Крисси слизнула с ложки замороженный йогурт и добавила:
— Знаешь, мам, я чувствую себя в ответе за Бриджет, хоть мне это и не нравится.
— Как у нее дела?
— Она страдает, мам, — сказала Бекка. — И это очень грустно.
— Вы с ней виделись?
И девочки рассказали, что пили чай с Бриджет пару дней назад; меня это удивило и растрогало. Они водили ее в ресторан при отеле.
— Она была с нами приветлива, — добавила Крисси. — И мы с ней тоже, но ей очень грустно. Было нелегко.
— Может, зря мы устроили это дурацкое чаепитие, — сказала Бекка. — Но что еще с ней делать? Мы думали про кино, но подходящего фильма не нашли. Может, стоило пройтись с ней по магазинам.
— Боже… — сказала я. — Но, Крисси, почему ты чувствуешь себя в ответе за Бриджет?
— Не знаю, — сказала Крисси. — Наверное, потому, что она моя сестра.
— Вы молодцы, что встретились с ней.
Девочки лишь пожали плечами. Затем Бекка сказала:
— Прости, что написала то сообщение про вас с папой.
— Ничего, я понимаю, почему могло показаться, что мы снова вместе, — ответила я.
— Правда? — удивилась Крисси.
— Ну конечно. Но сходиться мы не собираемся.
— Разумно, — сказала Крисси. А затем добавила: — Просто невероятно, что эта Кэтрин из твоего рассказа и есть наша бабушка. Она казалась мне самым обыкновенным человеком на свете. Я любила ее.
— Я тоже ее любила, — сказала Бекка.
И они начали вспоминать бабушку, какой у нее был дом, и какой там стоял диван мандаринового цвета, и как крепко она их обнимала.
— Она готова была задушить меня в объятиях, — сказала Бекка. — Я очень ее любила.
Действительно, согласилась я, просто невероятно, что у их бабушки была такая жизнь, а они об этом даже не подозревали, и мы с Вильямом тоже.
Потом девочки снова заговорили о Лоис Бубар.
— Но она тебе понравилась? — спросила Бекка, и я сказала:
— В принципе, да. Не забывайте, она годами думала, что папа о ней знает. Так что, учитывая все случившееся, она была очень любезна.
— Любезная с улицы Любезной, — сказала Крисси.
— Да, с улицы Любезной.
— Такое теперь сплошь и рядом, — сказала Бекка. — Из-за этих сайтов с родословными.
Один ее знакомый, пояснила Бекка, недавно узнал, что он наполовину норвежец, — оказалось, его отец ему не родной. А его родной отец был норвежцем.
— Почтальоном, как в анекдоте, — добавила она.
— Да быть не может, — сказала Крисси.
Но Бекка кивнула и повторила, что отец ее знакомого оказался почтальоном, как в анекдоте. Родом из Норвегии.
Я рассказала девочкам, как мы с Вильямом сидели в машине возле железнодорожной станции и представляли побег его матери и как он потом назвал Лоис Бубар сраной.
— Меня это удивило, — сказала я.
— Тебя удивило, что папа так ее назвал? — спросила Крисси, вытирая губы салфеткой.
— В тот момент — да. Немного.
— С ним не захотела общаться единоутробная сестра, — сказала Крисси. А потом добавила: — Но папа и правда иногда ведет себя по-детски. В смысле, я понимаю, почему она не захотела с ним общаться.
— Но она-то не знала про эту его… детскость.
— Это понятно. Я не то имела в виду.
— Но он все-таки ей брат, — сказала Бекка. — Разве это не веский повод с ним увидеться?
Крисси задумалась, а потом сказала:
— Как бы ты себя чувствовала, если бы Бриджет пришла к нам лет через сорок и заявила… Ну, то есть, представь, что она просто свалилась с неба, и мы ее никогда раньше не видели, и она начинает рассказывать, каким наш папа был чудесным отцом.
— Ты это к чему? — спросила Бекка.
Но я поняла, о чем говорит Крисси. О ревности между детьми.
Мне захотелось написать Вильяму: «Не будь говнюком и позвони девочкам».
Но я не стала.
Когда пришло время прощаться, мне стало грустно; мы обнялись, и я сказала девочкам, что люблю их, и они сказали, что они меня тоже.
Возвращаясь домой, я размышляла над тем, что девочки повели Бриджет в ресторан. Зная Бриджет и зная моих девочек, ничего странного я в этом не видела, но мне вдруг вспомнился крошечный домик, в котором я выросла, и я подумала… Нет, у меня не получится объяснить, что я подумала! Но мне с трудом верилось, что мои дети — нас разделяет всего поколение — так отличаются, так сильно отличаются от меня и от среды, где я росла. И от среды, где росла Кэтрин. Не знаю почему, но этот контраст меня поразил.
А потом я почему-то представила, как выглядела бы Кэтрин, будь она до сих пор жива. Внутри у меня все сжалось, такая она была дряхлая, и меня охватила печаль, глубокая печаль, какую мы ощущаем, представляя своих детей в старости, некогда цветущие лица — бледные и пожухлые, руки-ноги не гнутся, их время вышло, а мы ничем не можем им помочь…
(Немыслимо, но это случится.)
* * *
Я не раз спрашивала себя, почему мне захотелось вернуть девичью фамилию, как только умерла Кэтрин. Я смутно припоминаю, что как бы открещивалась от нее, что ее было в нашем браке слишком много. Не знаю, все это было очень давно. Но Вильяму — я только сейчас вспомнила, — Вильяму после смерти Кэтрин приснилось, будто она везет нас куда-то в машине, и Вильям сидит спереди, а я сзади, и Кэтрин постоянно врезается в другие автомобили.
Ах, Кэтрин, подумала я…
Мне нравилось за ней ухаживать. Когда она заболела, я имею в виду. Мне казалось, мы с ней стали очень близки. Думаю, так и было.
Но после смерти Кэтрин ее лучшая подруга — за два месяца ни разу ее не навестившая — сказала мне: «Кэтрин очень хорошо к тебе относилась. — И добавила: — Она знала… Ну, то есть, она понимала, что раньше… Ну… — Подруга махнула рукой. — Она очень хорошо к тебе относилась, правда». Я не стала уточнять, что она имеет в виду, это не в моем характере. Я просто сказала: «Я тоже очень хорошо к ней относилась. Я любила ее». А сама почувствовала — и до сих пор чувствую — укольчик предательства. Кэтрин сказала обо мне что-то (почти?) плохое, и это удивило и ранило меня.
Но странное дело. После ее смерти я подумала: «Зато теперь я могу сама выбирать себе одежду» — и вскоре пошла и купила ночную рубашку.
* * *
Через две недели после приезда я позвонила Вильяму. Я позвонила узнать, как у него дела, и он ответил: «Потихоньку». Разговаривать ему явно не хотелось — возможно, он спешил на свидание с очередной Пэм Карлсон — или с настоящей Пэм Карлсон? — я бы не удивилась.
Но я чувствовала себя ужасно. Совсем как после смерти Дэвида; я чувствовала себя ужасно с тех самых пор, как не стало моего любимого человека, а в Мэн поехала, чтобы отвлечься, теперь я это видела. Чтобы отвлечься от боли утраты.
Но Дэвида больше нет, а Вильям жив.
Вот вам правда: каждый вечер, возвращаясь домой из магазина или после встречи с подругой, я представляла, что на первом этаже в вестибюле меня ждет Вильям, и вот он медленно встает с кресла и говорит: «Привет, Люси». Я представляла это снова и снова, втайне думая: «Он ко мне вернется».
Но он не вернулся.
* * *
Вскоре после этого, в сентябре, я столкнулась с Эстель. В Виллидже на Бликер-стрит есть магазин для… как бы это сказать… для тех, кто увлекается модой, там много таких магазинов, но этот, я знала, нравится моей Крисси, а у нее как раз близился день рождения, так что я поехала в Виллидж и зашла в этот магазин, и там была женщина, она бросила на меня взгляд и отвернулась, а потом снова посмотрела на меня, и это оказалась Эстель — похоже, она надеялась, что я ее не замечу.
— Привет, Люси, — сказала она, и я сказала:
— Привет, Эстель.
Она не потянулась поцеловать меня, и я тоже не двинулась с места.
