Женщина не отвечала.
– Думаю, что она сука. Но самое смешное, что я все равно ее люблю.
Женщина не смотрела ему в лицо, она следила за его правой рукой.
– Эта Эдна – просто сука.
Теперь наступила продолжительная тишина; он стоял неподвижно, вытянувшись в струнку, она сидела на кровати не шевелясь. Неожиданно стало так тихо, что они услышали сквозь открытое окно, как журчит вода в мельничном лотке на соседней ферме.
Потом он произнес, медленно, спокойно, как бы ни к кому не обращаясь:
– По правде говоря, не похоже, что я ей до сих пор нравлюсь.
Женщина подвинулась ближе к краю кровати.
– Убери-ка этот нож, – сказала она, – пока не порезался.
– Прошу тебя, не кричи. Ты что, не можешь нормально разговаривать?
Неожиданно он склонился над ней, внимательно вглядываясь в ее лицо, и поднял брови.
– Странно, – сказал он. – Очень странно.
Он придвинулся к ней на один шаг, при этом колени его касались края кровати.
– Вроде ты немного похожа на Эдну.
– Эдна ушла. Я тебе уже это сказала.
Он продолжал пристально смотреть на нее, и женщина сидела не шевелясь, вдавив кисти рук в матрас.
– Да, – повторил он. – Странно.
– Я же сказала тебе – Эдна ушла. Я ее подруга. Меня зовут Мэри.
– У моей жены, – сказал он, – маленькая смешная родинка за левым ухом. У тебя ведь такой нет?
– Конечно нет.
– Поверни-ка голову, дай взглянуть.
– Я уже сказала тебе – родинки у меня нет.
– Все равно я хочу в этом убедиться.
Он медленно обошел вокруг кровати.
– Сиди на месте, – сказал он. – Прошу тебя, не двигайся.
Он медленно приближался к ней, не спуская с нее глаз, и в уголках его рта появилась улыбка.
Женщина подождала, пока он не приблизится вплотную, и тогда резко, так резко, что он даже не успел увернуться, с силой ударила его по лицу. И когда он сел на кровать и расплакался, она взяла у него из рук нож и быстро вышла из комнаты. Спустившись по лестнице, она направилась в гостиную, туда, где стоял телефон.
Звуковая машина
Стоял теплый летний вечер. Выйдя из дома, Клоснер прошел вглубь сада, где находился сарай, открыл дверь, вошел внутрь и закрыл ее за собой.
Сарай служил ему мастерской. Вдоль одной из стен, слева, стоял длинный верстак, а на нем, среди разбросанных как попало проводов, батареек и разных инструментов, возвышался черный ящик фута три длиной, похожий на детский гробик.
Клоснер подошел к ящику. Крышка была открыта, и он склонился над ним и принялся копаться в хитросплетении разноцветных проводов и серебристых ламп. Он взял схему, лежавшую возле ящика, внимательно изучил ее, положил на место и начал водить пальцами по проводам, осторожно потягивая их, проверяя прочность их соединения; при этом он заглядывал то в бумажку со схемой, то в ящик, то снова в бумажку, пока не проверил каждый проводок. Занимался он всем этим, наверное, с час.
Затем он протянул руку к передней части ящика, на которой находились три верньера, и принялся поочередно крутить их, одновременно следя за работой механизма внутри ящика. Все это время он тихо что-то про себя говорил, кивал, иногда улыбался, при этом руки его находились в беспрерывном движении, пальцы ловко и умело сновали внутри ящика; рот его странным образом кривился, когда у него что-то не получалось, и он бормотал: «М-да… угу… А теперь так… Хорошо ли это? Где-то тут была схема… Ага, вот она… Ну конечно… Да-да… Отлично… А теперь… Хорошо… Хорошо… Да-да…»
Он был предельно сосредоточен; быстрые движения его подчеркивали спешность, безотлагательность работы, и делал он ее, подавляя в себе сильное волнение.
Неожиданно он услышал шаги на посыпанной гравием дорожке. Он выпрямился и резко обернулся, и в ту же минуту дверь открылась и вошел высокий мужчина. Это был Скотт. Это был всего лишь Скотт, местный доктор.
– Так-так-так, – произнес доктор. – Вот, оказывается, где вы прячетесь по вечерам.
– Привет, Скотт, – сказал Клоснер.
– Я тут проходил мимо, – продолжил врач, – и решил заглянуть. В доме никого нет, поэтому я и пришел сюда. Как ваше горло?
– В порядке. Все хорошо.
– Раз уж я пришел, то могу и посмотреть его.
– Прошу вас, не беспокойтесь. Я уже поправился и вполне здоров.
Доктору передалось царившее в помещении напряжение. Он посмотрел на стоявший на верстаке ящик, потом перевел взгляд на Клоснера.
– Да ведь вы в шляпе, – сказал он.
– Правда?
Клоснер снял шляпу и положил ее на верстак.
Доктор подошел к ящику и заглянул в него.
– Что это? – спросил он. – Радиоприемник мастерите?
– Да нет, так, ковыряюсь.
– Сложный прибор, судя по внутренностям.
– Да.
Клоснер, казалось, был где-то далеко.
– Так все-таки что же это? – спросил доктор. – С виду штука довольно страшноватая.
– Да у меня появилась одна идея.
– Вот как?
– Она имеет кое-какое отношение к звуку, вот и все.
– Боже милостивый! Да разве вам мало всего этого на работе?
– Звук – это интересно.
– Понятно.
Доктор подошел к двери, обернулся и произнес:
– Что ж, не буду вам мешать. Рад, что горло вас больше не беспокоит.
Однако он продолжал стоять и смотреть на ящик, заинтригованный его назначением и сгорая от любопытства.
– Но для чего же он все-таки? – спросил он. – Вы разбудили мое любопытство.
Клоснер посмотрел на ящик, потом на доктора и принялся почесывать мочку правого уха. Наступила пауза. Доктор стоял возле дверей и, улыбаясь, ждал ответа.
– Хорошо, я расскажу, если вам это интересно.
Наступила еще одна пауза, и доктор почувствовал, что Клоснер не знает, с чего начать. Он переминался с ноги на ногу, дергал мочку уха, глядел в пол и наконец медленно заговорил:
– Дело вот в чем… В теории все очень просто. Человеческое ухо, как вы знаете, улавливает не все звуки. Существуют низкие и высокие звуки, которые оно не может воспринимать.
– Да, – сказал доктор. – Это мне известно.
– Так вот, звуки частотой свыше пятнадцати тысяч колебаний в секунду мы не можем услышать. У собак слух тоньше, чем у нас. Как вы знаете, в магазине можно купить свисток, который издает такой высокий звук, что его совсем не слышно. Но собака его слышит.
– Да, я видел такой свисток, – сказал доктор.
– Конечно же видели. А в диапазоне звуковых частот есть звук еще более высокий, чем у свистка, это скорее колебание, но я предпочитаю говорить о нем как о звуке. Его также невозможно расслышать. А есть еще выше и выше… непрерывная последовательность звуков… их бесконечность… есть и еще один звук – если бы только мы могли его слышать, – такой высокий, что частота его достигает миллиона колебаний в секунду… а другой – в миллион раз выше… и так далее, все выше и выше… Это даже не выразить в числах, это бесконечность… вечность… дальше звезд.
Клоснер с каждой минутой оживлялся все больше. Это был маленький тщедушный человечек, нервный и дерганый, и руки его не знали ни минуты покоя. Его большая голова клонилась набок, словно шея не могла держать ее прямо. У него было гладкое бледное лицо, почти белое, и бледно-серые глаза, которые, мигая, глядели из-за очков в металлической оправе; и взгляд его казался озадаченным, рассеянным, отстраненным. Тщедушный, нервный, дерганый человечек, мотылек, мечтательный и рассеянный, – и вдруг такое рвение. Глядя на это странное бледное лицо с бледно-серыми глазами, доктор внезапно почувствовал, что этот маленький человечек был где-то далеко и мысли его витали за пределами телесной оболочки.
Доктор ждал, когда он продолжит свой рассказ. Клоснер вздохнул и крепко стиснул руки.
– Я думаю, – продолжил он, говоря еще медленнее, – что нас окружает целый мир звуков, которых мы не слышим. Возможно, в недоступных нашему восприятию высотах звучит неведомая нам волнующая музыка с тончайшими гармониями и неистовыми скрежещущими диссонансами, музыка столь могучая, что мы сошли бы с ума, если бы могли услышать ее. А если, скажем, представить себе…
