– А чем он занимается?
– Говорит: живу настоящим. Тогда я спрашиваю: а мы что, не живем в настоящем? А он такой: я имею в виду настоящее настоящее.
«В котором мы сейчас находимся», – пояснил он, и Саванна спросила:
– Ты имеешь в виду эту помойку?
Потому что забегаловка, где он назначил ей встречу, была самой настоящей помойкой.
– Я смотрю на это иначе, – ответил он и тут же прибавил, что не имеет ничего против ее точки зрения – ее или чьей бы то ни было.
– Ну спасибо, одолжил! – выпалила Саванна, но потом сумела обратить это в шутку. Он даже улыбнулся.
Кент сказал, что читал в газете некролог Алекса, и, на его взгляд, написано было хорошо. Наверняка Алексу понравились бы геологические термины. Но Кента удивило, что туда попало его собственное имя, среди подписей других членов семьи. Очень странно. Может, отец, умирая, дал указание, чьи имена поставить под некрологом?
Саванна ответила: нет, отец вообще не собирался умирать так рано. Но после его смерти семья собралась и решила, что имя Кента там тоже должно быть.
– Значит, не отец, – сказал Кент. – Ну ладно.
Потом он спросил про мать.
Салли почувствовала, что у нее в груди словно надулся воздушный шар.
– И что ты ответила?
– Ну, я сказала, что ты в порядке. Может, немного растеряна, не знаешь, чем заняться. Мол, вы с отцом были так близки, и ты никогда подолгу не оставалась одна. Тогда он сказал: передай, чтобы она пришла ко мне, если хочет. Я говорю – передам.
Салли молчала.
– Эй, мам, ты слышишь?
– А он сказал когда и где?
– Нет. Но мы договорились встретиться на неделе в том же самом месте, и я спрошу. По-моему, он любит сам все решать. Ты же согласишься поехать туда, куда он скажет?
– Соглашусь, конечно.
– А одна пойти не побоишься?
– Не говори глупостей. Скажи лучше, это точно он был на пожаре?
– Я спрашивала, но он не ответил ни да ни нет. По моим сведениям, это был он. Выяснилось, что кое-кто в городе его очень хорошо знает.
Салли получила письмо. Это само по себе было необычно, поскольку ее знакомые или пользовались электронной почтой, или звонили по телефону. Но она была рада, что он не позвонил, а написал. Салли сама не знала, как отреагировала бы на его звонок. В письме говорилось, что она должна оставить машину на парковке у конечной станции подземки, а потом доехать на метро до определенного места, где он ее встретит.
Она ожидала увидеть его сразу на выходе из метро, но там его не оказалось. Возможно, он имел в виду, что встретит снаружи. Салли поднялась по ступенькам и вышла на солнечный свет. Стала ждать, вглядываясь в спешащих и толкающихся людей. Она была и растеряна, и смущена. Растеряна, потому что не знала, как быть дальше, если Кент не придет. А смущена видом обитателей этого района. Такое же смущение часто испытывали многие ее соотечественники, хотя сама она никогда не говорила ничего такого: мол, не поймешь, где ты – в Конго, в Индии или во Вьетнаме, но только не в Онтарио. Повсюду чалмы, сари, африканские цветастые рубашки. В общем-то, Салли нравился их шик, их яркие цвета. Но их носили тут не туристы из других стран. Обладатели экзотических одежд приехали не вчера, они давно прошли стадию иммиграции. И теперь она мешала их проходу.
На ступенях бывшего здания банка, возвышавшегося над входом в метро, она увидела несколько человек – одни сидели, другие полулежали, третьи спали, развалившись. От банка давно осталось только название, высеченное в камне. Салли покосилась в ту сторону – скорее на вывеску, чем на людей, сутулившихся от постоянного бессмысленного сидения или лежания. Они выделялись на фоне пусть и бывшего, но все-таки здания банка и отличались от толпы, торопливо выбирающейся из метро.
– Мама!
Один из сидевших на ступеньках не спеша поднялся ей навстречу. Он слегка приволакивал ногу. Салли поняла, что это Кент, и стала ждать, пока он подойдет.
Стояла не двигаясь, хотя чувствовала, что готова убежать. Однако тут она заметила, что не все сидевшие там были грязны и выглядели бродягами. Кое-кто, услышав, что она мать Кента, смотрел на нее без вызова или презрения, доброжелательно-удивленно.
Кент не носил рясу. На нем были серые брюки с поясом, несколько великоватые, футболка без всякой надписи и сильно поношенный пиджак. Волосы пострижены так коротко, что кудряшки почти не заметны. Он был совсем седой, лицо морщинистое, зубов не хватало, и такой худой, что выглядел старше своих лет.
Он не обнял ее, да она и не ждала этого, но положил ей руку на спину и чуть подтолкнул в том направлении, куда им надо было идти.
– Ты все еще куришь трубку? – спросила она, уловив некий запах.
Она вспомнила, как он обзавелся трубкой, когда учился в старших классах.
– Трубку? Нет, что ты. Это от пожара запах гари остался. Мы его уже не замечаем. Там, куда мы идем, будет пахнуть сильнее.
– Мы пройдем мимо пожарища?
– Нет-нет. Даже если бы мы захотели, там не пройдешь. Все перекрыто. Опасно для прохожих. Некоторые дома будут сносить. Но ты не волнуйся, у нас все в порядке. От нашего дома до центра пожара больше квартала.
– Ты живешь в многоквартирном доме? – спросила она, несколько встревоженная этим «мы».
– Ну, типа того. Да. Сейчас увидишь.
Голос у Кента был мягкий, отвечал он сразу, с готовностью, но чувствовалось, что он делает над собой усилие, как человек, который пытается из вежливости говорить с иностранцем на его языке. Он даже немного пригибался к ней, чтобы она лучше слышала. Похоже, он хотел, чтобы она заметила усилия, которые он вкладывал в разговор, словно стараясь поточнее перевести все на ее язык.
Расплата.
Когда они сходили с тротуара на проезжую часть, он немного запнулся, задел ее рукав и тут же извинился. И ей показалось, что он вздрогнул.
СПИД. Ну конечно. Как же она раньше не догадалась?
– Нет-нет, – сказал он, хотя Салли ничего не произнесла вслух. – Я сейчас совершенно здоров. Ты не думай, что я ВИЧ-инфицированный или что-нибудь в этом роде. Несколько лет назад подхватил малярию, но сейчас все в порядке. Я просто немного подустал, но волноваться не о чем. Давай вот здесь свернем, мы живем в этом квартале.
Опять «мы».
– И не думай, что я псих, – добавил он. – Я просто понял, чего добивалась Саванна, и решил, что надо тебя успокоить. Все, пришли.
Дом был из тех, у которых входную дверь отделяют от тротуара всего несколько ступенек.
– Я, знаешь ли, соблюдаю целибат, – сказал он, открывая дверь.
Часть двери заменял кусок картона.
Пол из голых досок скрипел под ногами. В нос ударила тяжелая вонь. Запах гари с улицы проникал, разумеется, и сюда, но тут он смешивался с ароматами какой-то ископаемой стряпни, пережженного кофе, туалета, болезни и гниения.
– Ну, наверное, «целибат» не точное слово. Когда так говорят, имеют в виду волевое усилие. Лучше сказать так: «Я существо бесполое». Но только не надо думать, что в этом есть заслуга. Заслуги в этом нет.
Ведя ее за собой, он обогнул лестницу и направился в кухню. Там возилась какая-то огромная женщина: стоя к ним спиной, она что-то помешивала на плите.
– Привет, Марни! – сказал Кент. – Это моя мама. Ты ведь поздороваешься с моей мамой?
Салли заметила, что голос у него изменился. Теперь он звучал расслабленно, искренне, может быть, даже уважительно – совсем не похоже на притворную легкость в разговоре с ней.
– Здравствуйте, Марни! – сказала она.
Женщина повернулась к ним. У нее было какое-то приплюснутое кукольное личико, втиснутое в буханку плоти, и расфокусированный взгляд.
– Марни – наша повариха на этой неделе, – пояснил Кент. – Пахнет отлично, Марни.
Матери он сказал: «Пойдем-ка ко мне в убежище!» – и повел ее.
Они спустились на несколько ступенек и прошли по коридору в заднюю часть дома. Двигаться там было сложно, поскольку повсюду лежали стопки газет, рекламных листовок и журналов. Все это было аккуратно перевязано.
