– Я оставлю их здесь, преподобный, – холодно произнесла она, положив наручники на полочку над кроватью. – Мало ли, вдруг они вам понадобятся.
Тоути подождал, пока Маргрьет вернется в другой конец комнаты, и только тогда взглянул на Агнес.
– Ты не должна больше так поступать, – вполголоса проговорил он.
– Я была не в себе, – отозвалась она.
– Говоришь, тебя ненавидят? Так не подавай нового повода для ненависти.
Агнес кивнула.
– Я рада, что вы здесь.
Наступило молчание, и лишь через минуту она продолжила:
– Прошлой ночью я видела сон.
– Надеюсь, добрый.
Агнес покачала головой.
– Что тебе снилось?
– Смерть.
Тоути судорожно сглотнул.
– Ты боишься? Хочешь, чтобы я помолился за тебя?
– Как вам угодно, преподобный.
– Тогда помолимся.
Тоути искоса глянул на собравшихся в дальнем углу женщин, прежде чем взять в свои руку холодную и влажную руку Агнес.
– Господи Боже, этим вечером мы взываем к Тебе в молитве с опечаленным сердцем. Дай нам силы вы держать бремя, которое нам надлежит нести, дай мужества, чтобы смело встретить предназначенную судьбу.
Тоути на мгновение смолк и взглянул на Агнес. Он отчетливо сознавал, что другие женщины ловят каждое его слово.
– Господи, – продолжал он, – благодарю Тебя за семью из Корнсау, за людей, которые открыли свой дом и свои сердца мне и Агнес. – Он услышал, как Маргрьет кашлянула. – Я молюсь за этих людей, молюсь, чтобы им достало милосердия и умения прощать. Пребудь с нами всегда, о Боже, во имя Отца, Сына и Святого Духа.
Тоути крепко сжал руку Агнес. Женщина смотрела на него, и лицо ее было непроницаемо.
– Вы считаете, что моя судьба – быть здесь?
Он на миг задумался.
– Мы сами творим свою судьбу.
– То есть Бог тут совершенно ни при чем?
– Этого нам знать не дано, – ответил Тоути и бережно положил руку Агнес поверх одеяла. Прикосновение к этой влажной холодной коже смущало его дух.
– Я совсем одна, – проговорила Агнес почти будничным тоном.
– С тобой Господь. С тобой я. Твои родители живы.
Агнес помотала головой.
– Они все равно что мертвы.
Тоути быстро, украдкой глянул на занятых вязанием женщин. Лауга схватила с колен Стейны наполовину связанный носок и теперь проворно распускала, чтобы исправить ошибку.
– Но ведь есть же кто-нибудь, кого ты любила и кого я мог бы призвать сюда? – прошептал он Агнес. – Кто-нибудь, кого ты знала в прошлом?
– У меня есть единоутробный брат, но одному только милостивому Иисусу ведомо, чью бадстову он сейчас омрачает своим присутствием. Еще у меня была единоутробная сестра Хельга. Она умерла. Племянница. Тоже умерла. Все умерли.
– Ну а друзья? Какие-нибудь друзья навещали тебя в Стоура-Борге?
Агнес горько усмехнулась.
– Единственной, кто навестил меня в Стоура-Борге, была Роуса Гвюндмюндсдоттир из Ватнсенди. Не думаю, что она назвала бы себя моим другом.
– Скальд-Роуса.
– Она самая.
– Говорят, будто она разговаривает стихами.
Агнес сделала глубокий вдох.
– Она явилась ко мне в Стоура-Борг, чтобы показать свои стихи.
– Это был подарок?
Агнес выпрямилась и подалась к Тоути.
– Нет, преподобный, – ровно сказала она. – Это было обвинение.
– И в чем она обвиняла тебя?
– В том, что я лишила ее жизнь смысла. – Агнес фыркнула. – Помимо всего прочего. Это было не лучшее из ее творений.
– Она, верно, была огорчена.
– Когда Натан умер, Роуса винила во всем меня.
– Она любила Натана.
Агнес яростно глянула на Тоути.
– Роуса – замужняя женщина! – воскликнула она, и голос ее задрожал от гнева. – Она не вправе была его любить!
Тоути заметил, что другие женщины перестали вязать. Они не сводили глаз с Агнес – ее последний выкрик разнесся по всем уголкам комнаты. Тоути поднялся, чтобы взять свободный табурет, который стоял рядом с Кристин.
– Боюсь, мы вам мешаем, – сказал он женщинам.
– Вам точно не понадобятся наручники? – опасливо спросила Лауга.
– Полагаю, нам гораздо лучше без них.
С этими словами Тоути вернулся к Агнес.
– Быть может, поговорим о чем-нибудь другом? – Ему было крайне важно, чтобы Агнес не потеряла самообладания в присутствии женщин из Корнсау.
– Они меня слышали? – прошептала она.
– Давай побеседуем о твоем прошлом, – предложил Тоути. – Расскажи подробнее о своих единоутробных брате и сестре.
– Я их почти не знала. Мне было пять, когда родился мой брат, и девять, когда я узнала о появлении Хельги. Она умерла, когда мне был двадцать один год. Я и видела-то ее всего пару раз.
– А с братом вы не близки?
– Нас разлучили, когда ему был всего годик.
– Именно тогда тебя покинула мать?
– Ну да.
– Ты что-нибудь помнишь о ней?
– Она дала мне камешек.
Тоути вопросительно глянул на Агнес.
– Чтобы класть под язык, – пояснила Агнес. – Такое поверье. – Она нахмурилась. – Его забрал секретарь Блёндаля.
Тоути заметил, как Кристин поднялась, чтобы зажечь пару свечей – из-за ненастья в комнате было сумрачно, да и день стремительно клонился к вечеру. Глядя перед собой, он различал только бледные очертания обнаженных рук Агнес, которые лежали поверх одеяла. Лицо ее укрывала густая тень.
– Как думаете, мне разрешат вязать? – прошептала Агнес, движением головы указывая на женщин. – Очень хочется, пока мы разговариваем, чем-то занять руки. Невыносимо сидеть праздно.
– Маргрьет! – позвал Тоути. – У тебя найдется какая-нибудь работа для Агнес?
Маргрьет помедлила, затем решительно протянула руку и выхватила из рук Стейны вязанье.
– Вот, – сказала она. – Здесь полно прорех. Надо все распустить.
Она словно не заметила замешательства, которое отразилось на лице Стейны.
– Мне жаль ее, – сказала Агнес, неспешно распуская ряды крученых шерстяных ниток.
– Стейну?
– Она сказала, что хочет подать за меня прошение о помиловании.
Тоути заколебался. Он смотрел, как Агнес ловко сматывает освобожденную шерсть в клубок, и молчал.
– Как думаете, преподобный Тоути, это возможно? Устроить прошение королю?
– Не знаю, Агнес.
– Вы могли бы попросить Блёндаля? Он прислушается к вашим словам, а Стейна поговорила бы с окружным старостой Йоуном.
Тоути кашлянул, вспоминая, каким снисходительным тоном обращался к нему Блёндаль.
– Обещаю сделать все, что в моих силах. А теперь – может быть, ты мне что-нибудь расскажешь?
– О моем детстве?
– Если хочешь.
– Ладно, – сказала Агнес, садясь на кровати повыше, чтобы было удобней вязать. – Что бы мне такое вам рассказать?
– Расскажи о том, что помнишь.
– Вам это покажется неинтересным.
– Почему ты так думаешь?
– Вы священник, – твердо сказала Агнес.
– Я хотел бы узнать побольше о твоей жизни, – мягко ответил Тоути.
Агнес обернулась – проверить, слушают ли их другие женщины.
– Я уже говорила вам, что успела пожить почти на всех хуторах в долине.
– Говорила, – согласно кивнул Тоути.
– Вначале приемной дочерью, потом нищенкой.
– Ужасная участь.
Агнес сжала губы в тонкую ниточку.
– Такое часто случается.
– Кто тебя удочерил?
– Супруги, которые жили на этом самом хуторе. Моих приемных родителей звали Инга и Бьёрн, и в те времена они арендовали Корнсау. До тех пор, пока Инга не умерла.
– И ты осталась на содержании прихода?
– Да, – кивнула Агнес. – Таков порядок вещей. Многие хорошие люди слишком рано уходят в мир иной.
– Сожалею, что так вышло.
– Нет нужды сокрушаться, преподобный, конечно, если это не вы убили ее. – Агнес глянула на Тоути, и он уловил мимолетную улыбку. – Инга умерла, когда мне было восемь. Деторождение плохо давалось ее телу. Пять младенцев вышли у нее из утробы мертвыми, прежде чем на свет появился мой сводный брат. Седьмой ребенок унес ее душу на небеса.
Агнес шмыгнула носом и принялась сосредоточенно протягивать нитки через свободные петли. Прислушиваясь к едва уловимому постукиванию костяных спиц, Тоути украдкой бросил взгляд на руки Агнес, проворно трудившиеся над шерстью. Пальцы у нее были длинные, тонкие, и его поразило, с какой скоростью они выполняют привычное дело. Он едва подавил неразумное желание коснуться этих пальцев.
