Не успел я и слова сказать, в коридоре послышался шум.
– Чарльз?
Это была леди Акфилд. Чтобы – даже в момент такого накала страстей – грубо не нарушить правила хорошего тона и не постучать в дверь комнаты, которая не является спальней (это действие в исполнении дворецких в белых перчатках неизменно играет важную роль в телевизионных сериалах), она ухитрилась довольно долго сражаться с дверной ручкой. Похоже, легче было попасть в Ноев ковчег. И, предоставив нам столько времени, что мы успели бы и одеться, если бы в том была необходимость, не то что вытереть слезы, она открыла дверь и вошла в комнату.
– Ах, Чарльз, – она непринужденно улыбнулась сыну, не замечая страдания, ясно запечатленного на его лице, – Эдит вернулась. Они застряли, выбираясь из города. Ничего интересного.
Чарльз кивнул как в тумане и побрел в сторону гостиной. Я пошел было за ним, но леди Акфилд, едва коснувшись моей руки, остановила меня.
– Нам тоже, пожалуй, пора, – сказал я. – Где Боб? Я должен поблагодарить его за ужин.
– Он ушел спать, – ответила она. – Ваша чудесная Адела поблагодарила его и от вашего имени.
Мы помолчали. Она стояла у камина, рассеянно перебирая разноцветные картонные карточки, приглашавшие ее ребенка на праздники и утренники. В дальнем конце комнаты горела позолоченная настольная лампа, свет которой удлинял тень маркизы, а полумрак жестоко искажал ее лицо. Впервые на моей памяти она выглядела на свой возраст. Чарующий покров хороших манер на мгновение был приподнят, и невооруженному взгляду предстала усталая, встревоженная женщина преклонного возраста.
– Вот такой сыр-бор у нас разгорелся, – сказала она, не поднимая глаз от приглашения на свадьбу, на котором я увидел отметку о согласии, сделанную крупным небрежным почерком Эдит.
– Ну, я не знаю, – ответил я.
Я оказался в очень неловком положении, ведь, в конце концов, в этом доме я присутствовал как друг Эдит. То есть мне приличествовало сохранять верность ей, но в то же время я искренне считал, что она вела себя глупо. Я не был, если хотите, на ее стороне, но находил неподобающим быть и на какой-то другой.
– А я знаю. – Она замолчала, я поднял на нее глаза в ответ на ее резкий тон. – Все хуже, чем вы думаете. Эрик был у машины, когда они приехали. Он видел, как они целовались.
На мгновение я, как выразился бы один мой приятель кокни, охренел. Я-то думал, мы ходим вокруг да около легких бестактностей, которые допустила измаявшаяся от скуки Эдит. Предполагал легкий разговор о том, что Эдит стоит встряхнуться, или о том, что она именно это и сделала. Естественно, я тут же заподозрил, что Эрик не был у машины, когда они подъехали, а сознательно спрятался где-то поблизости. Не мог же он пропустить такой небом посланный шанс поймать с поличным Эдит, которую к этому моменту откровенно не выносил (и это даже слабо сказано). Но какими бы ни были его мотивы на самом деле, он не соврал о том, что видел. В память о нашем давнем знакомстве я попытался вытащить Эдит из ямы, которую она вырыла своими руками.
– Ах, ну конечно же, она поцеловала его на прощание.
– Она страстно целовала его в губы. Его рука была у нее под блузкой, а ее рука – вне видимости, под приборной панелью.
Леди Акфилд говорила с бесстрастием полицейского, описывающего суду виденное им происшествие. Я остолбенело смотрел на нее. Первым моим порывом было извиниться, что я вообще тут нахожусь, и броситься бежать. И уж точно я не мог подобрать подходящих слов. Она продолжила:
– Величайшая жалость, что их видел именно Эрик. Он совершенно не способен держать хоть что-то при себе, и в любом случае у меня есть подозрение, что он не испытывает к Эдит слишком нежных чувств. Он уже рассказал Кэролайн, а она рассказала мне. Она постарается заставить его помолчать, но полагаю, ей это не удастся.
Больше всего в происходящем меня заинтересовало поведение леди Акфилд. Я привык уже к ее страстным признаниям полушепотом, когда она доверяла мне такие интимные тайны, как заголовки сегодняшних газет или с кем мне предстоит сидеть за столом. Сейчас ей действительно приходилось делиться тайной, но вся ее проникновенность куда-то исчезла. Так разговаривал бы офицер женской добровольной службы с новобранцами.
– Я полагаю, мы можем надеяться, что все это не распространится дальше, но не уверена, что это имеет хоть какое-нибудь значение.
– Вы расскажете Чарльзу?
Она подняла на меня изумленный взгляд:
– Конечно нет. Вы считаете, я сошла с ума? – Она снова расслабилась. Шок от того, что ее сочли лишенной житейской мудрости, прошел. – Но он все равно узнает.
– Как? – спросил я, подразумевая, что тоже не собираюсь болтать.
Она грустно улыбнулась:
– Возможно, потому, что ему скажет Эдит. В любом случае, кто-нибудь да расскажет.
К этому мне нечего было добавить, она была, безусловно, права. Эдит в своей скуке созрела и была теперь готова поддаться пагубному желанию поставить всех на уши, которому так часто потворствуют женатые пары в наши дни – в противоположность своим прабабушкам и прадедушкам, которые всеми силами, любой ценой старались предотвратить такой ход событий. Мое молчание становилось неловким, но я не мог понять, что именно хотела леди Акфилд всем этим сказать мне. Несмотря на всю свою псевдозадушевность, она никогда ни с кем не делилась ничем даже отдаленно личным, не говоря уже о потенциально скандальных известиях. Должно быть, она увидела мое недоумение, потому что ответила, не дожидаясь вопроса:
– Я хочу, чтобы вы кое-что для меня сделали.
– Конечно.
– Скажите этому юнцу, чтобы он оставил ее в покое.
– Ну…
Горе тому, кто с готовностью принимает подобные поручения. Какого бы мнения я ни придерживался о характере и моральных устоях Саймона, едва ли я был в том положении, чтобы его поучать.
Леди Акфилд пошла в атаку. К ней отчасти вернулась ее обычная легкость тона и беззаботные интонации, и слова полились рекой:
– Ей скучно. Вот и все. Ей скучно, и ей следует чаще выезжать в Лондон. Она должна чаще видеться с друзьями. Или завести ребенка. Или найти работу. Вот что ей нужно. А этот мальчик… – Она пожала плечами. – Он хорош собой, он обаятелен, но самое главное – он здесь. Такое бывает с людьми, когда они еще только привыкают к новой жизни. Это ничего не значит. Досадно, что Эрик ее увидел. Он почти наверняка расскажет, и будет нелегко проследить, чтобы никто не смог подтвердить эту историю.
Я взглянул на происшедшее ее глазами. Конечно же, все это глупости и ерунда, страшная только потому, что может причинить боль Чарльзу, если он узнает. Да, жаль, что Эрик их видел. Беда именно в этом. Ее прелестный ровный голос отвел угрозу анархии и шторма, который на мгновение уже почти захватил нас, и вернул наш корабль в тихую гавань.
– Я сделаю все, что смогу, – сказал я.
– Уверена в этом. Да и фильм уже почти закончен. Печально, конечно, что вы уедете… – поспешно добавила она, опомнившись, – но все-таки…
Я кивнул, и она направилась к двери. Работа выполнена. Она сделала все необходимое, чтобы свести разрушения к минимуму, для этого пришлось довериться мне. Но ведь я уже был ее союзником. Могло быть и хуже.
– Леди Акфилд, – начал я, и она остановилась, взявшись за блестящую дверную ручку, – не ругайте Эдит слишком жестоко.
– Ну что вы, – рассмеялась она. – Может быть, в это трудно поверить, но я и сама, знаете ли, когда-то была молодой.
И она ушла, не оставив ни тени сомнения, что она ненавидит свою невестку так яростно, как ненавидела бы любую женщину, которая довела до слез ее единственного сына.
Глава четырнадцатая
– Что там такое произошло? – спросила Адела, когда мы отъехали от дома.
– Ты о чем?
– Ну, сначала вы двое смываетесь, и у всех крайне обеспокоенный вид. Потом исчезает Эрик. Короткое затишье. И вдруг начинается настоящий фарс, люди вбегают и выбегают с безумными лицами. А я все это время сижу с лордом Акфилдом, который пытается мне объяснить что-то про разведение речной форели. Что случилось? Я уже думала, мне придется позвонить и остаться здесь ночевать.
