— Поговорим о пациентке, которую ждём, — сказала она. — Мы не торопимся, привыкай пока к своим ощущениям.
Что-то чужое оказалось передо мной. Казалось, оно давит на меня. Это была система Лизы. Возникло такое же чувство, как и за секунду до того, как мы входили в светящиеся тела. Но сейчас оно было сильнее, настойчивее. Прежде световые голограммы поддерживали ощущения визуально, казалось, что мы смотрим 3D-фильм. Теперь же я непосредственно столкнулся с чужой для меня системой другого человека.
Я попытался успокоиться и не сопротивляться происходящему.
Почувствовал, как система Лизы проникает в мою, оказывается во мне. Как она, наверное, чувствовала и меня в себе.
— Её зовут Аня. Ей двадцать один год. С девяти до одиннадцати дед со стороны матери неоднократно совершал в отношении неё сексуальное насилие.
Где-то внизу, ниже пояса я почувствовал спазмы.
Я прижал руку к животу, ниже пупка.
И сразу же понял, в чём дело. Через систему Лизы мне передалось слабое отражение насилия.
— Как она отнесётся к тому, что я, мужчина, буду участвовать в сеансе?
Я слышал свои слова. Одновременно с этим я отмечал, что мы обмениваемся не только словами. Что язык — лишь несущая частота, которая переносит больше того, что содержится в словах.
Вроде бы я говорил о возможных опасениях пациентки. Слова были об этом. Но я имел в виду и свой собственный страх.
— Она готова, дала согласие. И более того — даже просила об этом. Мы подходим к очень важным в её жизни ситуациям. К тому дню, когда насилию был положен конец. Она хотела, чтобы при этом присутствовал свидетель-мужчина.
Если бы мы — через аппаратуру и шлемы — не находились в непосредственном контакте, я бы ей поверил. Но сейчас я понимал, что правда совсем не так однозначна, как сказанное. Что она гораздо сложнее.
— Но, наверное, это рискованно, — заметил я.
— Конечно, это рискованно, мы все трое рискуем. Это неизбежно. Человек может принять только одно решение, более рискованное, чем предстать обнажённым перед другим человеком.
— И что это за решение?
— Всегда защищаться от других людей.
Ассистенты привели пациентку. Мы встали и поздоровались с ней. Она засмеялась, увидев нас.
— Это похоже на купальные шапочки, — сказала она. — Знаете, вы — хирурги, которые забыли снять купальные шапочки!
Не знаю, чего я ожидал, но стойкость её духа оказалась для меня полной неожиданностью. Довольно хрупкая девушка, постриженная «под пажа» — в свете галогеновых светильников блестящие рыжие волосы сверкали, словно медь. Лицо было бледным и при этом светилось энергией и юмором.
Она пожала мне руку, задержала её в своей и посмотрела на Лизу.
— Он выдержит это?
Лиза кивнула.
Ассистентки помогли ей облачиться в халат и шлем, видно было, что для неё всё это уже дело привычное.
Она подошла ко мне. Мы оказались совсем близко.
Она ничего не сказала. Я почувствовал, что друг против друга стоят два чужих человека. Затем Лиза начала сеанс.
Комната вдруг закачалась. Контуры предметов стали расплываться.
Тут я вспомнил про себя. Про то, что мне нельзя терять контакт со своим телом, с собственной системой.
— То, что вы чувствуете, это отсутствие у меня личных границ, — пояснила Аня. — В случае физического насилия над детьми их личные границы разрушаются.
Она не жалела себя, не бравировала. Она рассуждала совершенно трезво.
— Вы осознали свои личные границы, потому что их соблюдали другие люди, — сказала она.
Она скользнула по мне взглядом, она внимательно изучала меня сквозь прикрытые веки, сквозь всю технику и, возможно, как-то ещё.
— Хотя не сомневаюсь, вам тоже довелось страдать. Но ваши границы всё же не переходили. Свои границы мне приходится создавать самой. Создавать каждый день и всю оставшуюся жизнь. Сейчас Лиза помогает мне в этом.
Она посмотрела на Лизу. Взгляд её был полон преданности.
Мы заняли свои места.
Сначала мы сидели молча. Минут пять. Ассистенты беззвучно двигались вокруг нас. Настраивали приборы. Поправляли нам шлемы и халаты.
Они сделали знак Лизе.
И она заговорила с Аней.
— В предыдущие шесть сеансов мы один за другим разбирали случаи насилия. В том виде, как ты их помнишь. Сегодня ты собиралась рассказать об одном из последних. С нами сегодня Питер. Мы с тобой вместе решили, что пришло время пригласить мужчину в качестве свидетеля.
Чувство, которое возникло во мне, когда перед сеансом мы молча сидели друг против друга, стало нарастать.
Казалось, мы движемся в открытое море.
Женщины посмотрели на меня.
— Питеру как-то нехорошо, — сказала Аня.
— У него контролируемая психика, — сказала Лиза. — То, что мы называем автономная структура. Сейчас он воспринимает тебя и меня непосредственно. Две женские системы, которым хаос знаком лучше, чем ему. Это неизбежно приводит к появлению страха и к головокружению.
Она посмотрела на меня. Я кивнул.
— Мы с Аней соответственно ощущаем лёгкую клаустрофобию. При восприятии твоей системы. От ощущения замкнутости в очень жёстких структурах.
Аня кивнула.
— Другие мужчины и другие женщины могли чувствовать всё наоборот. Структура и хаос напрямую не связаны с полом человека. Но в среднем мужчины будут чувствовать большее беспокойство от хаоса, чем женщины. А женщины, если они оказываются в слишком жёстких структурах, чувствуют себя словно в тюрьме. Давайте снимем напряжение.
Я попытался отпустить тело и сознание. Меня стало уносило всё дальше в открытое море. Берег почти пропал из вида.
— Для Питера поясню: насилие совершалось раз в неделю, по средам, по средам ты обычно бывала у деда с бабушкой.
Аня кивнула.
— В ту среду я нахожусь в ванной с дедушкой. Вечер. Мы поужинали. Мама, папа и мой маленький брат сидят в гостиной. Дверь в ванную закрыта, но не заперта.
Впервые в своей взрослой жизни я почувствовал такой сильный страх, что мне захотелось сбежать.
Только раз в жизни я чувствовал нечто подобное. В юности я занимался альпинизмом. Однажды летом, в долине Шамони при восхождении на Пти-Дрю, меня ни с того ни с сего охватил страх высоты, который не покидает меня с тех пор. Страх был таким сильным, что я был готов броситься со скалы. Едва добравшись до вершины, я по верёвке спустился вниз, прервал отпуск и уехал домой.
Такой же страх я чувствовал и сейчас.
Женщины, должно быть, заметили это. Обе они озабоченно посмотрели на меня. Я сделал знак продолжать.
— Дедушка лежит в ванне, и я должна заниматься им. Сначала я красила ему лаком ногти на ногах. А теперь, когда он лежит в ванне, я мажу ему губы помадой. Тут он встаёт. У него эрекция. Он приближает член к моему рту. Тут всё становится чёрным. Я не теряю сознание, но всё погружается в черноту.
Я увидел ту черноту, о которой она говорила. Мы все втроём увидели её. Я чувствовал, что и ассистенты должны были её увидеть.
В ушах у меня шумело море. А может быть, моя кровь. Казалось, я нахожусь в свободном падении.
Откуда-то издалека я услышал голос Лизы.
— Можно остановиться на этом страхе?
Наверное, я отключился. Не знаю, долго ли это продолжалось. Одна из ассистенток поддерживала мою голову, Кабир протягивал мне стакан воды.
Аня с Лизой сидели как прежде, они смотрели на меня, очень внимательно.
— Ты потерял сознание, — сказала Лиза. — На несколько секунд. Ты можешь продолжать?
Я кивнул.
— Мы в ванной, — продолжала Лиза. — Член дедушки перед твоим лицом.
Я снова провалился в черноту. Но на сей раз я глубоко дышал. Явственно ощущал под собой формованную пластмассу стула. Пытался твердить себе, что это моделирование. Чернота отступила.
Но легче не стало. То, что я увидел, было не лучше. Это было хуже.
Я увидел дедушку в ванне. Его торчащий член. Увидел помаду на его губах, ярко-красную, нелепую на фоне щетины. Я увидел, как девочка встаёт перед ним на колени. Потом я увидел ещё больше.
