– Сладкие, не так ли? Они сочные, наполненные ароматом. Селена, прикоснись языком к губам, попробуй их, попробуй мир на вкус…
Она повиновалась этому голосу и сосредотачивалась на своем теле и своей жизни. «Этот ребенок сошел с ума», – встревожился Николай Дамасский, наблюдая, как девочка со скрученными как змеи волосами облизывается, словно священнодействует.
Позже, когда западные варвары спросят ее о маяке, Селена ответит:
– Там дул ветер, сильный ветер. Кажется, мы очень долго поднимались, чтобы достать до ветра… Город? Я не знаю… Я помню только ветер. Ветер, не приносящий дождя.
ЗАБЫТОЕ
Как-то раз, когда одна старая рабыня убирала в царском птичнике, она неожиданно остановилась. «Вспомнила! – воскликнула она. – Точно, вспомнила! В стране, где я родилась, зимой с неба шел дождь из белых перьев, и землю покрывал пух горлицы…» Все только рассмеялись, и никто ей не поверил. Кроме Диотелеса, который сообщил, что прочитал у Ксенофонта, будто это странное явление называется «снег».
Галльская рабыня чувствовала себя почти пристыженной и смотрела на него с сомнением.
– Вы говорите, «снег»?
Разумеется, в ее стране это слово звучало иначе. Она так долго живет на свете. У нее было столько хозяев. И много детей. Хозяева ее продавали и отнимали у нее детей.
– «Снег»? Возможно…
У нее ничего не осталось от прошлого. Ни одного слова, ни одной любви, ни одной вещи. У нее нет даже этих мелочей – осколков, амулетов, булавок, монет, безделушек с рынка, которые спустя двадцать столетий бережно подберут археологи. Птичий пух, дуновение ветра, хлопья снега – это не сбережешь… Кто вспомнит о рабыне, которая сама ни о чем не помнит?
Глава 13
Долгожданный праздник Царицы прошел успешно. В течение целой недели на галерах подбирали блаженных и пьяных, утонувших в порту, со стороны иудейского квартала доносился аромат мяса на вертеле и колбасок: Вакх-Дионис и великий Серапис были щедро почтены. А потом целый месяц ушел на то, чтобы выгнать из города крестьян, которые прибыли в Александрию под предлогом того, чтобы посмотреть шествие, и затем пытались обосноваться на грязных улочках квартала Ракотис, куда пускали только «разрешенных» коренных жителей.
Официально церемония длилась всего два дня. Но зато каких два дня! Первый из них остался в истории как «Триумф Антония», второй назван «Праздник Дарения». Превосходно проведенная акция общения с народом… И, как выяснилось впоследствии, политический провал. Но кораблем не управляют «апостериори», особенно когда являешься воином! Все же идея Марка Антония была великолепной: нужно было создать иллюзию величия, а значит, пустить в глаза золотую пыль из всего награбленного в Армении, и это сполна покроет все расходы! И стоило поторопиться отгулять праздник, потому что там, рядом с Кавказом, легионы были на грани поражения…
Испокон веков существует тридцать шесть способов празднования победы. Солдатам предлагают надеть золотые каски с павлиньим пером или военным татуажем и под музыку проводят парад войск. В это же время народу показывают флаги, божества, щиты, тотемы, сокровища, отобранные у врага; иногда – излюбленное развлечение, которое зависит от степени сохранности объекта, – толпе показывают отрезанные головы побежденных вождей. В крайнем случае их заковывают в цепи и заставляют шагать перед лицом толпы. Затем воздают хвалу богам, одному или двум: священный танец «во имя бога», благовония, звон колоколов, жертвоприношения разнообразной живности. Немного поют, много едят, слишком много пьют. Военные целуют женщин с благословения их мужей-рогоносцев, считающих себя героями.
Именно это и происходило в 34 году до Рождества Христова в городе Александрии. Император ехал на своей колеснице во главе выряженных в новую одежду войск, а Артавазд и его семья сгибались под тяжестью серебряных цепей. Поэтому Марк Антоний оделся новоявленным Дионисом: греческая туника, котурны, венок из плюща, а в руке – копье с круглым наконечником, которое обычно носили почитатели Вакха. И в этом не было ничего удивительного: пять лет назад, перед тем как войти в Эфес, он, к всеобщему одобрению, облачился в такое же одеяние. Однако на этот раз он потешил только жителей Востока, а не прибывших из Рима: Октавиан дал им ложную информацию о том, что их генерал праздновал в Александрии Триумф – торжество, на которое Сенат не давал разрешения [78]! К тому же Антоний якобы даже имел наглость приносить жертвы чужому богу, Серапису, в то время как триумфатор должен возносить хвалу исключительно Юпитеру Капитолийскому! Поговаривали, что победы вскружили ему голову, если только это не дело рук той египтянки, той развратницы, которую он предпочел нежной, добродетельной и прекрасной Октавии.
Когда до Антония дошли эти слухи, он удивился:
– Да у меня и в мыслях не было отмечать Триумф! Я просто устроил праздник, только и всего! Шествие в честь моего личного бога Диониса, единственного из бессмертных, прошедшего через смерть. Это касается только меня и его, разве нет? Если бы я захотел устроить пародию на Триумф, как намекает мой сводный брат, я бы надел лавровый венок, вышитую тогу, подкрасил лицо красным, вплел бы в волосы белые пряди и так далее. Но здесь происходило совсем другое: я шагал вместе со слонами, с простаками, переодетыми в сатиров, с женщинами, наряженными в шкуры животных, и со страусами – насколько мне известно, страусы Диотелеса совсем не похожи на капитолийских гусей! Меня по-прежнему удивляет непорядочность Октавиана!
В тот момент Антоний не мог предвидеть, что этот праздник выйдет ему боком, и был искренне доволен: он видел всеобщее ликование, радость солдат и хорошее настроение своей семьи. У алтаря Сераписа, в верхней части старого квартала Ракотис, где заканчивалось шествие, его дожидалась Клеопатра, сидя на троне в окружении высших духовных лиц Египта и всех своих детей. Старших поместили в ложе большого монастыря, обычно предоставляемой толкователям сновидений, и только маленький Филадельф остался вместе с матерью, сидя на низком стульчике. Царица посчитала, что присутствие рядом с ней самого младшего ребенка подчеркнет ее собственное сходство с Исидой, в чьем образе она снова предстала: в облегающем платье, с завязанной на левой груди шалью и в трехслойном парике. Птолемей Филадельф капризничал от усталости и сосал палец, при этом даже не догадываясь, что такое поведение еще больше подчеркивало его сходство с Гором, единственным сыном Исиды, которого любили изображать с пальцем во рту: греки и египтяне считали его олицетворением детства, как Исиду – материнства.
«Мать и дитя», божественная композиция, обещающая прекрасное будущее. «Обрезанные» монахи и бритоголовые жрецы казались очарованными этим священным дуэтом; даже сам Марк Антоний, войдя в центральный двор следом за пленными, был тронут представшим перед ним зрелищем. Впечатление портило только одно: скверное настроение Артавазда. Пленник, словно невоспитанный галл, отказался встать перед Царицей на колени. Охрана уже подбежала к нему, чтобы заставить сделать это, но Клеопатра жестом остановила их. И движением руки велела увести его вправо, к стаду жирных быков…
Неужели всех принесут в жертву одновременно? Жены и дети царя Армении были одеты в траур и покрыты пеплом, они дергали цепи и стонали. Но никто, кроме Царицы, не понимал, что они говорили: их язык считали ужасным, или, скорее, варварским… Одна из царских жен, замыкающая процессию, казалось, сохраняла достоинство, насколько позволяла цепь: она не плакала, не кричала, даже не смотрела по сторонам и, безразличная к оскорблениям и насмешкам, свободной рукой держала младенца и кормила его грудью. Ее взгляд был прикован к глазам ребенка: он у нее брал еду, а она у него черпала силы. Перед лицом неминуемой смерти они дарили друг другу жизнь.
