— Как строго он хранил врачебную тайну, — саркастично заметил Вильям. — О конфиденциальности он не слышал?
— Нет. Я ему нравилась, — сказала я. И это была правда.
Некоторое время мы ехали молча, потом я сказала:
— Просто, по-моему, это интересно. Что ее мучила бессонница.
— Люси, тебя саму вечно мучила бессонница, — сказал Вильям, а я ему:
— Да знаю я, дуралей, и я знаю, почему она меня мучила, — из-за того, в какой среде я росла. Я просто хочу сказать — возможно, твою мать мучила бессонница из-за того, что она оставила позади.
— Да понял я, — ответил Вильям и бросил на меня взгляд, но из-за солнечных очков я не знала, что в этом взгляде.
Пару минут спустя Вильям сказал:
— Люси, мы так и не решили, что делать с Лоис Бубар.
— Просто веди машину, — сказала я. — Мы проедем мимо ее дома, а потом остановимся и подумаем.
* * *
Когда мы въехали в Хоултон, от яркого солнца весь город сверкал; кирпичное здание суда, библиотека — все выглядело старинным и очень уютным, будто город уже давно себе нравится, и река сверкала тоже, и вскоре мы оказались на улице Любезной.
И, проезжая по улице Любезной, мы увидели пожилую женщину в саду перед домом, который разглядывали день назад. Она склонилась над кустом, и на ней была шляпа, и для ее возраста волосы у нее были довольно длинные — красивые такие, русые, почти до плеч, — и во всем ее облике, когда она склонилась над кустом, сквозила молодость; она была в коричневых брюках по щиколотку и синей рубашке, худенькая, но не тощая. В ней была грация, вот что я пытаюсь сказать.
— Вильям! — почти прокричала я. — Это
она!
Он слегка сбавил скорость, но женщина не подняла голову, и мы проехали мимо и остановились через квартал.
— Господи боже, Люси.
— Это она, — повторила я, указав рукой в сторону ее дома.
Вильям оглянулся, затем уставился прямо перед собой.
— Мы не знаем наверняка. Может, Лоис Бубар сидит сейчас внутри в инвалидном кресле и ее избивает собственный сын.
— Может, — согласилась я. А потом сказала: — Вильям, давай я схожу с ней поговорю.
Вильям прищурился:
— И что ты ей скажешь?
— Не знаю. Жди здесь, а я просто схожу с ней поговорю. — Я взяла свою сумочку с длинным ремешком и открыла дверцу. И напоследок спросила: — Хочешь со мной?
— Нет, иди, — сказал Вильям. — Я не знаю, что делать.
Я тоже не знала.
* * *
Подходя к дому номер четырнадцать, я заметила, что сбоку от него между четырьмя деревянными столбами протянуты веревки для сушки одежды. А у крыльца на двух крепких деревьях висит гамак, с виду совсем новый. Как я уже говорила, это был самый красивый дом во всей округе, с синими стенами и красными ставнями. Женщина по-прежнему возилась с кустом — это был розовый куст с приплюснутыми желтыми цветками, — у нее был очень сосредоточенный вид; подойдя поближе, я разглядела у нее в руке распылитель. Я замедлила шаг; я не знала, как мне быть.
И тут она подняла голову, вроде как улыбнулась мне и вернулась к своим делам.
— Добрый день, — сказала я, остановившись посреди тротуара. Розовый куст был от него недалеко. Она снова на меня посмотрела; за стеклами маленьких очков я увидела ее глаза, это были небольшие глаза, но проницательные.
— Добрый, — ответила она, выпрямившись.
— Красивые розы, — сказала я ей.
А она мне:
— Их посадила еще моя бабушка, а я пытаюсь не дать им умереть. Их поела тля, будь она неладна.
А я ей:
— Да, с тлей хлопот не оберешься.
Она снова занялась кустом, сбрызнула его из распылителя.
Я сказала:
— Их посадила ваша бабушка? Здорово. В смысле, что они растут уже так давно.
Женщина выпрямилась и посмотрела на меня.
— Ага, — сказала она.
Я сдвинула солнечные очки на лоб:
— Меня зовут Люси. Рада встрече.
Женщина не двигалась с места, и я поняла, что она не собирается пожимать мне руку, но не из чувства враждебности, а просто потому что не собирается. Она посмотрела на небо, потом на сад, потом снова на меня:
— Как, вы сказали, вас зовут?
Она вела себя не враждебно и не дружелюбно.
— Люси, — сказала я. — А вас?
Женщина сняла очки; это были очки для чтения, чтобы лучше видеть тлю, и, как ни странно, без очков она выглядела и старее, и моложе одновременно. Глаза у нее были какие-то голые — я имею в виду, почти без ресниц.
— Лоис, — сказала она. А затем спросила: — Откуда вы, Люси?
Я чуть не сказала «из Нью-Йорка», но вовремя спохватилась.
— Я родом из маленького городка в Иллинойсе, — сказала я.
— И что привело вас в Хоултон, штат Мэн?
Чуть ниже шляпы, вдоль линии роста волос, ее лоб слегка поблескивал от пота.
— Мы… Мы с мужем… В общем, отец моего мужа был немецким военнопленным, и мы приехали что-нибудь о нем разузнать.
Я перевесила сумочку на другое плечо.
— То есть ваш свекор был немецким военнопленным? — Лоис посмотрела мне прямо в глаза, и я кивнула. — Он случайно не женился на местной?
— Да. Они уехали в Массачусетс. Он умер, когда моему мужу было четырнадцать.
Секунду-другую Лоис Бубар стояла под палящим солнцем, а потом сказала:
— Не желаете зайти? — И повернулась ко мне спиной и зашагала к боковой двери, и я пошла за ней следом. Внезапно она остановилась и обернулась: — А где ваш муж сейчас?
— Мой бывший муж, извините, я должна была сразу сказать. Мы с ним друзья. Он ждет в машине в квартале отсюда.
Она стояла и смотрела на меня; роста она была невысокого, примерно как я.
— Он подумал…
Но тут она сказала: «Пойдемте» — и снова повернулась ко мне спиной.
Мы прошли через темную прихожую, где на крючках висело множество курток и пальто, и оказались на кухне, и там Лоис сняла шляпу и положила ее на столешницу. «Налить вам воды?» — спросила она, и я сказала, было бы чудесно, большое спасибо.
Пока она наливала в стаканы воду, я обвела взглядом комнату, не поворачивая головы, и в очередной раз убедилась, как мне не нравится бывать в чужих домах. Дом Лоис был вполне ничего — совершенно нормальный дом, только кухня слегка захламлена, хотя другой на моем месте назвал бы ее обжитой, и внутри после улицы темновато, — я лишь хочу сказать, мне никогда не нравились чужие дома. В них всегда непривычно пахнет, и дом Лоис был не исключением.
Лоис протянула мне стакан — я заметила у нее на пальце кольцо, золотое обручальное кольцо, — и мы прошли в гостиную, где было чуточку приятнее: гостиная тоже была слегка захламлена, но из окон лился солнечный свет и повсюду были полки с книгами. Все поверхности были заставлены фотографиями, множеством фотографий в разномастных рамках. В основном это были снимки младенцев и детей с родителями, все в таком духе. В гостиной стояли кресло и синий диван, продавленный посередине, и Лоис устроилась в кресле, положив ноги на пуфик, а я — на продавленном диване. На ногах у нее были резиновые сандалии.
— Ваш бывший муж, — сказала она и отпила из своего стакана.
— Да. Мой второй муж умер в прошлом году, — сказала я.
Она приподняла брови:
— Соболезную.
— Спасибо.
Лоис поставила стакан на маленький столик у подлокотника кресла.
— Не ждите, что вам станет лучше. Мой муж умер пять лет назад.
Я сказала, что соболезную.
Наступило молчание. Она посмотрела на меня, и мне стало неловко, я почувствовала, что краснею. Наконец она спросила:
— Так чем я могу вам помочь?
— Возможно, ничем, — ответила я. — Как я уже говорила, мы с мужем — бывшим мужем — приехали сюда разузнать что-нибудь о его… скажем так, корнях.
Лоис слегка улыбнулась, и я не могла понять, приветливая это улыбка или нет.
— Он ищет родственников? — спросила она.
Я тихонько и сокрушенно вздохнула:
— Да.
