Адвокат испробовал все, чтобы вылечить его. Однажды даже отвёз к падре Пио, но Нунцио набросился на статую Мадонны, опрокинул её, и монахи вышвырнули его из церкви. С тех пор он находился в сумасшедшем доме и ни разу не возвращался в Акуа Траверсе.
Я должен был пойти к Филиппо, я это ему обещал. Я должен отвезти ему кекс и конфеты. Но было очень жарко. Я мог подождать с этим. Для него от этого ничего не изменится. И потом я хотел немного побыть с Сальваторе.
Я услышал звук пианино сквозь дверь его комнаты. Я постучал.
– Кто там?
– Микеле.
– Микеле? – Он открыл мне дверь, огляделся кругом, втащил меня в комнату и запер дверь на ключ.
Комната Сальваторе была огромной, голой, с высокими потолками. У одной стены стояло пианино. У другой – кровать, такая высокая, что нужна была лестница, чтобы забраться на неё. Рядом – длинный шкаф, весь забитый книгами, расставленными по цветам корешков. В большом комоде были сложены игрушки. Сквозь белую тяжёлую штору в комнату проникал луч света, в котором танцевала пыль.
Посреди комнаты, на полу, лежало зелёное сукно игрушечного футбольного поля. На нём выстроились игроки «Ювентуса» и «Торино».
Он спросил:
– Ты чего пришёл?
– Пирог принёс. Могу побыть у тебя? Твоя мама сказала, что у тебя урок…
– Конечно, оставайся, – сказал он, понизив голос, – но, если они заметят, что я не играю на пианино, не оставят меня в покое. – Он взял пластинку и поставил её на проигрыватель. – Пусть думают, что это я играю. – И добавил серьёзно: – Это Шопен.
– Кто это – Шопен?
– Мастер.
Мы с Сальваторе были одного возраста, однако он казался мне намного старше. Наверное, потому, что был выше меня, или потому, что всегда ходил в чистых белых рубашках и длинных глаженых брюках. И ещё из-за спокойного тона, каким он разговаривал. Его заставляли играть на пианино, и учитель приезжал к нему раз в неделю из Лучиньяно давать уроки, а он, хотя и ненавидел музыку, никогда не жаловался и всегда добавлял, что, как только вырастет, сразу бросит этим заниматься.
– Может, сыграем партию? – спросил я его.
Настольный футбол был моей самой любимой игрой. Я не был сильным игроком, но мне до смерти нравилось играть. Зимами мы с Сальваторе устраивали бесконечные турниры, проводя за игрой целые дни, передвигая маленьких пластиковых футболистов. Сальваторе играл и один. Перебегая с одной стороны на другую. Если он не играл в футбол, то выстраивал шеренгами тысячи солдатиков, покрывая ими весь пол комнаты до тех пор, пока не оставалось места, куда можно было бы поставить ногу.
И когда наконец они все выстраивались в геометрические ряды, он начинал двигать их одного за другим. Так, в тишине, он мог проводить целые часы, пока не приходила Антония звать его ужинать, и он сваливал их в коробку из-под обуви.
– Смотри, – сказал он и достал из ящика восемь коробочек из зелёного картона. В каждой была футбольная команда. – Смотри, что мне подарил папа. Он привёз это из Рима.
– Всех этих? – Я взял их в руки. Наверно, адвокат действительно был богатым, раз тратил такие деньги.
Каждый год, который посылал Бог, в мой день рождения и на Рождество, я просил папу и детского Бога подарить мне футбол, но безрезультатно: никто из этих двоих меня не слышал. Мне было достаточно одной команды. Без поля и ворот. И даже серии «В». Мне было бы приятно ходить к Сальваторе с собственной командой, потому что, я в этом уверен, если б она принадлежала мне, я бы играл лучше и не проигрывал так часто. Я бы любил своих игроков, ухаживал бы за ними и побеждал бы Сальваторе.
У него уже было четыре команды. А сейчас отец купил ему остальные восемь.
Почему мне никто не покупает?
Потому что моему папе на меня наплевать, только говорит, что любит меня, а на самом деле это не так. Он подарил мне эту дурацкую лодку из Венеции, и ту поставили на телевизор. И запретил даже прикасаться к ней.
Я очень хотел хотя бы одну команду. Если бы отец Сальваторе подарил ему ещё четыре, я бы ничего не сказал, но их было восемь. Теперь всего у него двенадцать.
Если у него будет на одну меньше, что это изменит?
Я прокашлялся и пробормотал:
– Ты не мог бы подарить мне одну?
Сальваторе поднял брови и начал ходить по комнате. Потом сказал:
– Извини, я бы тебе её подарил, но не могу. Если папа узнает, что я тебе её отдал, он рассердится.
Это была неправда. Когда это отец проверял его игрушки? Сальваторе был жадиной.
– Понял.
– И потом, зачем тебе? Ты и так можешь приходить сюда играть, когда хочешь.
Если бы у меня было что дать ему взамен, может, тогда он мне бы её отдал. Но у меня ничего не было.
Хотя нет, кое-что всё-таки имелось.
– Если я тебе открою одну тайну, ты мне дашь команду?
Сальваторе искоса посмотрел на меня:
– Какую тайну?
– Невероятную тайну.
– Не существует тайны, которая стоила бы команды.
– Моя стоит. – Я поцеловал кончики пальцев. – Клянусь!
– А если это окажется ерунда?
– Не окажется. Если ты скажешь, что это ерунда, я тебе верну команду.
– Меня не интересуют тайны.
– Я знаю. Но такая… Я никому её не рассказывал. Если её узнает Череп, он подскочит от восторга до небес…
– Ну и расскажи её Черепу.
Но я уже был готов на все.
– Я бы взял даже «Виченцу».
У Сальваторе чуть не вывалились глаза:
– Даже «Виченцу»?
– Даже.
«Виченцу» мы ненавидели. Она была невезучей. Если ты играл ею, проигрывал обязательно. Никто из нас двоих никогда не мог выиграть с этой командой. К тому же у одного из игроков не было головы, другой был весь склеенный, а вратарь – согнутый.
Сальваторе задумался на мгновение и наконец уступил:
– Согласен. Но, если это полная ерунда, я тебе её не дам.
Вот так я ему все и рассказал. О том, как я упал с дерева. О яме. О Филиппо. О том, какой он сумасшедший. О его больной ноге. О вони. О Феличе, который его сторожит. О папе и старике, которые хотели отрезать ему уши. О Франческо, который бросился с обрыва с расстёгнутой ширинкой. О матери в телевизоре.
Обо всём.
Я испытывал ощущение приподнятости. Как тогда, когда однажды я съел полную банку консервированных персиков. После мне стало плохо, мне казалось, что я вот-вот лопну, в животе у меня было землетрясение, и у меня даже подскочила температура, и мама сначала надавала мне тумаков, а потом нагнула головой в унитаз и сунула два пальца в горло. И я выдал наружу бесконечное количество жёлтой и кислой тюри. И вернулся к жизни.
Пока я говорил, Сальваторе слушал не перебивая, с открытым ртом. Я закончил словами: «И потом он всё время говорит о каких-то медвежатах-полоскунах. Которые моют тряпки. Я ему сказал, что их не существует, а он даже слышать этого не хочет».
– Потому что они существуют.
Я застыл с открытым ртом.
– Существуют? Папа сказал, что не существуют.
– Они живут в Америке. – Сальваторе взял с полки Большую энциклопедию зверей и пролистал её. – Вот они. Смотри. – И передал мне книгу.
На цветной фотографии был изображён зверёк, похожий на лисицу. С белой мордочкой. На глазах – чёрная маска, как у Зорро. Однако зверёк был более лохматый, чем лисица, и лапы у него были намного короче, и он мог брать ими вещи. Этот в передних лапках держал яблоко. Это был очень симпатичный зверёк.
– Значит, существуют…
– Конечно. – И Сальваторе прочёл: – «Енот-полоскун, Procyon lotor, зверёк с коренастым телом, заострённой мордой и большой головой, с большими глазами, окружёнными чёрными пятнами. Шкурка серого цвета. Очень длинный хвост. Живёт в Канаде и Соединённых Штатах. Прозвище получил за забавную привычку полоскать пищу, перед тем как съесть её».
– Он не тряпки стирает, а еду…
– Вот как. – Я был потрясён. – А я ему сказал, что их не существует…
Сальваторе спросил меня:
– А почему его там держат?
– Потому что не хотят отдать его матери. – Я схватил его за руку. – Хочешь пойти посмотреть на него? Мы можем пойти прямо сейчас. Идём? Я знаю короткий путь… Займёт мало времени.
