* * *
Вскоре показалась табличка «Добро пожаловать в дружелюбный Форт-Фэрфилд».
Вильям подался вперед и прищурился.
— Господи, — сказал он.
— Боже правый, — сказала я.
Все в городе было закрыто. Машин на улицах не было, а на торговом центре, носившем название «Виллидж Коммонс», висело объявление: «Сдается в аренду». У дороги возвышался Первый национальный банк с белыми колоннами, двери его были заколочены. Магазин за магазином стояли закрытые. Казалось, работает лишь маленькое почтовое отделение в конце главной улицы. Параллельно улице текла река.
— Люси, что здесь произошло?
— Понятия не имею.
Картина была зловещая. Кофейни, магазины одежды, аптеки — все в этом городе было закрыто, и мы снова проехались по главной улице, где не было ни одной машины, а потом двинули обратно.
— У этого штата дела плохи, — сказал Вильям, но я видела, что он глубоко потрясен. Я и сама была потрясена.
— Умираю с голоду, — сказала я. Поблизости не было даже заправки.
— Поедем в Преск-Айл, — предложил Вильям. Я спросила, далеко ли до Преск-Айла, и Вильям сказал, где-то одиннадцать миль, но мы даже не выехали на трассу, поэтому я сказала, что не смогу так долго ждать. — Тогда смотри по сторонам, увидим закусочную — остановимся, — сказал он.
Сперва мы ехали молча, потом я спросила:
— Почему тебе так хотелось в Форт-Фэрфилд?
Вильям ответил не сразу, он все смотрел на дорогу и покусывал усы. А потом произнес:
— Я подумал, когда мы встретимся с Лоис Бубар, я смогу сказать ей, что мы ездили в Форт-Фэрфилд и осматривали места, где она стала «Мисс Картофельный цветок», и она оценит, что я проявил к ней такой интерес, и ей будет приятно.
Ах, Вильям, подумала я.
Ах, Вильям…
* * *
А потом Вильям сказал:
— Постой-ка. Ричард Бакстер родом из Мэна.
Когда мы с Вильямом только познакомились, он рассказал мне о работе Ричарда Бакстера. Ричард Бакстер был паразитологом — специализировался на тропических болезнях, как и сам Вильям, — и придумал, как диагностировать болезнь Шагаса; диагностировать ее умели и до него, но к тому времени, когда ставили диагноз, пациент обычно уже был мертв, а Ричард Бакстер придумал, как ставить диагноз быстрее. Он открыл — если я правильно понимаю, — что паразитов можно обнаружить в свернувшейся крови. Когда мы с Вильямом познакомились в колледже в пригороде Чикаго, он занимался болезнью Шагаса, а Бакстер сделал свое открытие, как быстрее ставить диагноз, за десять лет до этого.
Вильям притормозил у обочины и достал айпэд, минуту-другую он копался в нем, а затем сказал: «Все ясно» — и свернул на ближайшем повороте направо, и теперь уже мы ехали по другой дороге.
— Это невоспетый герой, вот он кто. Он спас столько жизней, Люси, — продолжал Вильям.
— Знаю. Ты уже говорил.
— Он работал в Университете Нью-Гэмпшира, но родился в Мэне. Я только сейчас об этом вспомнил.
Я окинула взглядом поля, на невысоком холме показалась запряженная лошадью повозка, ей правил мужчина в широкополой шляпе.
— Ты только посмотри, — сказала я.
— Это амиши, — сказал Вильям. — Они перебрались сюда из Пенсильвании, чтобы возделывать землю. Я про них читал.
Затем мы проехали мимо фермерского дома, на крыльце которого сидели два ребенка. Маленький мальчик, тоже в широкополой шляпе, и маленькая девочка в длинном платье и чепчике. Они энергично замахали нам. Как энергично они замахали!
— Смотреть тошно, — сказала я, помахав им в ответ.
— Почему? Они живут как им нравится, — сказал Вильям.
— То есть как сумасшедшие. И детей заставляют так жить.
Сказав это, я поняла, что амиши напомнили мне о детстве, сами знаете, из какой я вышла семьи. Дэвид вышел из другой семьи, но он тоже рос в герметичной среде.
Недавно — в Нью-Йорке — я смотрела документальный фильм о людях, покинувших общину хасидских евреев, я смотрела его из-за мужа, он умер в прошлом году, и мне пришлось выключить на середине. А все потому, что происходящее слишком напоминало мою жизнь — не мир, который эти люди покинули, он был мне незнаком, но то, как им жилось после. Они ничего не знали о массовой культуре, и так было с Дэвидом, когда он ушел, и так было в моем случае — в моем случае это длится до сих пор, такие вот лишения не дают о себе забыть никогда.
— Терпеть не могу, когда детям не оставляют выбора. — Я махнула в сторону фермы, которую мы проехали.
Вильям ничего не ответил. Похоже, он думал не об амишах. Спустя пару минут он сказал:
— Странная судьба — родиться в таком вот месте и стать специалистом по тропическим болезням.
Я подождала, но он ничего не добавил. Тогда я спросила:
— Как продвигается твоя работа?
Он бросил на меня взгляд:
— Она уже никуда не продвинется. Моя карьера окончена.
— Нет, не окончена.
— Нет, окончена.
Я ничего не ответила. Мы молча ехали по дороге, ведущей в Преск-Айл.
— Боже, мне срочно нужно поесть, — сказала я немного спустя, у меня появились странные ощущения в голове, будто она сама по себе, как бывает, когда мне срочно нужно поесть.
— И где ты здесь предлагаешь найти еду? — спросил Вильям.
Нам действительно не попалось ни одной закусочной, мимо мелькали лишь деревья и редкие дома, и так много миль подряд.
Я взглянула на бесконечный асфальт с кромкой сухой травы и спросила:
— Ты завидуешь Ричарду Бакстеру?
Понятия не имею, почему я об этом спросила.
Вильям снова бросил на меня взгляд, и машину слегка мотнуло.
— Господи, Люси, надо же такое сказать. Нет, я ему не завидую. Боже правый. — А затем, пару минут спустя: — Но про диагностические методы Герхардта никто не слышал, верно?
Тогда я сказала:
— Вильям, ты помог массе людей, ты столько лет занимался шистосомозом, а еще ты преподавал…
Он поднял руку, чтобы я перестала. И я перестала.
Внезапно Вильям издал звук, похожий на смешок. Я обернулась:
— Что?
Он не отрывал взгляда от дороги.
— Помнишь, как-то раз мы устроили званый ужин — ну, званый ужин — это громко сказано, ты никогда не умела устраивать настоящие званые ужины, — но мы пригласили в гости друзей, и вот они уже давно ушли, и я лег спать, но потом встал и спустился в столовую… — Вильям посмотрел на меня. — А там… — Опять он издал этот почти смешок, а потом уставился на дорогу. — А там ты: склонилась над столом и целуешь тюльпаны в вазе. Ты их целовала, Люси. Каждый цветок. Это было так странно.
Я отвернулась к окну, лицо у меня разрумянилось.
— Ты странная, Люси, — сказал он. Вот так.
* * *
Каждое утро, закончив мыть посуду после завтрака, Дэвид садился на наш белый диван у окна и легонько хлопал по сиденью; он всегда улыбался мне, когда я садилась рядом. А потом говорил — каждое утро говорил он эти слова: «Люси Би, Люси Би, как мы встретились с тобой? Слава богу, вместе мы».
Он в жизни не стал бы надо мной смеяться. Никогда. Ни за что.
* * *
Мы с Вильямом ехали дальше, и вдруг меня ожгло воспоминание о том, каким отвратительным бывал порой наш брак: близость настолько густая, что заполняет собой всю комнату, горло забито знанием другого, и вот уже закладывает ноздри — от запаха его мыслей, от неловкости слов, которые вы произносите вслух, от приподнятой брови, едва уловимого наклона головы; никто, кроме другого, не поймет смысла этих мелочей, но с такой жизнью ты не будешь свободным, никогда.
Близость обернулась кошмаром.
* * *
В Преск-Айл мы приехали засветло: дни в августе длинные, к тому же не было еще и пяти. Это место уже больше смахивало на город. Но и там народу почти не было. Один мужчина, сидевший на скамейке на главной улице, добавлял в бутылку с водой заменитель сахара, затем он достал телефон-раскладушку. Я годами не видела телефонов-раскладушек.
