Тут я начал замечать, что немецкий моряк, шагавший рядом со мной, проявляет ничуть не меньшее любопытство, чем многие из зевак; он как будто кого-то выискивал в толпе, главным образом среди ребятишек, словно ожидая увидеть кого-то знакомого. Однако он не проронил ни слова до тех пор, пока гробовщик не свернул с улицы в переулок, ведущий к его дому.
«Mein Freund [29], Гюнтер, – произнес он. – Его хоронят в церкви?»
«Да», – ответил я ему.
«Gut. Это хорошо. Гюнтеру хорошо лежать рядом с теми, с „Шиллера“».
«Вы знаете про „Шиллер“»? – поразился я.
«Конечно. В Германии многие знают, у нас на лодке все знают. Наш капитан, это он рассказал нам. Его дядя был на том корабле, его спасали. И многих других тоже. Здешние люди – добрые, потому нам нельзя атаковать тут корабли. А теперь меня тоже спасал моряк с Силли и Гюнтера тоже. Жаль, для него поздно. Но он будет лежать рядом с друзьями. Когда-нибудь я скажу его матери, она будет счастлива».
Рассказывая мне все это по пути к моему дому, он по-прежнему продолжал вглядываться в толпу, но что – или кого – он надеялся в ней увидеть, я не имел понятия.
«Ich kann das Mädchen nicht sehen, – произнес он, обращаясь словно бы к себе самому, потом повернулся ко мне. – Не вижу девочки. Ее здесь нет».
«Какой девочки? – спросил я. – Вы знаете кого-то, кто здесь живет?»
«Ja, думаю, да. Надеюсь, что да», – отозвался он, но пояснять не стал.
У двери нас уже встречала миссис Картрайт. Судя по ее виду, она была не слишком мной довольна.
«Три человека к завтраку, доктор? Я что, по-вашему, сама несу яйца? – Тон ее был шутливым, однако возмущение отнюдь не шуточным. – Я была бы очень вам признательна, доктор, если бы вы впредь предупреждали меня о гостях заранее, – произнесла она, пропуская нас внутрь. – И не забывайте, пожалуйста, вытирать ноги».
А уж когда я попросил набрать для обоих наших гостей горячую ванну и снабдить каждого из них сухой одеждой из моего гардероба, миссис Картрайт посмотрела на меня так, как умеет только она одна. Я ждал саркастического замечания, которое, по моему опыту, неминуемо должно было за этим последовать.
«Чем еще я могу вам услужить, доктор? – осведомилась она. – Мне же, как видите, больше совсем нечем заняться».
И, с царственным видом прошелестев юбками, она удалилась по коридору в направлении кухни.
Час с небольшим спустя, после того как оба мои гостя приняли ванну и переоделись и я обработал их обветренную и обгоревшую на солнце кожу – все-таки ничего лучше ромашкового лосьона для таких случаев еще не придумали, – мы все втроем восседали за столом, наслаждаясь великолепнейшим завтраком. Миссис Картрайт суетилась вокруг. Она всегда так суетится, когда хочет дать мне понять, сколько хлопот и беспокойства я ей доставляю. В ее присутствии я счел неудобным продолжать разговор, который немецкий моряк начал на улице, как бы мне того ни хотелось. Я был заинтригован тем, как много он, оказывается, знает о крушении «Шиллера», которое, бесспорно, относится к числу самых известных кораблекрушений на островах Силли, и, по всей видимости, в Германии тоже. Я видел, что оба моих гостя с такой жадностью поглощают еду, что им сейчас не до разговоров, и решил с этим повременить. Вопросы и разговоры могли подождать.
С улицы доносился гул собравшейся под окнами толпы. Я видел ее сквозь занавеску. Толпа все прибывала и прибывала. Миссис Картрайт неоднократно выходила за дверь, чтобы призвать людей к порядку. Некоторые разошлись по домам, но большинство, невзирая на громогласные увещевания миссис Картрайт, продолжали топтаться под окнами, чего-то дожидаясь, хотя я представления не имел, чего именно. При появлении майора Мартина, командующего гарнизоном, толпа несколько оживилась. Миссис Картрайт открыла ему дверь.
«Майор Мартин, как мило. Вы тоже явились к завтраку?» – донесся до меня из передней ее голос. Тон у нее был довольно прохладный. Она провела майора в дом. Я, естественно, понимал, что он явился за немецким моряком, что немедленно и подтвердилось. Майор Мартин порой ведет себя напыщенно, но в общем и целом он малый добродушный. С немецким моряком он обращался любезно, хотя и с некоторой долей высокомерия. Мне нередко доводилось лечить солдат из его гарнизона, поэтому мы с ним неплохо знаем друг друга. Я сказал ему, что хотел бы оставить немецкого моряка у себя дома еще на несколько часов, чтобы понаблюдать за ним. Майор Мартин спросил меня, как его зовут, и я вынужден был признаться, что не знаю, поскольку совершенно позабыл его об этом спросить. Поэтому майор спросил его об этом напрямую, весьма официальным тоном, и притом чересчур громко, как почему-то делают некоторые, когда разговаривают с иностранцами.
«Seemann Вильгельм Кройц», – отвечал моряк.
«Ваше судно?»
«Подлодка номер девятнадцать».
«Она затонула?»
«Так точно».
Майора его ответы, похоже, удовлетворили.
«Тогда оставляю его пока на вашем попечении, доктор, как вы предлагаете. Он, безусловно, военнопленный, так что я выставлю перед вашей дверью караул до тех пор, пока пленный не оправится в достаточной степени, чтобы покинуть ваш дом».
Затем он спросил, чем еще может помочь. Я сказал, что толпа под окнами мешает нам и расстраивает дядю Билли. За время завтрака, по мере того как толпа росла и становилась все шумнее, Билли и в самом деле делался все беспокойней. Я видел, что ему и без того нелегко находиться в чужом доме, а несколько бесцеремонное поведение миссис Картрайт явно нервировало его. Глаза у него бегали из стороны в сторону. Он твердил, что хочет видеть свою сестру, и я, как мог, старался объяснить ему, что она скоро приедет. Когда после вмешательства полковника Мартина толпа утихомирилась, Билли немного успокоился, а когда миссис Картрайт наконец-то убрала со стола и оставила нас в одиночестве, и вовсе заметно повеселел.
Я решил, что сейчас как раз удобный момент задать Вильгельму Кройцу вопрос, который вертелся у меня на языке на протяжении всего завтрака. Но он заговорил первым, медленно и церемонно, тщательно подбирая слова.
«Я от всей души благодарю вас за доброту, герр доктор, – начал он. – Герр капитан был прав. Здесь живут добрые люди. – Он помолчал, прежде чем продолжать. – Я должен кое-что сказать. Я уже был здесь прежде, в этих водах, герр доктор, несколько месяцев назад. Und я привез с собой кое-кого, ein junges Mädchen [30]. Она не говорила, ни одного слова. Больше ничего о ней не знаю, она не рассказывала. Трудно верить, но мы нашли эту девочку на рояле посреди моря. Это было после потопления «Лузитании». Вы наверняка знаете. У нее был с собой маленький мишка, игрушка, понимаете? Мы обязаны были ее спасти. Она была совсем ребенок. Дома я работаю учителем в школе. Ich bin auch ein Vater [31]. Я не смог бы оставить там ребенка. Все на нашей лодке согласные. Герр капитан, он тоже согласный. Но брать ее домой нельзя. Это verboten на лодке, понимаете? Подводным лодкам нельзя спасать людей. Мы смотрели карту, мы решили, ближе всего высадить девочку на островах Силли. Здесь. Ночью мы подошли к островам и высадили ее на берег. Ей одиннадцать или двенадцать лет. Очень хорошо играет в шахматы. Она здесь? Вы ее знаете? С ней все в порядке? Verstehen sie mich?» [32]
Я не знал, что и сказать, такой сумбур творился в моих мыслях, так сильно колотилось мое сердце.
Но тут подал голос дядя Билли. До этого момента я даже не подозревал, что он прислушивается к нашему разговору.
«Я ее знаю, – заявил он. – Она мой друг. Люси. И она друг Альфи. Она мне нравится».
