Кент не писал ни о том, где работает, ни о том, где жил все это время, ни о своих связях с какими-либо людьми. Не извинялся за то, что держал их столько лет в неведении, и не спрашивал, как поживают родители или как дела у брата и сестры. Зато он исписал несколько страниц рассуждениями о жизни. Но не о практической ее стороне, а о том, как следует жить и как он уже сейчас живет.
«Мне кажется смешным, – писал он, – что люди почему-то должны заключать себя в костюмы. Я использую это слово в переносном смысле – костюм инженера, или врача, или геолога. А потом он прирастает к коже, этот костюм, и оказывается, что его не снять. У нас есть столько возможностей открыть для себя мир – и внешний, и внутренний – и жить так, чтобы испытать все: и духовное, и физическое, все самое прекрасное и самое ужасное, что только доступно человечеству, и боль, и радость, и смятение. Вам, наверное, кажется, что я слишком пышно выражаюсь, но я, знаете ли, научился избавляться от всякой умственной гордыни…»
– Он наркоман, – сказал Алекс. – К гадалке не ходи. Испортил себе мозги наркотой.
Потом, глубокой ночью, он вдруг произнес:
– Секс.
Салли лежала рядом с ним и не спала.
– Что секс?
– Секс – вот что заставляет человека вести ту жизнь, которая не нравится Кенту. Надо занять определенное положение, чтобы иметь возможность зарабатывать на жизнь. Тогда ты сумеешь оплатить постоянные занятия сексом и их последствия. Он не принимает это во внимание.
– О господи, как романтично! – сказала Салли.
– Когда речь заходит о насущных потребностях, романтизму места не остается. Но он ненормальный – вот и все, что я хочу сказать.
Дальше в этом письме – или в этом бреде буйнопомешанного, как выразился Алекс, – Кент заявлял, что он счастливее многих людей, потому что побывал, как говорится, на волосок от смерти, и тогда в нем многое изменилось, и он благодарит отца, который вытащил его обратно на этот свет, а также мать, которая с любовью его приняла.
«Возможно, я тогда родился заново».
– Ну спасибо, – проворчал Алекс. – Я отказываюсь от чести быть его родителем повторно.
– Оставь, – попросила Салли. – Ты же так не думаешь.
– Я сам не знаю, думаю или нет.
Это письмо, где перед подписью стояли слова «С любовью», оказалось последним.
Питер стал врачом, Саванна – юристом.
Салли, неожиданно для самой себя, увлеклась геологией. Однажды, в доверительном настроении после секса, она рассказала Алексу про острова – но не захотела высказать вслух предположение, что Кент живет теперь на одном из них. Салли сказала, что уже забыла многие подробности и надо бы поискать все эти места в энциклопедии, откуда она изначально про них и узнала. Алекс ответил, что теперь все можно найти в Интернете. Да нет, вряд ли, засомневалась она, про них же почти никто не знает. Тогда он вытащил ее из кровати и повел вниз. И вскоре она уже смотрела на фотографии острова Тристан-да-Кунья, зеленой тарелки в Южной Атлантике, и читала информацию о нем. Салли была в шоке и даже отвернулась. Алекс спросил, в чем дело.
– Не знаю. У меня такое чувство, будто я его потеряла.
Он сказал, что все это не дело. Ей нужно чем-нибудь заняться всерьез. Сам Алекс только что вышел на пенсию и собирался теперь написать книгу. Нужен помощник или помощница, а пригласить кого-нибудь из аспирантов уже нельзя, поскольку он больше не преподает. (Салли не знала, верить ему или нет.) Она сказала, что ничего не понимает в скалах, а Алекс ответил: ничего, твоя главная задача – фотографироваться рядом с ними, для масштаба.
Так она стала маленькой фигуркой, одетой в черную или, наоборот, в яркую одежду, контрастирующую с полосами силурских или девонских пород. Или с гнейсом, который сформировался в результате интенсивного сжатия и был изогнут и деформирован столкновением Американской и Тихоокеанской плит в те времена, когда возник нынешний континент. Постепенно новые знания научили ее видеть то, чего она не видела раньше. Стояла на пустой улице в пригороде и осознавала, что глубоко под ногами находится кратер, наполненный щебнем, который никто никогда не видел и не увидит: когда он возник, еще не было ничьих глаз, а потом он оказался на миллионы лет скрыт напластованиями пород. Алекс с почтением относился к таким вещам, изучая их со всей тщательностью, и она восхищалась им за это. Они с мужем стали очень близки в последние годы его жизни, – тогда она еще не знала, что они последние. А он, может быть, и знал. Алекс лег в больницу на операцию, взяв с собой свои карты и фотографии, и в тот день, когда его должны были выписать, внезапно умер.
Это произошло летом, а осенью в Торонто случился страшный пожар. Салли смотрела об этом репортажи по телевизору. Пожар разгорелся в районе, хорошо ей известном – или, лучше сказать, который она хорошо знала раньше, когда его населяли хиппи, с их картами Таро, бусами и бумажными цветами размером с тыкву. А спустя некоторое время вегетарианские рестораны сменились там дорогими бистро и бутиками. Теперь квартал, построенный еще в девятнадцатом веке, полностью выгорел, и репортер оплакивал его, показывая телезрителям людей, живших в старых квартирах над магазинами: люди спаслись – их вытащили подальше от опасности на улицу, – но лишились крова над головой.
И ни слова о владельцах домов, подумала Салли, которые наверняка вышли сухими из воды и теперь не будут отвечать ни за искрящую электропроводку, ни за тараканов, клопов и прочую заразу, поскольку перепуганные бедняки жаловаться не станут. Ей иногда казалось, что у нее в голове звучит голос Алекса, – именно это сейчас и происходило. Салли выключила телевизор.
Минут через десять зазвонил телефон. Это была Саванна.
– Ма, ты смотришь передачу? Видела?
– Про пожар? Да, смотрела, потом выключила.
– Да нет же. Ты видела… не могу теперь найти… я его видела минут пять назад. Ма, это Кент! Вот теперь не могу найти. Но я видела, это точно!
– Он что, ранен? Сейчас, сейчас, включаю. Он обгорел на пожаре?
– Нет, он помогал спасателям. Он с каким-то парнем тащил носилки, а на них лежало тело. Может, мертвый, а может, раненый. Но это Кент, точно. Было даже видно, что он прихрамывает. Включила?
– Да.
– Отлично. Уф, мне надо успокоиться. Он наверняка опять пошел в это здание.
– Но туда же не разрешают…
– А вдруг он врач? Или… Блин, опять этот старый хрен! Его уже показывали, он говорил, что его семья владела тут магазином аж сто лет. В общем, сиди и смотри на экран не отрываясь. Кента опять покажут, обязательно.
Однако его не показали. Кадры стали повторяться.
Саванна позвонила снова.
– Ничего, я с этим разберусь. У меня есть один знакомый, он работает в службе новостей. Я добуду этот кадр, мы должны все выяснить.
Саванне не довелось как следует узнать старшего брата, так почему же она поднимает такую бучу? Может быть, после смерти отца ей захотелось иметь побольше близких? Ну так она скоро выйдет замуж, пойдут дети. Саванна такая упрямая: если ей втемяшится что-нибудь в голову, то никак не выбьешь. Ну как она найдет Кента? Недаром отец сказал ей, еще десятилетней: тебе бы стать юристом, – такие, как ты, всегда все догрызут до конца, даже косточки не оставят. С тех пор она и говорила: буду юристом.
Салли совсем измучилась от страха, ожидания и усталости.
Это оказался действительно Кент. Не прошло и недели, как Саванна все про него узнала. Точнее было бы сказать так: узнала все, что он посчитал нужным о себе сообщить. Он жил в Торонто уже много лет. Часто проходил мимо здания, где Саванна работала, и пару раз замечал ее на улице. Один раз они чуть не столкнулись на перекрестке. Она, разумеется, его не узнала, поскольку он был одет во что-то вроде рясы.
– Он кришнаит? – спросила Салли.
– Послушай, мама, монах – совсем не обязательно кришнаит. Но в любом случае он сейчас уже этим не занимается.
