Вдоль стен было не пройти. Мне оставался только этот мостик. Уцелевшие подпорки казались более или менее надёжными.
Я замер, парализованный, на пороге. Обратного пути не было. Меня бы потом заели. А если спрыгнуть отсюда? Внезапно четыре метра, что отделяли меня от пола конюшни, не показались мне чрезмерными. И я мог бы сказать остальным, что было невозможно дойти до окна.
Порой рассудок играет с человеком дурные шутки.
Лет десять спустя мне довелось отправиться кататься на лыжах в Гран Сассо. День совсем не подходил для этого. Шёл снег, стоял полярный холод, дул сильный ветер, леденивший уши, и был туман. Мне было девятнадцать, и я лишь однажды вставал на лыжи. Я был возбуждён, и мне было наплевать на то, что все предупреждали об опасности. Я желал скатиться с горы – и все тут. Я уселся в кресло подъёмника, закутанный, как эскимос, и поехал к вершине.
Ветер свирепствовал с такой силой, что двигатель подъёмника автоматически отключался и включался только тогда, когда порывы ослабевали. Кресло продвигалось метров на десять, затем замирало минут на пятнадцать, затем ещё метров сорок, и опять минут двадцать остановки. И так до бесконечности. До сумасшествия. Я видел, что, кроме меня, на подъёмнике никого. Мало-помалу я перестал чувствовать ступни ног, уши, пальцы рук. Я пытался смести с себя нападавший снег – бесполезно, он летел, тихий и лёгкий, безостановочно. В какой-то момент я начал засыпать, сознание уходило, я собрался с силами и сказал себе, что, если засну, замёрзну насмерть. Я стал кричать, звать на помощь. В ответ – только завывание ветра. Я посмотрел вниз. Я был точно над трассой. Я висел над ней в каких-то десяти метрах. Мне в голову пришла история о том, как один лётчик во время войны выбросился из горящего самолёта, и у него не раскрылся парашют, но он не погиб, упав в мягкий снег. Десять метров – не так высоко. Если спрыгну удачно, если не попаду на твёрдое, со мной ничего не случится, как ничего не случилось с лётчиком. Неусыпленная часть моего сознания настойчиво повторяла: прыгай! прыгай! прыгай! Я поднял перекладину безопасности. И начал раскачиваться. К счастью, в этот момент кресло дёрнулось, я пришёл в себя и опустил перекладину. Было очень высоко – как минимум я сломал бы ноги.
В этом доме я испытал то же самое. Хотелось спрыгнуть. Но тут я вспомнил, как читал в одной из книжек Сальваторе, что ящерицы могут взбираться по стенам, потому что умеют великолепно распределять собственный вес: на лапы, на брюшко и хвост, в отличие от людей, опирающихся только на ноги.
Вот что я должен сделать.
Я встал на четвереньки, затем лёг на живот и пополз. Кругом падали обломки кирпичей и штукатурки. Легче, легче, легче, как ящерка, повторял я себе. Я чувствовал, как шатаются подпорки. Прошло не меньше пяти минут, прежде чем я добрался до нужной двери живым и здоровым.
Я открыл её. Она была последней. На противоположной стене комнаты я увидел окно, выходившее во двор. Огромная ветка доставала почти до самой стены. Осталось немного. В этой комнате также обвалился пол, но только наполовину. Другая часть ещё сопротивлялась. Я использовал уже проверенный метод: пробираться, прижимаясь к стене. Ниже в полумраке я рассмотрел комнату. Следы огня, вскрытые жестянки из-под помидоров и пакеты из-под макарон. Кто-то, судя по всему, недавно здесь побывал.
Я без приключений добрался до окна и выглянул во двор.
Это был маленький дворик, обнесённый полуразрушенной каменной стенкой, которую подпирали деревья. Было видно треснувшее бетонное корыто, ржавая стрела лебёдки, кучи поросшего травой строительного мусора, газовый баллон и матрас.
Ветка, по которой я мог спуститься, была рядом, на расстоянии метра. Недалеко, однако, чтобы перебраться на неё, следовало прыгнуть. Она была толстой и изогнутой, как анаконда. Длиной около пяти метров. Она должна выдержать мой вес. По ней доберусь до ствола, а там найду, как спуститься на землю.
Я забрался на подоконник, перекрестился и прыгнул, вытянув вперёд руки, как гиббон в амазонских джунглях. Я приземлился животом на ветку, попытался обхватить её, но она оказалась очень толстой. Я задёргал ногами в поисках опоры, но не нашёл. И начал соскальзывать, пытаясь вцепиться в кору ногтями.
Спасение находилось прямо перед носом. Ветка потоньше торчала в десятке сантиметров.
Я собрался, сделал рывок и обхватил ветку обеими руками.
Ветка оказалась сухой. Она сломалась.
Я грохнулся прямо на спину. Остался лежать не двигаясь, с закрытыми глазами, уверенный, что сломал себе шею. Хотя боли не чувствовал. Я лежал, распростёртый, замерев, сжимая в руках злополучную ветку, пытаясь понять, почему мне не больно. Может, я стал паралитиком, из тех, кто ничего не чувствует, даже если об их руку гасят сигарету или втыкают вилку в бедро.
Я открыл глаза. Некоторое время рассматривал гигантский зелёный зонт дубовой кроны, нависавшей надо мной. Солнце, сиявшее сквозь листву. Нужно попытаться поднять голову. Я её поднял. Я выбросил дурацкую ветку. Потрогал руками землю. И понял, что лежу на чём-то мягком. Матрас.
Я вновь увидел себя падающим с дерева, летящим вниз и приземляющимся без ущерба для себя. Звук удара о землю был низким и гулким. Плотная земля так не звучит.
Я перекатился в сторону и обнаружил, что под листьями и ветками лежит лист волнистого зелёного прозрачного пластика. Засыпанный листьями явно затем, чтобы его не было видно. А сверху ещё лежал матрас. Они-то и спасли меня. Спружинили, погасив падение.
Следовательно, под ними была пустота.
Это мог быть тайник. Или подземный ход, ведущий в пещеру, полную золота и драгоценных камней.
Я встал на четвереньки и сдвинул в сторону матрас и лист.
Лист был тяжёлым, но мне удалось. Снизу вырвалась струя ужасной вони. Запахло дерьмом.
Я заколебался, прикрыл нос и рот рукой и сдвинул лист ещё немного.
И оказался над ямой.
В ней было темно. Но чем больше я сдвигал лист, тем светлее там становилось. Стенки ямы были земляными, обтёсанными лопатой. Корни дуба обрублены.
Я подвинул лист ещё немного. Яма была широкой, глубиной метра два – два с половиной.
Она была пустой.
Нет, что-то в ней было.
Куча свалявшегося тряпья?
Нет…
Зверь? Собака? Нет…
Что тогда?
Что-то без волос…
Белое…
Нога…
Нога!
Я отскочил от ямы и едва не упал.
Нога?
Я восстановил дыхание и вновь заглянул в яму.
Я увидел ногу.
Я почувствовал, что у меня горят уши, лоб и руки.
Я готов был потерять сознание.
Я сел на землю, закрыл глаза, подпёр голову руками и тяжело задышал. Я почувствовал желание сбежать отсюда поскорее к остальным. Но не мог. Я должен был посмотреть ещё один разок.
Я подошёл к яме и опустил в неё голову.
Это была нога ребёнка. Из-под тряпья виднелся локоток.
В углу ямы находился ребёнок.
Он лежал на боку, скрючившись. Спрятав голову в коленях.
Он не двигался.
Он был мёртв.
Я разглядывал его, не знаю, сколько времени. Рядом с ним стояло ведро. И маленькая кастрюлька.
А может быть, он спал?
Я поднял маленький камешек и бросил в него. Камень попал ему в бедро. Он не шевельнулся. Мёртв. Мертвее мёртвого. Ужас обжёг мне спину. Я взял камень покрупнее, бросил и попал ему в шею. Мне показалось, что он пошевелился. Лёгкое движение руки.
– Ты где? Куда пропал, придурок?
Наши. Меня окликал Череп.
Я вцепился в лист и сдвинул его, закрыв яму. Затем набросал сверху листьев и земли, а сверху положил матрас.
– Микеле, ты где?
Я отошёл прочь от ямы, но прежде ещё пару раз обернулся, чтобы убедиться, что все на своих местах.
Я давил на педали своего Бульдозера.
Солнце за моей спиной походило на огромный красный шар, и, когда наконец оно утонуло в пшенице, осталось зарево, оранжевое с фиолетовым краем.
Меня засыпали вопросами, что там в доме, было ли опасно, трудно ли было прыгнуть на дерево. Я отвечал односложно.
