Бен, начавший свою банкетную речь довольно сухо, традиционно, неожиданно вплел в последние слова столько не протокольной искренности, что многие в зале переглянулись. Никто не ожидал от обычно сдержанного человека, который и медаль-то свою из рук короля Густава принял с едва заметной улыбкой, столь сильных слов.
Мужчина, стоящий на лестнице Голубого зала городской ратуши и завершающий традиционную речь, смотрел на девушку, которая сияла, хоть и находилась довольно далеко. У неё не было на голове диадемы как у особ королевской крови, сидящих рядом. Не было титула, не было прошлого, не было голубой крови, но из всех собравшихся она была единственным важным здесь человеком для Бена Соло. И он смотрел, не отводя взгляд. Думал - даже сейчас, в важнейший момент своей жизни - не о том даже, как она хороша собой, а о том, что Рей всегда, всегда держала слово.
Для этого вечера она выбрала белое платье и тем самым замкнула круг, начавшийся той гавайской ночью, когда девушка фыркнула и сказала, что обязательно купит себе самое красивое и самое белое, если ей дадут эту премию. Хотя, положа руку на сердце, Бен все равно считал, что то, первое белое платье три года назад, было хоть и без сотни сияющих камней, а куда лучше, ведь оно было только для него.
- Я бы хотел сказать “спасибо” своей жене. Если бы она однажды не протянула руку, ничего бы не было. Я бы разделил радость этой премии с ней, но, знаете, у неё есть такая же.
Раздались смешки. Бен заметил, как Рей фыркнула в свой бокал с водой. А мужчина подумал - вот он, миг величайшего триумфа в жизни, когда не знаешь, чему рад больше, - тому, что ты достиг своего пика, или тому, что она - твоя опора, твое сердце, твоя жизнь, сделала то же самое. Бену казалось, что сегодня он сиял от гордости за Рей, не за себя. В своем Нобеле он никогда не сомневался, кроме определенных моментов. С юности он слышал, как удивительно, чутко талантлив, и что этот талант граничит с гениальностью, а она же… она… она сделала невероятное, добравшись до своего пика сама. Шатаясь от болезни, одиночества, страха и сомнений, Рей смогла стать кем-то неповторимым. Попивая креман и прячась за красной помадой, она сберегла для него свою удивительную душу, ничем её не запачкав. Сберегла и отдала полностью.
А ещё она перевернула весь мир своими словами.
И его мир тоже. В ту ночь, когда сотворила из него Адама. Своего единственного мужчину на всю жизнь. В которого верила как никто. Даже когда он не верил в себя.
Как она это смогла, Бен не понимал. Возвращаясь за стол, где его место было напротив Рей, подумал, что она заставила фамилию Соло прозвучать сегодня дважды со сцены ратуши. Определенно, они войдут в историю вместе. Рука об руку.
Сплетая пальцы, как сделали это сегодня на церемонии, немного нарушив протокол, но их тянуло друг к другу так, будто они не виделись все эти пять лет, хотя вот уже больше трех спали, прижавшись друг к другу. Просто это был такой момент, когда свет бессмертия падал на них. Кем бы они ни станут завтра, в этот вечер они вписали свои имена в историю навсегда.
Вместе.
Переломав все правила, потому что так не бывало, но их уже давно не интересовало, “как правильно”. Они делали все на уровне странной интуиции.
Бен наблюдал, как Рей ведет неспешную беседу с принцем Филиппом, который был ее спутником сегодня*. Как далека она была от той девчонки, которая три года назад, с ещё сияющим от новизны кольцом, обутая в дешевые кеды и одетая в простое платьице, расхаживала по хоспису на Гавайях, который они выбрали вместо медового месяца.
Ему нужно было продолжать работу, и Бену позволили это делать за пределами Нью-Йорка. Странно, но в тех плохих условиях, где не было нормального оборудования, где было всегда жарко, где царило уныние, именно там они с Рей были на удивление счастливы. Даже в дни его самого сильного отчаяния, когда все валилось из рук, или когда ишемия укладывала девушку в постель в комнате, где не было кондиционера, они были безмерно, безгранично счастливы.
Потому что были вместе.
Потому что Бен занимался делом своей жизни без давления со стороны общественности.
Потому что Рей познавала новые грани своей души…и тела.
Они вернулись на Гавайи, в место, где встретились, и начали новую жизнь. Порой, возвращаясь в их домик глубоко ночью, Бен подолгу курил на крыльце, втягивая с дымом тяжесть душной ночи, и думал, что не должен был, все же, затягивать Рей в этот вихрь так рано. Она не заслужила ни эти условия, ни жизнь, которую он выбрал, но… его девочку разве можно было переубедить?
Упрямая девчонка. Такая упрямая.
Она ворвалась в его дом с порывом ноябрьского ветра, едва ему вернули лицензию. С бутылкой кремана и сияющими глазами. Повиснув у него на шее, сказала, что с неё хватит, что больше она ждать не может, что дальше они уже вдвоем пойдут, что ей надоело встречаться с ним за чинным ужином раз в месяц и потом рыдать в пустой кровати. Она хотела его. Хотела всего. Хотело его тело, душу, его смех, его всего! И прямо в ту минуту. Хотела все сразу. Его лицензия была отправной точкой. И в ту ночь, упиваясь креманом, друг другом и воем ветра, они поняли, что больше не смогут расстаться.
Потому что одиночество делало их слабыми.
Да, видеть Рей как желанную награду, идти на её свет было сильно, но как человек, умирающий от одиночества, мог бы кого-то спасать? Истощенный от почти полугодовой борьбы за свою лицензию, Бен Соло сдался. Сдался девчонке, которая как раз разливала креман на его антикварный ковер и даже не смущалась. В ту ночь чем они только тот бедный ковер не запачкали, изливая свою тоску.
Цепляясь друг в друга до синяков.
- Мне нельзя оперировать пока в некоторых штатах, - разрушая магию, заметил Бен под утро, вычерчивая пальцами на животе у Рей абстрактные символы своей любви. Девушка вздрагивала, закрыв глаза, и блаженно улыбалась.
- А я устала от Нью-Йорка, масок и лицемерия. Одиночество выжало меня как лимон, и мне нужно начать сначала, Бен. Где-то далеко. Где-то, где сюжеты рассыпаны под ногами, над головой или в воде.
В тот момент, когда бледное, почти зимнее солнце ломало пальцы о её хрупкий силует, Бен внезапно понял, что их испытания только начинаются. Доктора, который с пятном на репутации все так же мечтал спасать, и писательницы, которая от переживаний выгорела и потеряла вдохновение.
Бен вынырнул из своих душных воспоминаний, когда ровно по расписанию, как и каждый год, в 22-15 начались танцы. Первый круг он танцевал с кронпринцессой Викторией, но на второй Рей уже была в его руках.
- Твоя речь…
- С ней что-то не так? - улыбнулся Бен. Он знал, что Рей не привыкла видеть его полным эмоций. Положительных эмоций. Целовать её со всей силой любви он научился, а говорить - все так же нет. Слова путались, царапались, падали, разбивались, потому Бен выражал свою любовь как угодно.
- Лучше даже, чем клятва, - хмыкнула девушка. На деле, на свадьбе Бен сказал лишь “люблю”. Рей в тот день тоже не смогла выдать больше. Но только у него перехватывало дыхание от её красоты и волнения, а вот девочка не могла собрать слова в кучу из-за того, что вдохновение не возвращалось. Даже накануне свадьбы она рыдала, положив голову на ноутбук, потому что не могла сплести привычное кружево.
Вдохновение возвращалось к ней мучительно долго. Пока Бен решал свои формальности, Рей мешала креман с касисом, била посуду, спотыкалась на каждом шагу и выла, прячась под одеялом. Беспомощно обнимая ее, мужчина испытывал физическую боль. А что, если это он сделал ее такой несчастной? Что, если он разбил Рей настолько, что она выгорела? Вдруг все, что с ней происходит, - лишь его вина, и ишемия, пожирающая не только её мозг, но и душу, - лишь кривое отражение его самого?
Он не умел быть красноречивым, потому помогал лишь тем, что удерживал Рей на тонкой грани между реальностью и пагубностью, в которую не позволял ей скатываться. Заполняя её тоску и пустоту своей любовью, заботой и банальностями вроде прогулок по заснеженному парку, Бен с каждым днем отвоевывал свою Рей у депрессии.
