— Тренироваться надо, — наставительно произнесла Сара. — Что могу я — можешь и ты… У нас с тобой одинаковые гены. А вообще, может, ты и права… — она погрустневшими глазами взглянула на партитуру. — Но оно так красиво звучало!
— А если разложить? — предложила Триша. — На два голоса… Я — верхним, ты нижним…
— А потянем? — усомнилась Сара.
— Ну, попробовать-то можно…
…Когда через двадцать минут Уинри, завернутая в банный халат, и Эдвард, уже переодевшийся в пижаму, заглянули в гостиную, они обнаружили дочерей, голова к голове склонившихся к пианино. Эдвард только одобрительно улыбнулся и пошел наверх, в спальню, а Уинри задержалась в дверях.
— Опять в четыре руки играете? — спросила она.
— Нет, к школьному фестивалю песню готовим, — пояснила Сара. — Он в начале октября.
— Вас же в хор не пустили, — Уинри наморщила брови, пытаясь припомнить эту историю. История прошла мимо нее: дело было как раз в конце июня, когда произошел тот самый взрыв под Маринбургом[7].
— Это Тришу не пустили, потому что она старосте класса нос расквасила, — поправила Сара.
— За дело! — вставила Триша.
-..А я сама не пошла. Но ничего!
— Мы и вдвоем подготовим, так, что все ахнут!
— Только не переусердствуйте, — вздохнула Уинри. Потом, помявшись, спросила: — Кстати, вы ничего не слышали такого?
— Какого? — невинно поинтересовалась Сара.
— Значит, не слышали. Вот и хорошо, — с этими словами Уинри ушла.
Сара с Тришей переглянулись и хихикнули.
— Взрослые, а как дети, честное слово, — сказала Триша.
— И не говори! — поддержала ее Сара.
…Этой ночью Уинри долго не могла заснуть — а стало быть, не мог заснуть и Эдвард. Они давно уже привыкли засыпать одновременно, совершенно о том не задумываясь. Она лежала, прижавшись к груди мужа, и бездумно поглаживала пальцами его плечо: то место, где плоть переходила в металл. Обычно Эдварда эта ее привычка раздражала: не потому, что прикосновение к старым шрамам было ему неприятно, а потому, что ему каждый раз казалось — жена воспринимает его не как живого человека, а как некий ходячий экспонат, образчик своего мастерства. И важнее всего для нее в нем то, что сделано ее собственными руками. Уинри знала, что ему это не нравится, и обычно старалась этого не делать, но сейчас она просто ни о чем таком не думала, и рука ее двигалась совершенно рефлекторно — как школьник, задумавшись, во время нудной лекции рисует на полях тетрадки кораблики, бегущие по волнам, и над ними чайку в небе.
— Слушай, — вдруг сказала она. — Ты же не спишь, да?..
— Заснешь тут… — хмыкнул Эдвард, — когда ты так громко думаешь… на всю комнату.
— И о чем я думаю?
— О Мари. Угадал?
— Угадал… Слушай, она все-таки что-то…
— Недоговаривает?
— Именно. Ты ведь говорил, что ее тетка…
— Это не для посторонних ушей, помнишь?
— Да помню я! Я к тому, что…
— Ты считаешь, что Мари имеет с ней какую-то связь?
— Нет, я так не думаю! Но я думаю, что эта ее родственница может попытаться с ней связаться.
— Уинри, она пытается ее убить! Пусть и чужими руками!..
— Мне почему-то кажется, что это не она…
— Уинри, это скорее всего она. В любом случае, этот дом надежно охраняется. Наружной охраной. А если что, я все-таки перевезу вас всех в Столицу. И мне плевать, почему Мари опасается туда ехать…
— А, так вот почему ты привез ее сюда! Она не хочет ехать в Столицу?.. Я еще тогда удивилась, почему она после событий в Маринбурге в крупный город не перебралась, а предпочла куда-то в глушь…
— Знаешь что, давай, ты сама ее расспросишь, ладно?.. Тут опять сведения, которые я узнал из… своих источников. Не честно по отношению к ней это тебе рассказывать. Она, скорее всего, скажет, если ты ее спросишь.
— Спрошу обязательно. Мне хочется ей помочь. Знаешь, я понимаю, почему Альфонс в нее влюбился с первого взгляда. Она вызывает симпатию. Какая-то очень правильная девушка. Может быть, даже слишком правильная.
— Может быть… Но, Уинри, я сюда ее привез не только потому, что она боится в Столицу. Дело в том, что она ждет ребенка.
Уинри замерла. Потом осторожно спросила:
— Альфонса?
— Она говорит, что другая возможность исключена.
— Так это же замечательно! — Уинри приподнялась на локте, глядя мужу в лицо. — Это… это правильно. Ал был бы очень рад… Но… бедная девочка, — она закусила губу.
— Вот именно, — Эдвард кивнул. — И… Уинри… Если с ней что-то случится…
— С ней ничего не случится! — Уинри крепко обняла его, прижалась к груди, произнесла яростным шепотом. — Все будет хорошо! Слышишь?! Все — будет — хорошо! И ты завершишь это дело, и найдешь убийц Ала, и вообще… Ты же всегда выходил победителем, правда?
Эдвард обнял ее, прижал к себе, как будто боялся отпустить. Как будто без нее его бы давно унесло неведомо куда, и неведомо где швыряло бы…
Луна освещала добротный двухэтажный дом на вершине холма, чуть в стороне от деревни Ризенбург. Белый холодный свет заливал детскую, где на двухэтажной кровати крепко спали две девочки, набегавшись за день, и у одной даже во сне зверски болел ушибленный локоть — но она ни за что не дала бы это знать! Другая видела партитуру, которую надо было переделать… Что касается третьей девочки, чьей кроватью был маленький, как раз по росту, диванчик у противоположной стены, то она и вовсе не спала. Она, накрывшись одеялом, читала при свете фонарика приключенческий роман про похождения отважного детектива Хиткинса и его смелой помощницы Амалии Роуз… Эта книга сериала повествовала о юности бесстрашного сыщика, когда он однажды помог в расследовании самому Стальному Алхимику и его брату. И, хотя Нина периодически хмыкала про себя: «Не правда! Папа так ни за что бы не сказал!», или «Ну-ну! Посмотрим, как бы это у них получилось…», оторваться она все равно не могла.
Еще луна заглядывала в соседнюю комнату на верхнем этаже, очень аккуратно прибранную, которая пустовала, но где из-под кровати высовывались стоптанные клетчатые тапочки, и в еще одну, где, свернувшись на кровати клубочком, спала усталая молодая женщина. Она видела путаные, бестолковые сны, в которых бежала по крыше поезда за исчезающим в дыму мужским силуэтом… Снам предстояло забыться после пробуждения — как то происходило каждое утро последние два месяца. Оно и к лучшему.
Мари почему-то думала, что проснется на рассвете и успеет попрощаться с Эдвардом, однако вышло иначе: усталый организм, отлично зная, что ему требуется, продрых до полудня. Сперва Мари, увидев за окном поднявшееся высоко солнце, вскочила, как ошпаренная («Лекции проспала! То есть какие лекции?! Утренний прием! Ой, нет, станцию!»), но тут же вспомнила, где находится, и расслабленно откинулась на подушки снова. Надо же… почти сутки. Интересно, а где тут надо искать съестное? Завтрак она пропустила, но наверняка ее покормят, если попросить. Или она сама что-нибудь найдет. Только где? На кухне. А где кухня? Внизу, на первом этаже, это она точно помнит…
Мари удивилась себе: обычно, просыпаясь утром, о еде она не думала. Желудок начинал возмущаться пренебрежительным к себе отношением только часа через два после пробуждения. Это все потому, что она так долго спала?.. Или беременность дает о себе знать?.. Ну ладно, слава богу, что хоть не тошнотой по утрам… Работая в сельской поликлинике, и раньше, во время интернатуры, Мари такого насмотрелась и начиталась, что тошнота казалась ей наименьшей из бед, однако все равно хорошо, что она обошла ее стороной.
Ой, а как там Квач?!
Мари все-таки вскочила, босиком подбежала к окну… Слава богу, брызг крови по всей лужайке не наблюдается: значит, Дэн Квача за ночь не сожрал. И Квач тоже никого не куснул… Из своих наблюдений Мари могла заключить, что Квач был весьма дружелюбной собакой и с другими людьми сходился легко (даже слишком легко, на ее вкус!), однако у нее еще не было случая проверить, как он поведет себя в случае ее длительного отсутствия. Разве что тогда, когда она уехала из Маринбурга сопровождать раненого Эдварда, да ведь тогда с Квачем оставались хорошо знакомые ему Курт, Альберт, фрау Вебер, Хромой Ганс… а теперь? Уинри он всего только раз и видел, то же самое девочек…
К своему удивлению, Мари увидела, как от леса идет Уинри. Вокруг нее, в ошейнике, но без поводка, скачут две собаки — Дэн и Квач. Обе казались одинаково дружелюбными. У Мари с одной стороны отлегло от сердца: Квач показал небывалую способность к адаптации, да и с чужим кобелем, с которым и драки можно было ожидать легче легкого, подружился… а с другой стороны она почувствовала что-то вроде ревности. Квачу сейчас полагалось бы лежать смирно, смотреть на всех щенячьими глазами и скулить, что его любимая хозяйка его бросила в незнакомом месте (тем более что Мари до сих пор держала его в доме, а не на улице), а то и гавкать на каждого встречного и поперечного от расшалившихся нервов. Вместо этого… ну что за собака! Не собака, а заводная игрушка! С Эдвардом пошла, с Уинри пошла… Правда, она его с ними обоими знакомила, объясняла… но все равно.
