– Но сейчас я здесь, – возражаю я.
– Правильно. Именно поэтому, посовещавшись с врачами, вы готовы пойти на все, чтобы оборвать жизнь отца?
– Мне говорили и врачи, и социальный работник, чтобы я перестал думать о своих желаниях и задумался о том, чего хотелось бы моему отцу.
– Почему вы не обсудили это со своей сестрой?
– Я пытался, но она впадала в истерику всякий раз, когда я затрагивал тему состояния здоровья нашего отца.
– Сколько раз вы пытались обсудить это с Карой?
– Пару раз.
Циркония Нотч удивленно приподнимает бровь.
– Сколько именно?
– Один раз.
– Вы осознаете, что Кара попала в страшную автомобильную аварию? – уточняет она.
– Разумеется.
– Вам известно, что она серьезно пострадала?
– Да.
– Вы знаете, что ей делали операцию?
Я вздыхаю.
– Да.
– Что она принимала болеутоляющие и была очень ранима, когда вы с ней беседовали?
– Она сказала, что больше не может этого выносить, – возражаю я. – Что хочет, чтобы все поскорее закончилось.
– И вы сделали вывод, что под этим она имела в виду жизнь отца? Несмотря на то что всего несколько минут назад она была категорически против того, чтобы отключить отца от аппаратов?
– Я решил, что она говорит о ситуации в целом. Для нее было слишком тяжело все это слышать, принимать в этом участие. Именно поэтому я и пообещал ей обо всем позаботиться.
– И под словом «позаботиться» вы имели в виду свое личное решение прекратить жизнь вашего отца.
– Он хотел бы именно этого, – настаиваю я.
– Но если быть честным до конца, Эдвард, на самом деле и вы этого хотели, разве нет? – допытывается Циркония.
– Нет.
Я чувствую, как в висках начинает ломить.
– Неужели? Вы ведь назначили процедуру отключения отца от аппаратов, не сказав об этом сестре. И за несколько минут до ее начала вы по-прежнему ничего ей не сообщили. Даже когда администрация больницы разгадала ваши намерения и прервала процедуру, – добавляет она, – и несмотря на то, что в палате отца находилась Кара, которая умоляла вас остановиться, вы растолкали людей, стоящих у вас на пути, и сделали то, что планировали сделать изначально, – убить своего отца.
– Это неправда, – начиная нервничать, возражаю я.
– Вам предъявляли обвинение в убийстве второй степени или нет, мистер Уоррен?
– Протестую! – вмешивается Джо.
– Поддерживаю!
– Вы сегодня свидетельствовали о том, что не имеете от смерти отца никакой материальной выгоды, потому что не являетесь наследником согласно его страховому полису?
– Я узнал об этом полисе всего десять дней назад, – отвечаю я.
– Вполне достаточно, чтобы спланировать убийство, потому что вы разозлились, что он не упомянул вас в страховке… – размышляет вслух Циркония.
Джо вскакивает с места.
– Протестую!
– Протест принят, – бормочет судья.
Адвокат подходит ближе и складывает руки на груди.
– Ваш отец не оставил завещание, а это означает, что если он сегодня умрет, то вы станете наследником и получите половину принадлежащего ему имущества.
Это для меня новость.
– Правда?
– Поэтому с формальной точки зрения вы имеете материальную выгоду от смерти отца, – подчеркивает она.
– Сомневаюсь, что от его имущества много останется, когда мы оплатим больничные счета.
– Следовательно, вы хотите сказать, что чем быстрее он умрет, тем больше денег останется?
– Я не это хотел сказать. Еще две секунды назад я не знал, что могу получить наследство…
– Верно. В конце концов, для вас отец уже несколько лет был мертв. В таком случае, почему бы не придать этому законную силу?
Джо предупреждал, что Циркония Нотч попытается вывести меня из себя и представить человеком, способным на убийство. Я делаю глубокий вдох, пытаясь сдержаться, чтобы кровь не бросилась мне в голову.
– Вы ничего не знаете о наших с отцом отношениях.
– Наоборот, Эдвард. Мне известно, что вами руководят злость и чувство обиды…
– Нет.
– Мне известно, что вы злитесь, что вас вычеркнули из страховки. Я знаю, что вы злитесь на отца за то, что он не бросился на поиски, когда вы сбежали. Злитесь потому, что у сестры с отцом сложились отношения, о каких вы втайне продолжаете мечтать…
На моей шее бьется жилка.
– Вы ошибаетесь.
– Признайтесь: вы делаете это не из любви, Эдвард. Вы поступаете так из ненависти.
Я качаю головой.
– Вы ненавидите отца за то, что он отвернулся от вас, когда вы признались ему, что вы гей. Ваша ненависть настолько сильна, что вы разрушили свою семью…
– Он первым это сделал, – не могу сдержаться я. – Хорошо. Я на самом деле ненавидел своего отца. Но я никогда не говорил ему, что я гей. Не представилось возможности. – Я обвожу глазами собравшихся в зале и вижу одно застывшее лицо. – Потому что в тот вечер я, когда зашел в вагончик, поймал отца на том, что он изменяет маме.
Во время перерыва Джо уединяется со мной в конференц-зале. Он уходит, чтобы принести мне стакан воды, который я не смогу удержать, потому что сильно дрожат руки. Такого я уж точно не хотел.
Открывается дверь, и, к моему удивлению, вместо Джо входит мама. Она садится напротив меня.
– Эдвард… – говорит она, и это единственное слово становится для меня холстом, на котором я изобразил недостающие фрагменты.
Она выглядит потрясенной. Наверное, так происходит, когда узнаешь, что все, что ты себе напридумывал за эти годы, – неправда. И хотя бы из-за этого я должен ей все объяснить.
– Я поехал в Редмонд, чтобы во всем признаться, но когда я постучал, он не открыл. Дверь была не заперта, и я вошел. Горел свет, играло радио. В гостиной папы не было, и я направился в спальню.
Даже спустя шесть лет все как наяву: серебристые, переплетенные руки и ноги, разбросанная одежда на полу… Мне понадобилось несколько секунд, чтобы понять, что же на самом деле я вижу.
– Он трахал эту чертову студентку-интерна, которую звали Спэрроу или Рэн, да неважно! Девчонку, которая, черт побери, на два года младше меня. – Я смотрю на маму. – Я не мог тебе сказать. Поэтому когда ты решила, что я вернулся домой расстроенный из-за того, что у нас с отцом состоялся неприятный разговор, я просто решил не разубеждать тебя.
Она скрещивает руки, продолжая молчать.
– Он должен нам те два года, что его не было с нами, – продолжаю я. – Он должен был вернуться домой и стать настоящим отцом. Мужем. А вместо этого он вернулся и стал думать и поступать, как один из этих безмозглых волков, с которыми он жил. Он был альфа-самцом, а мы его стаей. У волка семья всегда на первом месте – сколько раз он нам это говорил? Но все это время он нас обманывал. Ему насрать на семью. Он трахался с кем попало у тебя за спиной, плевал на собственных детей. Он не волк. Он – лицемер.
Кажется, что лицо моей матери остекленело. Как будто если она повернет голову даже на миллиметр, оно рассыплется на куски.
– Тогда почему ты уехал?
– Он умолял меня ничего тебе не говорить. Сказал, что это случилось только один раз, уверял, что это ошибка. – Я опускаю глаза. – Я не хотел, чтобы вы с Карой страдали. В конце концов, ты ждала его два года, как Пенелопа Одиссея. А Кара… Что ж, для нее он всегда был героем, и я не хотел быть тем, кто сорвет с нее розовые очки. Но я знал, что не смогу его обманывать. Когда-нибудь я сорвусь, и это разобьет нашу семью. – Я закрываю лицо руками. – Поэтому, чтобы не рисковать, я уехал.
– Я знала, – бормочет мама.
Я замираю.
– Что?
– Я не знала, кто именно из девушек, но догадывалась. – Она сжимает мою руку. – После возвращения твоего отца из Канады наши отношения ухудшились. Он переехал, стал ночевать в вагончике или со своими волками. А потом начал нанимать этих молодых студенток-зоологов, которые взирали на него, как на Иисуса Христа. Твой отец… он никогда ничего не говорил – да и к чему здесь слова? Через какое-то время эти девушки отводили глаза, когда я случайно заглядывала в Редмонд. Как-то я сидела в вагончике, ждала Люка и нашла вторую зубную щетку. И розовую футболку. – Мама поднимает на меня глаза. – Если бы я знала, что ты сбежал из-за этого, я бы приехала за тобой в Таиланд, – признается она. – Я должна была тебя защищать, Эдвард. А не наоборот. Мне очень жаль, сынок.
