– Ты пригласил Саймона? – спросила она.
Я сразу понял, что она опасается неловкой ситуации, и успокоил ее:
– Нет, не пригласил. Все будет в порядке. – Я мягко рассмеялся, в надежде, что тот отвратительный вечер скоро можно будет превратить в нашу приватную шутку.
– А не мог бы?
Улыбка сползла с моего лица, последняя спасительная соломинка хрустнула и сломалась в руке.
– Нет, не мог бы, – коротко ответил я.
– Почему?
– Сама прекрасно знаешь почему.
Последовала пауза.
– Не мог бы ты оказать мне одну услугу? – Я не ответил, потому что боялся это услышать. Но она меня не пощадила. – Не мог бы ты одолжить нам свою квартиру, пока тебя не будет?
– Нет.
Голос Эдит был холодным и четким.
– Нет. Ну, извини тогда, что побеспокоила.
– Эдит, дорогая… – перебил я. Вот что-нибудь такое обязательно случается, если по уши захвачен чем-нибудь важным. Именно накануне решающего экзамена родители вашего друга обязательно решат умереть или отправиться в тюрьму. – Естественно, я не могу позволить тебе встречаться с Саймоном в моей квартире. Как я могу так поступить с Чарльзом? Да и с несчастной женой Саймона тоже. Приди в себя. Дорогая, пожалуйста. Умоляю.
Но мне не суждено было ее убедить. Проговорив какие-то формальности, она пропала, связь оборвалась.
Я рассказал Аделе, она не удивилась:
– Он думает, она может помочь ему пробиться. Открыть перед ним двери. Он хочет залезть на самый верх.
– Не знаю, насколько все это его интересует.
– Интересует. Этот хочет сидеть за главным столом. Вот увидишь.
– Уж не знаю, много ли старушка Эдит может ему обеспечить.
Адела улыбнулась, как мне показалось, немного холодно:
– Ничего она не может. Ей еще повезет, если к концу этой заварушки ей удастся достать столик хотя бы в клубе на Сент-Джеймс. Дурочка.
Именно Адела пихнула меня, чтобы я посмотрел на дверь, когда, пока мы стояли, приветствуя у входа поток гостей, лакей объявил звенящим голосом:
– Маркиз и маркиза Акфилдские и граф Бротон, – смакуя каждое слово, как вкусные конфеты.
Все трое вошли.
– А где Эдит? – спросил я.
Чарльз слегка пожал плечами, пропуская вопрос мимо ушей. Честно говоря, я был немало тронут, что Акфилды потрудились прийти. Как правило, такие люди хорошо дружат на своих условиях, но не любят делать что-то на ваших. Не думаю, чтобы лорд Акфилд догадывался, почему его заставили надеть костюм и пожертвовать чудесным деньком, вместо того чтобы оставить смотреть гонки по телевизору, но леди Акфилд, я верю, к тому времени уже симпатизировала мне и все еще хотела заручиться поддержкой единственного друга Эдит из ее жизни до замужества, который перешел в ее новую жизнь. Их провели дальше, на прием, а мы вернулись к бесконечной череде старых нянь и родственников из отдаленных графств.
На собственной свадьбе с кем-нибудь нормально поговорить невозможно, а уж тем более на роскошной великосветской свадьбе, где приглашенные не должны опускаться до чего-то банально-мещанского и разумного, как, например, сесть за стол и поесть. Жениха и невесту передают по кругу, как поднос с канапе, на пару слов здесь и там, чтобы каждый мог почувствовать, что не зря трясся всю ночь в поезде из Шотландии или прилетел из Парижа или Нью-Йорка. Все-таки Чарльз сумел на мгновение меня задержать.
– Давайте пообедаем вместе, когда вы вернетесь? – предложил он.
Я кивнул и улыбнулся, но предпочел не вдаваться в подробности, так как начало одного брака представляется мне не слишком удачным моментом для тяжких размышлений о возможном конце другого. Должен признать, мне льстило, что к этому времени Чарльз явно считал меня и своим другом тоже, а не только другом Эдит. А кроме того, это меня реабилитировало, ибо я определенно был бы теперь на стороне Чарльза, если бы пришлось выбирать. Конечно, я прекрасно понимал, что не являюсь одним из его близких приятелей, но имел одно преимущество: со мной можно было говорить о его жене. Я общался с ней достаточно долго, а бо́льшая часть его друзей не подходили на эту роль, так как познакомились они только на помолвке.
Мы с Аделой провели чудесные две недели в Венеции, а вернувшись, обнаружили, что квартира завалена свадебными подарками из «Питера Джонса» и «Дженерал трейдинг компани»; вместе с ними лежало письмо от Чарльза, он предлагал встретиться в следующий четверг в его клубе. Я принял приглашение. Клубом Чарльза мог быть только «Уайтс», и соответственно, я оказался у знакомых дверей в назначенный день в час пополудни.
Мне кажется, большинство согласится со мной, что из трех великосветских клубов, чьи очаровательные фасады XVIII века возвышаются на Сент-Джеймс-сквер, «Уайтс» – самый неприступный. Здесь очень мало лощеных arrivistes [35] из Сити, даже среди самых новых его членов, – может быть, потому, что осталось еще достаточно gratin, чтобы обеспечить ему аудиторию, а может быть, потому, что воздух здесь слишком разрежен, чтобы им могли дышать простые смертные, и через один-два визита эти выскочки решают поискать место чуть менее помпезное. И несмотря на это, я всегда с большим удовольствием приходил в «Уайтс». Я бы не желал стать его членом, как не вызвался бы спонсировать команду поло, но одна из добродетелей высших слоев английского общества (было бы справедливо отдать им должное, так как я очень подробно описываю их пороки) заключается в том, что, если собрать их представителей в привычной, близкой им по духу обстановке, они очень непринужденный и приятный народ. Они все знают друг друга с первого вздоха, и когда рядом нет никого, кто мог бы их за это упрекнуть, наслаждаются дружескими отношениями в этой большой семье. Именно среди своих, в «безопасном доме», они вежливы и ничего не боятся. Чудесное сочетание!
Я назвался и спросил Чарльза в будочке красного дерева в холле, но его светлость еще не появлялся, и мне предложили присесть и подождать его. Здесь чужому человеку не кивнут безразлично, что он может проходить в святая святых. Но едва я успел прочитать последнюю сводку, полученную по телетайпу (увы, где теперь это все), как Чарльз хлопнул меня по плечу:
– Прости, дружище. Я застрял в пробке.
Мы прошли через другой холл, откуда лестница вела наверх, в небольшой бар, где Чарльз заказал нам обоим сухой шерри. Я заметил с радостью, что сейчас он значительно больше походил на себя в старые добрые времена – элегантно одет и тщательно причесан. Его светлые волосы лежали гладкими волнами, на шее был повязан галстук то ли военной части, то ли учебного заведения.
– Ну, как поживаешь? Надеюсь, очень занят?
Не то чтобы я был ужасно занят, но была вероятность, что скоро появится пара возможностей, так что я не достиг еще того отчаянного состояния, которое есть профессиональный риск любого члена «Эквити» [36]. Так что я распространялся об Аделе, квартире, Венеции и так далее, а Чарльзу, конечно же, до боли хотелось заговорить о своем.
– А у тебя как дела? – спросил я.
Будто в качестве ответа он поставил стакан на стойку.
– Пойдем сядем за стол, – пробормотал он, и мы направились вверх по лестнице.
Обеденный зал в этом клубе именно таков, каким ему и следует быть: величественный, с высоким позолоченным потолком и огромными окнами с видом на Сент-Джеймс-сквер. На затянутых дамастом стенах ростовые портреты выдающихся членов клуба былых времен. Все это излучало ту характерную для аристократии солидность, которую Чарльз, верно, пусть и неосознанно, считал оплотом и своего стиля жизни. Мы сделали заказ и сели за стол у стены напротив окон.
– Думаю, Эдит от меня ушла.
Утверждение было настолько прямолинейным, что мне сначала показалось, будто я неправильно расслышал.
– Что значит – думаю? – Я не очень понимал, как можно в этом случае ошибиться.
Он откашлялся:
