалеку, и, уверившись, что теперь-то он точно ни о чем постороннем не думает, Гарри через минуту, очнувшись, ловил себя на тревожных размышлениях о Северусе. Ни в коем случае Северуса не хотелось - и на самом деле нельзя было! - отпускать одного; вдруг случится что-нибудь еще? вдруг это письмо - хитро подделанная приманка? вдруг Северус уехал только для того, чтобы кто-то, у кого не получилось убить того два дня назад, сегодня достиг успеха?.. А рассчитывать на Пастора…
Как же не вовремя, почему сейчас! Гарри был готов кусать локти. Несколько раз он все же порывался позвать Пастора, направить его на консилиум, к Северусу - но даже если бы Пастор появился, если бы сказал Гарри, что отправится в Хельсинки, если бы действительно туда отправился - можно ли ему теперь доверять? И вдруг - только вдруг, но все же - вдруг покушения на Северуса - его рук дело?
Гарри боялся.
Час спустя он ушел в библиотеку. Чаша Омута памяти теперь стояла на столе: Северус несколько раз пересмотрел воспоминание из Надежды перед тем, как отправиться беседовать с Фламелем. Северус хмурился, пытался что-то вспомнить, но уехал, так ничего и не сказав. От нечего делать Гарри постоял над Омутом и в конце концов опустил голову в чашу.
Развернувшееся действие, единственное сейчас воспоминание в Омуте, было знакомо Гарри полностью; он не слишком следил за происходящим, надеясь им отвлечь себя от встревоженности и страха. Глядя на кривляющегося Джорджа в теле рыжего здоровяка, Гарри все же думал не о нем и не о Гилене - о Северусе. Чушь ведь, что с ним что-то случится теперь, под неусыпным контролем Фламеля, ведь Фламель был другом Дамблдора - вот, кстати, с кем бы побеседовать… Северуса нет уже больше часа. Через пятьдесят минут он пришлет Патронуса, если не вернется раньше. Гарри выпросил это утром, пока Северус одевался. Северус, показалось Гарри, и сам не хотел оставлять дом. И его: он пообещал вернуться как можно раньше, пообещал, что отправит Патронуса, свою восхитительную лань; он поцеловал его, как умел целовать только он единственный, так откровенно и нежно, прикрывая глаза, слегка касаясь губами щеки, держа затылок своей ладонью…
Боковым зрением Гарри заметил, как кто-то в воспоминании спускается по лестнице. Походка была Гарри назойливо знакома, и, оборачиваясь, Гарри успел подумать, что сейчас ему придется что-то ответить этому властному и враждебному человеку… но это оказалась только Амальтея Розер. «Бьен ква, Гилен?» - спросила она, и Гарри вынесло обратно в библиотеку, в настоящий, пропахший книгами воздух.
Мысли перескочили на Розер. Кого же она могла так сильно напоминать?.. Северус утром трижды пересмотрел это воспоминание. Тоже не мог понять, на кого похожа Амальтея? Или наоборот, понял?
Гермиона советовала показать воспоминание Джинни. Гарри вздохнул и уставился на чашу. Джинни наверняка в Норе, ведь сейчас двадцать восьмое число. С другой стороны, Рождество уже прошло - о, не забыть проверить яйцо, сказал себе Гарри - и Джинни уже может быть и в Хогвартсе. Что ж, у него есть полчаса как минимум, чтобы это проверить. А еще кольцо, которое он так и не отдал.
* * *
Гарри никак не мог понять, повезло ему или нет в том, что Джинни оказалась в своем кабинете. Она смутилась, открыв дверь, и несколько секунд без слов стояла перед порогом, и только потом пригласила Гарри войти. Она несколько раз быстро заправила за уши немытые рыжие пряди и остановилась, не дойдя до стола.
Гарри остался около входа. Сердце отчего-то щемило, и ему, Главе Отдела правопорядка, хотелось не отрывать глаз от пола. Так вот как она тут, сказал он себе. Почти не изменилась с того раза, как Гарри приезжал принимать экзамен по Защите. Но за этим «почти» крылся год. Гарри не ждал встретить прежнюю задорную и заботливую девчонку с понимающими глазами - она жила теперь только в его памяти. Он шел сюда, словно к человеку, про которого знал, что тот серьезно болен, он ждал чего-то страшного, возможно, непоправимого, но за всем этим он все-таки чувствовал свою Джинни. В той же, которую ему преподнесла эта встреча, - нет. А ведь Гарри стыдился за расставание, волновался, как будет смотреть Джинни в глаза, чувствовал в своей просьбе к ней низость, будто собирался кого-то использовать; он долго сидел на корточках перед тумбочкой, разглядывая кольцо с топазом, и думал, думал, думал о любви между ним и Джинни, о ее участии, о ее внимании, о ее преданности - о том, что прошло и уже никогда не возвратится, и ему было стыдно за себя. Он начал понимать, как по-детски вел себя каких-то три, четыре года назад, как гордился своими решениями и поступками, которые сейчас казались такими мелкими и незначительными. Он начал понимать глупость того вечера, когда застал Джинни с Корнером, глупость самой той ситуации, глупость его подозрений… Как бестолково, подумал Гарри: эта бестолковость поразила его так, будто он обнаружил что-то противное в самой глубине себя. Как бестолково, необдуманно и эгоистично - да если бы он увидел Северуса в таком виде, в каком застал тогда Джинни, ему было бы совершенно безразлично, кто и почему того обнимает! Как мало это имеет значения, если Северус рыдает, сжавшись в кресле!.. Какое счастье, что он не понимал этого четыре года назад.
А теперь пришло время понимания - и он, кроме всего, понял совершенно отчетливо: для Джинни это время тоже не прошло даром. Он понял, почему Северус не поднимал тревогу, ничего практически не предпринимал, хоть и был обеспокоен состоянием Джинни. Она стала взрослой, понял он, она стала взрослой и научилась тоже принимать взрослые решения. В ее облике не было спокойствия, но была усталая и опытная апатичность, были холодность, отчуждение и смущение от встречи с тем, кого она совершенно не ожидала и кто заставлял ее нарушить ее привычную замкнутость. Столько времени с их последней встречи спустя Гарри наконец-то осознал: его Джинни больше нет, а та, что есть, человек чужой. Вероятнее всего, она тоже не ждет нового Гарри и не нуждается в нем. Она, быть может, до сих пор любит Гарри, что жил четыре года назад… но ведь и его больше нет.
И Гарри улыбнулся. Он ощутил, что исчез огромный груз, давно тяготивший его плечи: словно он нес корзину с камнями, и, пока он смотрел вперед, кто-то успел по камню повыбрасывать все, а он заметил это только сейчас. И говорить сразу стало свободнее.
- Ты занята? - спросил он.
Джинни с непривычной медлительностью покачала головой:
- Нет. Будешь чай? Или ты ненадолго?
- Я ненадолго. - Гарри ради приличия осмотрел непримечательный кабинет. - Я принес кое-что. Мне надо было отдать… точнее, не то чтобы отдать…
Джинни повернулась, и в ее глазах блеснул огонек улыбки.
- Оказалось, что я что-то забыла в особняке? И ты пришел это вернуть? Ты слишком смущаешься.
- Не совсем…
Гарри стоял близко к Джинни, но все же недостаточно. Он решительно сделал шаг, поймал ее за левую руку и увенчал безымянный палец кольцом. Кольцо оказалось велико. Джинни застыла.
- Я должен был это сделать четыре года назад. Но ведь лучше поздно, чем никогда?.. - произнес Гарри отчего-то шепотом.
Джинни подняла на него шокированный взгляд - какая же она невысокая! - и на миг ему показалось, что сейчас можно взять ее за руки, обнять, прижать к себе - и все будет, как прежде… Все будет уютно и мирно, и он будет снова дружить с Роном, дружить по-настоящему; он вспомнил Нору и заботу Молли Уизли, вспомнил разом все передряги, которые Джинни прошла вместе с ним… В нем всколыхнулась позабытая болезненная привязанность, любовь, и он уже был готов пожалеть… Но Джинни напоследок пожала его пальцы, отняла руку и отступила.
И закрыла глаза, и прислонилась к стене. А он не стал ничего отвечать.
Так он простоял несколько долгих минут, разглядывая горечь на лице своей бывшей возлюбленной и не смея дотронуться до своей руки, державшей только что ее.
- Говори, чего хотел, - Джинни открыла глаза и через силу улыбнулась.
- Что?
- Зачем пришел. Или только из-за кольца?
Гарри качнул головой:
- Кажется, ты слишком хорошо меня знаешь.
- И поэтому мне надо стереть память, - с неясным выражением лица, словно машинально, прошептала Джинни.
- Что?!
- Ничего, - она усмехнулась. - Я шучу. Извини, вырвалось.
Гарри нащупал в кармане флакон с воспоминанием и уменьшенную чашу Омута памяти.
Джинни выпрямилась. Она осталась довольно равнодушна.
- Амальтея Розер, значит?.. - задумалась она.
- Ты ее знаешь? - серьезно спросил Гарри.
- Конечно, знаю, - ответила Джинни немного погодя. - Это та самая девочка, с которой я пыталась подружиться, пока жила во Франции.
